Разговор перед бездной

Николая в селе уважали. Мировой мужик - всем подмогнет, подсобит, причем бескорыстно: никогда платы не попросит, хотя и от благодарности не откажется. И жена его, Галочка, очень приветливая гостеприимная женщина, кто ни зайди к ним в дом - любого накормит, чаем напоит, выслушает. Детки их выросли да в город уехали - прогресс молодых всегда манит. А старики в деревне остались. И жил по соседству с ними Горилыч - прозвали его так из-за драконьих аппетитов к алкоголю. Как его по-натуральному звать, никто не помнил, да и зачем - дела с ним лучше было не иметь. Даже жена от него сбежала. Она городская была, молодая, думала, с прекрасным принцем едет в деревенскую сказку, а оказалось, что принц самогону лизнуть любит, да и не во дворце живет - крышу Горилычевой хаты не чинили, наверное, со времен расстрела последнего царя. Крыша протекала, естественно, и хозяин ставил тазики и банки под звонкие капели - порой зайдешь и не разберешь, в какой из банок вода, а в какой оставленный на опохмел самогон. Да и морда у него неприятная была - вечно красная, опухшая. Сальные черные волосы с сединой некрасиво обрамляли небритые щеки. Да и склочник он был, Горилыч. Чья корова мимо его калитки пройдет - так сразу ор, вой, ай-ай, всю картоплю мне общипала ваша скотина. А картопли-то! Ни картопли, ни конопли у Горилыча отродясь не росло. Бурьян да три тощие курицы, над которыми упырь этот трясся, словно Кощей над златом. Из-за одной из них, в общем, все и случилось. Галинка спешила домой из магазина - надо успеть до прихода Николая ужин сготовить: картошечки пожарить, капустки квашеной из погреба достать, да наливку клюквенную из закромов вынуть - куда ж без нее. Протопала по раскисшей от вешних вод тропинке к своей хате, отворила калитку. Глядь - около забора Горилычева тощая кура ошивается, грязная, перья-то только на грудке и остались. Пролезла, шельма, сквозь дырень в рабице. Давно просила Галина мужа заделать дыру, а тот все ждал, пока снег сойдет. Снег сошел, теперь он летнего отпуска ждет... Вздохнула женщина, взяла курицу и перекинула через невысокий забор. Птица не дурой оказалась - ловко спланировала, посмотрела рыжим круглым глазом на Галинку и, квохча, потопала от забора. Погодя пришел с работы Николай. Жена в окно увидела - Горилыч через забор подозвал ее мужа. Выбежала из хаты в одном цветастом халатике узнать, что случилось. А Горилыч, кровопивец этот, на нее: - А-а-а, вот и душегубка пожалувала! - Что?! - Не поняла Галинка. - Почему это я - душегубка? - А потому, - уродливая рожа Горилыча исказилась в гневе, - что ты курку мою загубила, загубила! Сам видел, ты, соседка, ее через забор так шваркнула, что она как земли коснулась, так сразу богу душу-то и отдала! Сердечко птичье не выдержало, она глазки-то свои ясные, - Горилыч притворно всхлипнул, - и прикрыла навсегда! Печень у нее слабая была, а ты!.. - И потряс перед супругами трупом курочки. Галина успела заметить, что шея у птицы свернута. Стоявший рядом Николай, до сих пор не произнесший не слова, смотрел в упор на жену, на ее недоуменное лицо, и понимал, что сосед врет. От этого упыря можно было ожидать чего угодно. И лучше было с ним не связываться. - Ладно, я возмещу тебе ущерб. - Наконец промолвил Николай. - Сколько ты хочешь за свою курицу? Горилыч сразу изменился в лице и деловито потребовал: - Двенадцать тысяч. Луша редкой породы была, рекордсменкой - по три яйца в день. - Сколько?! - В унисон взвизгнули супруги. - Да я в месяц только десять получаю, ты нас обокрасть хочешь?! - Возмутился Николай. - Десять не десять, а за курку уплати, - настаивал Горилыч, - это я еще скидку сделал! - Иди отсюда, иди, пшел, нахал! - Муж вроде кинулся на соседа, а жена стала его оттаскивать. - И не показывайся мне на глаза больше! - Тогда я в милицию заявлю, по всей форме вас упекут за убийство-то, позор твоему дому! - Визжал Горилыч, но пятился назад. Николай с горечью сплюнул на землю - что с этим уродом разговаривать! - и в хату направился. Галинка за ним. А на следующий день к дому супругов подкатила милицейская машина. Пригласили Горилыча, начали разбирательство. Визжали, кричали, матерились. Горилыч стоял на своих двенадцати тысячах, казалось, он за эти деньги кому угодно мог бы глотку перегрызть. Заявил, что после вчерашней ссоры Галинка-душегубка к нему в сарай пробралась и остальных кур на тот свет спровадила. Повел участкового смотреть - и действительно, все три холодных тушки там обнаружились. И тапок Галинкин, тот, что она неделю назад на помойку снесла по причине крайней ветхости. А участковому что - виноваты не виноваты, а пусть платят. Спасовал тогда Николай, полез за заначкой, вынул эти проклятые двенадцать тысяч, отдал кровопивцу. А у того прям зенки заблестели, прощаю вину, говорит. На том и разошлись, да делу не конец. Напился в тот вечер Николай. Сидел за столом, хлестал рюмку за рюмкой, проклинал Горилыча последними словами. Галинка рядом с ним сидела, рыдала, но не пила. Смотрела в окно - в соседском доме свет горит, пьянка, виднеются в мутных окошках то жирные красные морды мужиков, плавно переходящие в пивные пуза, то раскрашенные одутловатые рожи баб, что пред теми мужиками пьяно потрясают разодетыми прелестями. И мерцает свет, и мелькают, извиваются, шатаются разгоряченные алкоголем тела, и разносится по селу писклявый голос попсовой певички, визжащей что-то про очевидное желание, исходящее от нее. А Николай все чаще порывается встать, хочет уйти. Куда - не говорит, но Галинка чувствует, что не до ветру муж ее собирается. Отговаривает, усаживает на табуретку, гладит ладонями по впалым щекам. И успокаивается он на время, и опять к рюмке тянется. Измоталась Галя, оставила мужа одного, сама спать пошла. Николай посидел, подождал, пока жена уснет, и встал. Решился. Пошел в сарай, топор взял. Топор старый, но острый. Еще, помнится, когда Сашка, первенец их, пешком под стол ходил, Николай этим самым топором дрова для бани колол. Взял и пошел к соседу. Там все еще оргия бесстыжая. Мерцание, вой певички, весенний ночной воздух смешались воедино, вдарили в голову Николая. Он толкнул расшатанную полусгнившую калитку соседа, прошел к крыльцу. Постоял. Перекрестился. Вошел. Хоть и пьян вусмерть, а Горилыча сразу отыскал. Кинулся на гада, развалившегося на стуле, и зарубил. Топор проломил ключицу, пару ребер, скользнул аж до середины грудной клетки. От ярости-то сила взялась. Гад уже мертв, а Николай под вой ошалелой толпы наносит удары один за другим, и все ребра уже измолотил, и шею излохматил. Оттащили его, повалили на землю, стали ногами пинать в лицо, в живот, бока... И не прекратились их пудовые пинки даже после того как Николай дух испустил.