The Raging Quiet

Он повёл себя глупо там на берегу, когда, запуганный историями Бервальда, холодно отвергал все знаки внимания со стороны Матиаса. А теперь он лежал неподвижно, обернувшись к Лукасу спиной, потому что, видимо, не нашёл другого способа лишить его голоса. Даже если бы он захотел попросить прощения, он бы не смог. Матиас не понимал, чем может обернуться однополая связь, а иначе сейчас их бы не разделяло это неловкое молчание. Зная, что сказать тут больше нечего, Лукас сел за стол и достал своё письмо. Тонко выведенные строгие буквы выдавали отцовский почерк, и он напряжённо замер, прочтя имя адресанта. Он не видел от отца тепла, никогда. Вся любовь доставалась старшему брату, и теперь Лукас заранее ожидал найти внутри конверта неутешительные новости. Он представлял, как отец обвиняет и выговаривает его, называя неотёсанным болваном, неспособным заработать на жизнь честным трудом. И он был бы вынужден согласиться: без Матиаса он не был бы хоть сколько-нибудь близко к тем удобствам, которыми был окружён сейчас. Надорвав скреплённую сургучом бумагу, он открыл конверт и скривился. «Письмо меня ничуть не удивило, и я обсудил его с твоим братом. Похоже, что он готов тебе содействовать, если следующей весной ты выплатишь нам вдвое больше, чем займёшь. Если же ты этого не сделаешь, в качестве платы мы заберём половину твоего имущества. Подпишешь договор, когда будешь в Осло. С наилучшими пожеланиями, Твой отец.» Ему придётся отдать половину своей земли, если он потерпит неудачу? Тщательно выверенные слова иголками впивались в его сердце. После ссоры с Матиасом и равнодушного отцовского письма Лукасу казалось, что он упал в пропасть. Вся эта размолвка с другом начинала больно на него давить: ему не следовало говорить всё то, что он тогда сказал. Всеми своими действиями Матиас лишь пытался выразить привязанность к нему, и Лукас знал, что если бы Бервальд ничего не сказал в тот день, он бы их принял. Он стыдился, но прекрасно помнил, что чувствовал тогда на пляже. Тот трепет, когда Матиас начал расстёгивать пуговицы на его одежде, и как его взгляд, вопреки его воле, блуждал по его обнажённому телу, то ощущение его тёплой кожи на своей собственной — всё это было свежо в его памяти. Запустив пальцы в свои волосы, он простонал с досадой, и лишь он один это услышал, хотя Матиас лежал совсем недалеко в этой же комнате. Он искал внимания равнодушного к нему отца, в то же время отвергая настоящие чувства Матиаса, и внушал самому себе, что тот неспособен любить. Как же он ошибался, и сейчас, сидя здесь над развёрнутым письмом, он не понимал, что на него нашло. Может быть, он отрицал его чувства от собственной гордыни. А может быть, и это было больше похоже на правду, Лукас боялся его любви. Прочтя письмо от отца, он хотел сейчас лишь снова быть рядом с Матиасом. Сидеть за этим столом, получив хорошую, хоть и не самую приятную новость, которой не с кем поделиться, было одиноко. Но ещё хуже было находиться в одной комнате с тем, кто был к нему неравнодушен, но держал на него обиду. Лукас ненавидел это тянущее чувство, вскипающее внутри. Конечно же, теперь он хотел быть с Матиасом — таков уж был Лукас. И будь та история проклята. Взглянув на Матиаса, он увидел, что тот всё так же лежал, отвернувшись к стене, и не сдвинулся с места. Сжимая ладони в кулаки, он подошёл к кровати, зная, что должен попросить прощения, если хочет получить такое желанное утешение. Опустившись на самый край, он осторожно положил ладонь Матиасу на плечо, но тот лишь грубо оттолкнул её. Он так и не обернулся, и Лукас попытался развернуть его к себе лицом, чтобы он мог видеть его руки, но Матиас снова смахнул его ладонь со своего плеча. Не зная, что делать, Лукас просидел вот так около получаса, надеясь, что Матиас наконец сдастся и уступит. Но у того позади были долгие годы молчания и одиночества, чтобы сейчас его избегать. Потеряв надежду, Лукас решился пойти на кое-что отчаянное. Он опустился на кровать и улёгся рядом с Матиасом, прежде чем крепко его обнять, прижимая к себе, и даже уткнуться носом в его шею. Он почувствовал, как Матиас удивлённо замирает, но через некоторое время успокаивается. Это было безмолвное извинение, и через пару минут ожидания ответа Матиас накрыл его ладонь своей, переплетая их пальцы. Лукас не сразу