Стеклянный мир

      Бим мчится в ночь. Том предложил улизнуть, и он согласился, потому как видеть Форта было невыносимо. Внутри что-то отчаянно стучит и царапает. Он не хочет признавать, что запутался и не прав. Права Кимми, но признать это — самоубийство.        — Что случилось? — нарушает тишину Том. Бим настолько погрузился в свои мысли, что напрочь забыл о его присутствии.       — Форт заигрался в спасателя и перешел черту, — туманно изъясняется, заглушая мотор.       На мосту шумно и горят сотни фонарей, что слепят глаза.       Они выходят из машины и становятся у перил.       — А ты? — аккуратно спрашивает Том.       — Не могу ее перейти.       — Я не об этом. Он… нравится тебе?       — «Нравится»… — передразнивает. — Ты бы еще сказал: «Хотел ли ты всю жизнь связать с ним, отдать ему свое сердце и душу?» Вот скажи: кем Кимми была для тебя? — смотрит на него, пытаясь прочесть ответ в глазах, прежде чем услышит.       — Кем? Всем, хотя это такое плоское слово. Больше, гораздо больше. Да разве это можно передать словами? Я же не поэт… — В глазах — миллионы галактик, и все носят ее имя. Вот что значит — всем.       — Описать чувства сложно, тем более когда сам не до конца понимаешь и принимаешь их. Для Форта — это раз плюнуть; он может написать «люблю» на стене, как прыщавый подросток, а затем зачеркнуть или прибавить частицу «не». Может соврать, или сказать правду. Ему не страшно. Он многого боится, но не этого. Я же боюсь разбиться и ненароком ранить его. Думал, нет ничего хуже боли, оказалось, любить намного хуже. В любом случае ты в проигрыше, — он вываливает все, что копилось несколько суток, нет, кажется, уже несколько недель. Форт потихоньку вытеснил из его жизни привычные вещи и занял слишком много места. Куда ни посмотри — он.       — У меня никогда не было так, да и только на первый взгляд истории повторяются, особенно когда ты сторонний наблюдатель, будто оценщик. «Ага, вот так уже было, — банальность и глупость. Глупые страдашки и надуманные проблемы, вот я бы…» — думаем и ошибаемся. Тебе не нужен совет, тебе нужен слушатель, и сегодня я могу быть им. Но завтра выслушай себя сам, не убеждай, не обманывай, не утешай, не ищи оправдания. Ты должен сам понять, что тебе нужно и что важно. Если постараться, можно вернуться к исходной точке, забыть. Это легче, чем помнить, хотя кажется наоборот. Кимми… — его речь прерывает настойчивый звонок.       Бим раздраженно выуживает телефон из джинсов и смотрит на экран. Номер незнакомый, но он готов отдать голову на отсечение, что знает, кто настойчиво ему названивает.       — Форт? — знает не только он.       Бим кивает и все-таки берет трубку. Разговор короткий и, в общем-то, ни о чем. Но сейчас все чувства обострены, и каждое слово отзывается в теле нервной дрожью.       — Теперь он подумает, что мы сбежали, чтобы наспех потрахаться в машине, — хмыкает Томми.       — Плевать.       — Врешь.       — Вру.       — Хорошо, что не отрицаешь, хотя бы для меня.       — Что ты там говорил о Кимми?       — Я не могу ее забыть, но страшнее, если я не буду ее помнить. Мне не нужна замена, не нужны лучшие или худшие другие. Сравнивать людей — такая глупость! И я для себя давно все решил, поэтому не слетел с катушек тогда. Начал строить все заново: себя, повседневный порядок вещей, да и жизнь в целом. Да, без нее, да, вначале неумело, криво, без особого энтузиазма. Но это было мое осознанное решение. Каждый должен его принять однажды. Либо «стоп», либо «ножками, по стеночке, потихонечку». Можешь считать меня оптимистом, но я верю, что однажды встречу кого-то, кто станет важным и ценным. Любимым. Не Кимми.       Бим внимательно слушает и пока не знает ни ответов, ни вопросов. У него не «щелкает», его не отпускает, страхи не испаряются, не возникает желания мчаться на всех парах к Форту в их светлое будущее. Что-то откликается внутри, пока слабо, но к совету Томми стоит прислушаться.       — Ты действительно любил ее, я как-то и забыл, что ты был в ее жизни и занимал не последнее место. Знаешь, я тоже был влюблен в тебя немного, потому что она рассказывала о тебе так, что невозможно было не влюбиться, — признается Бим.       — Кимми тоже говорила о тебе часто. И хоть я не был влюблен в тебя, но считал хорошим человеком и братом. Сейчас ты видишь меня и знаешь, что она много приукрашивала, а твоя влюбленность — красивая иллюзия. Форт — тоже иллюзия? — подводит к неожиданному вопросу, и Бим теряется. Он не готов ответить на вопрос. Разве можно сравнить то первое, робкое, иллюзорное чувство с клубком спутанных нитей-чувств сейчас?       — Нет, он та самая жестокая реальность, которая на проверку оказывается лучше самой сладкой мечты, — спустя какое-то время нехотя признается. Вот сейчас — правда. Без оправданий, страха и попытки убежать.       — Это я сейчас должен чувствовать себя хреновым Купидоном, затолкать в машину и отправить к Форту, утирая платочком слезы от умиления?       Бим смеется, представляя эту картину в лучших традициях мелодрам.       — Да иди ты, у меня такая путаница в голове. Я сам себя понять не могу, поэтому бежать сейчас к Форту и объясняться точно не буду.       — И не надо, — кивает Том, глядя куда-то вдаль. — Это только твое, и тебе решать — нуждаешься ли ты в этом человеке, или лучше быть одному. Пока ты не ответишь на этот вопрос, все без толку.       Бим высаживает Томми у общежития и уезжает. Он ничего не пил, но голова идёт кругом. Квартира встречает тишиной и пустотой, хотя внутри все иначе. Сейчас он не один, мысли, как нетерпеливая толпа на площади, толкаются в голове. Бим понимает: решение надо принимать здесь и сейчас. Время не ждет. А убегать долго не получится. Он никогда не будет готов — это ему известно наверняка. Ни сейчас, ни завтра, ни через месяц (о большем и думать страшно).       Что обычно говорят в таких случаях киношные герои? «Я не могу прожить без тебя и дня»? «Моя жизнь без тебя бессмысленна»? Что же чувствует он? Если быть честным, Форт нужен ему, но давать обещания или утверждать, что «без него никак», он совсем не готов. Да, черт возьми, Бим и сам не уверен, что ворочается в груди, — дикий зверь или испуганная зверушка. И может ли это зваться любовью? Наверное, права Кимми — он боится, что любовь так и останется надписью на стене. Публичным проявлением, материальным воплощением, рекламным щитом — вот, смотри, это я чувствую, видишь, да? «Смотри» вместо «чувствуешь». Потому что надпись — это перечеркнуть и забыть, на сердце же останутся шрамы, когда соскабливать насильно. Слишком много боли было в жизни Бима, а будет еще больше, возможно, приятной, но боли. Но готов ли он застрять навечно среди стеклянных стен, как мальчик Кай в обители Снежной Королевы? Бим уже исписал вдоль и поперек стены своей тюрьмы словом «вечность», Форт написал одно «люблю» и одним махом перечеркнул многолетние старания Бима. Что это — сила слова или чувство одно на двоих?       — Черт, одни вопросы! — взрывается, снимая с себя рубашку и забрасывая в дальний угол.       Спать совсем не хочется. И он по привычке занимается уборкой, в последнее время у него слишком много Форта, что фобия не так сильно беспокоит его, но неприятное чувство при виде стекла не дает покоя. Да и во время уборки легче думать.       Через полчаса Бим понимает, что ни хрена не легче. Вот совсем. В доме становится чище, а в голове все тот же бардак. Поэтому, когда он заканчивает уборку, наспех принимает душ и включает какой-то боевик на ноуте, потому что вряд ли сегодня ему удастся уснуть. Хотя это не помешало бы, ведь занятия завтра никто не отменял.       Он безуспешно сражается с бессонницей в течение недели и тихо сходит с ума. Пока на выходных утром не звонит телефон. Бим лег вздремнуть только в половине пятого утра, и теперь отрывает чугунную голову от подушки, в душе надеясь, что звонит Форт. И ничего решать не пришлось бы, пустить на самотек — так проще, чем ломать голову всю ночь под аккомпанемент фееричного замеса на экране.       Но звонит отец. И Бим чувствует не укол, а хорошенький подзатыльник вины. Ведь с тех пор как отец увез мать, он даже не позвонил поинтересоваться, как она. Да что там, он в тот же день хорошенько потрахался, отпраздновав свободу. Хотя должен переживать о состоянии родительницы. Но нет, только вздохнул полной грудью.       — Да?       — Она в порядке, если тебе это, конечно, интересно, — сухо отзывается отец.       — Интересно, спасибо, что сообщил. За ней хорошо присматривают?       — А что, боишься, что она сбежит и нанесет тебе визит?       — Не хотелось бы, — ежится Бим, вспоминая, что однажды такое было и закончилось его очередным приступом. — Но вообще хотел убедиться, что о ней позаботятся.       — Она поправится, я разговаривал с врачом. Все зависит от нее: если она захочет перешагнуть и найдет стимул идти дальше — вылечится. Человеческая психика — вещь загадочная. Тело можно вылечить, а вот душу… — охотно делится родитель, видно, что он устал держать это в себе.       — Надо, чтобы она дала себе шанс и приняла смерть Кимми. Но, знаешь, пап, — почти ласково, как в раннем детстве, говорит Бим, — она справится.       — Я знаю, — вздыхает отец, словно боится, что ошибается.       — И… я хотел бы попросить… — Он не знает, когда ему пришла эта идея в голову, но понимает одно: пора с этим заканчивать, до конца жизни жить в заточении он не намерен. — Хочу записаться к психотерапевту, к тому, которого посещала мама.       Он боится, что отец начнет задавать вопросы или осудит, но тот неожиданно спокойно говорит:       — Хорошо, я устрою. Что-то еще нужно? — Кажется, что он действительно волнуется, а может, и не кажется, Бим не читает мыслей.       — Нет, только это.       — Ладно, тогда и ты выполни мою просьбу. У меня сегодня деловая встреча вечером, в ресторане, хочу тебя представить как моего наследника. Да и тебе пора вливаться в дела фирмы.       — Хорошо, — скрепя сердце соглашается Бим. Понимая, что придется заглянуть в аптеку за успокоительным, потому что не хватало, чтобы его накрыло посреди шикарного ресторана на глазах у деловых партнеров отца, которые явно не в курсе о психическом расстройстве сына. Хватит с господина Барами и того, что внуков он не дождется.