заметил, как сжал его руку в ответ, облегчённо вздыхая и прижимаясь к нему всем телом. Когда Матиас наконец повернулся к нему лицом, глядя на него с обидой, Лукас выдавил вымученную улыбку. «Прости» — сказал он, едва находя рукам место в тесном пространстве между ними двоими. Он ожидал, что Матиас скажет, что прощает его, но вместо этого ответом последовало: «Почему ты сказал всё это?» «Потому что мне было страшно. Это всё ещё неправильно. Богу это не понравится». «Но это не отменяет того, что мы с тобой чувствуем», — возразил Матиас, хмурясь. Лукас вздохнул, не желая больше говорить об этом. Он был тем ещё трусом, когда дело касалось чувств. Жизнь была гораздо проще для тех, кто женился по чужому указу. «Это всё равно неправильно, Матиас». «Что правильно, а что — нет. Никто не может сказать», — добавил он. «Но есть книга, которая даёт ответ на этот вопрос», — уклонился Лукас, заставляя Матиаса нахмуриться сильнее. «Что написано в книге — для других людей, но не для нас». Лукас отвёл взгляд и хотел было отвернуться, но их ноги тесно сплелись. Если он уйдёт, он причинит Матиасу ещё большую боль, так что он остался, снова его обнимая, пряча лицо, и прильнул к его груди. Это, должно быть, что-то значило для Матиаса, потому что он сам крепко сжал Лукаса в своих руках. Это было приятно, и в объятиях он почувствовал спокойствие. Их спор затих на несколько минут, пока Лукас не отдалился. Он чувствовал себя лучше, но на лице Матиаса всё ещё отражалось это опустошённое, полное обиды выражение. Решив заговорить о чём-нибудь другом, он начал: «Я получил письмо от отца. Он даст мне денег». «Ясно. И когда ты вернёшься?» — спросил Матиас в ответ. Сердце Лукаса с болью сжалось, и эта боль, — он чувствовал, — ясно читалась на его лице. «Я думал, ты согласился поехать со мной». «Да, согласился. Но то было раньше», — заявил он. — Матиас, — вдруг обратился он вслух, слыша в своём голосе отчаяние и чувствуя, как тяжело в груди билось сердце. «Мне жаль», — сказал он, снова используя жесты. «Знаю, но я не чувствую, что ты раскаиваешься», — сказал Матиас, поднимаясь и окончательно разрывая создавшуюся между ними связь. Он подтянул колени к груди, обхватывая их руками и пряча своё лицо на какое-то время. Ему было больно, и он пытался сдержать слёзы, догадался Лукас, и от тяжести последствий собственных слов в его горле начал собираться тугой ком. Когда Матиас снова взглянул на него, его глаза были влажными, хотя ни одна слеза так и не пролилась. «Я знаю, что небезразличен тебе, Лукас. Я прекрасно вижу это — я не глупец. Я знаю, что это за чувство». «Не имеет значения, если я чувствую что-нибудь». «А по-моему, имеет. Ты говоришь, тебе жаль, хотя тебе жаль лишь себя самого. Ты только делаешь мне больно своими... этими твоими непонятными идеями», — сказал Матиас, соскальзывая к краю кровати и усаживаясь рядом с Лукасом. Поджимая губы, он ответил: «Я хочу, чтобы ты отправился со мной на юг. Что я могу сделать для тебя, чтобы ты простил меня и поехал со мной?». «Я хочу поцелуй», — сказал Матиас прямо, хотя его плечи поникли, будто в предчувствии отказа. «Матиас... я не могу поцеловать тебя», — возразил Лукас, чувствуя, как лицо заливается горячим румянцем, а сердце начинает колотиться в груди. В памяти вдруг вспыхнули те поцелуи, снова обжигая кожу на его шее. «Нет, можешь. Ты просто прижимаешься своими губами к моим, и мы целуемся», — поддразнил Матиас неуверенно, глядя куда-то в сторону и мрачно хмурясь. Даже если это была шутка, ответ Лукаса его явно расстроил. В каком-то смысле он был прав: это и вправду было так просто. И если это означало для него прощение за его глупые, необдуманные слова и согласие отправиться с ним на юг, тогда чего плохого может быть в одном маленьком поцелуе? «Обещаешь поехать со мной, если я это сделаю?», — спросил Лукас, заглядывая Матиасу в глаза. Тот с волнительным предвкушением выпрямился, коротко кивая. Сделав для уверенности глубокий вдох, Лукас придвинулся ближе, касаясь ладонью его волос и прижимая неподвижные губы к его щеке. Когда он отстранился, Матиас посмотрел на него, слегка сдвинув брови. «Это не поцелуй». «Лучшее, что я могу сделать», — ответил Лукас беспомощно. Матиас усмехнулся, разворачиваясь к нему, так что их колени столкнулись. «Тогда я покажу тебе». Лукас не успел вдуматься в его жесты, вдруг почувствовав, как Матиас осторожной рукой приподнял его подборок, а потом тёплые губы накрыли его собственные. Всё его тело будто плавилось, он не мог не прильнуть ближе, закрывая глаза и всецело отдаваясь поцелую. Что было ожидаемо, за одним поцелуем последовал второй, потом третий, и прежде, чем Лукас осознал, что делает, он запустил руку в волосы Матиаса, увлекаясь и горячо целуя в ответ. Когда их губы слились воедино, Лукас почувствовал самое жгучее наслаждение, опаляющее шею и спину, захватывающее его дыхание. Он слышал голос Матиаса и его привычные звуки, когда тот опустил и прижал его к кровати, кончиком языка приоткрывая его губы. Не уверенный в том, что Матиас делает, он невольно коснулся его языка своим, и через несколько мгновений они сплетались в глубоком поцелуе, и Лукас поддавался его движениям. Слишком скоро Матиас оторвался от его губ, чтобы целовать линию его челюсти , и к Лукасу понемногу вернулось осознание происходящего, поэтому он оттолкнул Матиаса, безмолвно прося остановиться. Он нависал над ним, голодно глядя на него, а Лукас мог лишь лежать, задыхающийся и раскрасневшийся. «Ты просил только один поцелуй». Матиас рассмеялся и наклонился к нему, чтобы получить тот самый единственный поцелуй. Уже от этого лёгкого касания Лукас невольно закрыл глаза, тут же вскакивая на ноги. «Я должен приготовить ужин». «Хорошо», — ответил Матиас с широкой улыбкой на лице. *** После этого дня они работали вместе, рука об руку. Матиас был осторожен, всякий раз касаясь Лукаса. Это никогда не заходило слишком далеко, но он всегда возмущался и отчаянно краснел. Кажется, тот поцелуй был всем, в чём Матиас нуждался. Возможно, это было доказательство чего-то, что он долго ждал, — Лукас не был уверен, но для него самого настали нелёгкие времена. Они спали в одной кровати, и нередко Лукас просыпался от жара и боли возбуждения, каждый раз оказываясь в объятиях Матиаса. Или хуже: он просыпался от разливающейся внизу влаги, ёрзая и пытаясь тереться о Матиаса ягодицами, когда сон вдруг сменялся явью. Он мог бы ожидать чего-то подобного от него, но не от самого себя. Раньше ему казалось, что в словах Бервальда не было смысла, теперь же всё было иначе, и каждый раз, выскальзывая из-под одеяла, чтобы отмыться, он вспоминал о сожжённом деревенском мальчике. Матиас, разумеется, испытывал те же трудности, что и Лукас, и на это указывала натянутая ткань его штанов, когда он ранним утром выходил за дверь дома. Но в то время, как Матиас считал это естественным, Лукас хотел умереть от стыда. Не стало легче, и когда урожай начал поспевать к осени, потому что на нём нельзя было бы заработать столько денег, сколько Лукас ожидал. И всё же, они могли помочь вернуть долг отцу следующей весной. Зимой он собирался воспользоваться помощью Матиаса, чтобы охотиться и выделывать мех, и их общие усилия могли всё исправить. Сперва нужно будет найти деньги, чтобы купить овец, поросят и корм для них. Но прежде всего, Лукас должен был починить повозку и нанять с гор кого-нибудь, кто смог бы присмотреть за их домом. «Так объясни: как мы можем доверять кому-то из горных поселений следить за нашим местом?» — спросил Матиас в день их отъезда. «Они бедны, и им нужна еда. За содержание нашего дома мы заплатим им едой и частью урожая. Они не смогут забрать себе землю. А если попытаются, будут убиты. Она записана за мной», — объяснил Лукас отстранённо. «Уверен? Они ведь могли бы присвоить её себе», — возразил Матиас. «Они не смогут, а если бы и могли, мы вернём всё назад», — заверил Лукас, зная, что Матиас не понимал, как какая-то запись может связать человека и землю. Но он, кажется, принял его слова и просто шлёпнул его по бедру, игриво рассмеявшись. Лукас грозно взглянул на него, заливаясь румянцем. «Не делай так, или я оставлю тебя здесь». «Но Лукас, ты ведь показал мне, как сильно хочешь, чтобы я поехал с тобой!» — ответил он шутливо, наблюдая, как лицо друга окрашивается в ещё более насыщенный оттенок красного. Матиас не смог устоять, чуть наклоняясь и легко целуя его. Лукас не отстранился. Он никогда не целовал его дольше нужного, но каждый раз, пусть на короткое мгновение, Лукас с трепетом приоткрывал губы, чтобы потом прийти в себя и оттолкнуть его или даже стукнуть черенком лопаты. Лукас лишь вздохнул в этот раз. «Возвращайся к работе». Он находился в смятении в последнее время, и Матиас использовал это в свою пользу. Когда наконец пришло время уезжать, он сидел рядом с Лукасом в повозке, а нанятый ими угрюмый мальчишка махал им на прощание. Вместе они въехали в черту поселения, и люди со злобными гримасами провожали Матиаса глазами, но никто не пытался их остановить. Под тяжёлыми холодными взглядами он не находил себе места и крепко держался за руку Лукаса. Когда деревня осталась позади и исчезла из виду, он вздохнул с облегчением. Несколько дней они двигались на юг, в сторону Осло. Лукас знал, что дорога к родительскому дому займёт недели, так что у них было немало времени. Матиас казался чем-то озадаченным, оглядывая незнакомые окрестности. «Ты уверен, что люди в других местах не желают мне зла?» — спросил он однажды вечером, когда они подошли к Тронхейму. «Ты выглядишь совсем обычно в моей одежде. Просто не забывай не издавать никаких странных звуков», — напомнил ему Лукас. Они замолчали на какое-то время, но Лукас хотел начать новый разговор. «Знаешь, я хотел однажды отправиться в место к югу отсюда, чтобы продолжить учиться». Матиас взглянул на него со всем вниманием. «Зачем? Ты уже очень много знаешь». «Есть очень много людей, которые знают гораздо больше, чем я. И есть люди, которые находят объяснение вещам, которые раньше нам были непонятны. Когда я был младше, я читал книгу о разных ядах в человеческом теле и о том, как от них избавиться. И после мне захотелось стать как эти люди», — вспомнил Лукас. «Так почему этого не случилось? Если тебе нужно было на юг, тогда почему ты приехал на север?» — спросил Матиас, силясь понять его слова. Лукас пожал плечами, тут же ощущая острую боль в шее и грубо потирая её источник. От езды по ухабистой дороге вся его шея болела, будто была сделана из раскалённого добела металла. «Я не мог. Для этого нужны деньги, а у моей семьи их не было. Я мог бы учиться и дальше в церкви, но им все эти новые идеи не нравятся». Матиас фыркнул. «Конечно. С чего бы церкви что-то нравилось?» «Что ж, думаю, гораздо лучше, что я отправился на север», — усмехнулся Лукас и игриво пихнул Матиаса под рёбра. Тот широко ему улыбнулся, улавливая скрытый в его словах намёк. Вряд ли они были друг другу ближе, чем друзья, но будь у него лучший друг, Лукас непременно назвал бы таковым Матиаса. Из его губ вырвался стон, когда он почувствовал пару сильных рук на своей ноющей шее. С трудом выстраивая жесты через освобождающее от боли удовольствие, Лукас продолжил: «Мой младший брат тоже хочет учится. Но он не сможет. Жизнь неблагосклонна к бедным». Матиас приостановился, чтобы спросить: «А мы бедны?» «О, да. Очень. Мы собираемся занять денег у моего отца, помнишь?» — ответил Лукас, чувствуя, как руки Матиаса возвращаются на его плечи. Вскоре он остановился снова. «Но я не чувствую, что у меня ничего нет». «У тебя есть некоторые вещи, но ты не можешь позволить себе всё», — заметил он, и Матиас взглянул на него серьёзно, кивая в знак согласия. Подмечая, что боль отступила, Лукас спросил: «Что насчёт тебя? Ты грезишь о чём-нибудь?» «Каждую ночь, — начал Матиас растерянно. — Я вижу сны о тебе. Я вижу сны об охоте и иногда об ужасных вещах». «Нет, нет, — прервал его Лукас. — Ты думаешь о чём-то, чего желаешь, но не имеешь?». В какое-то мгновение он был готов поклясться, что Матиас собирался ответить «О тебе», но воздержался. Вместо этого, задумавшись, он сказал: «Думаю... я хочу семью. Своих родных детей. Дом, где я буду в безопасности». Лукаса поразил такой ответ. Вот уже почти пять месяцев они жили вместе, и Матиас всё ещё не переставал его удивлять. Как он мог быть знаком с понятием семьи и мечтать о ней? — это застало его врасплох и в то же время пробудило в нём печаль. Эту мечту будет непросто исполнить. «Я знаю... люди не захотят быть со мной, Лукас, — сказал Матиас с тоской. — Я не могу говорить, как все люди. Только ты хотел, чтобы я остался, но... Давай поговорим о чём-нибудь другом». «Нет, постой. Это неправда. Есть женщины, которые захотят быть с тобой». Матиас вопрошающе выгнул брови. Лукас был прав: многие женщины, потеряв честное имя, оказывались на улице. Те, что голодали и были близки к смерти, с радостью остались бы с Матиасом, если это означало для них жизнь и доступную пищу. Но такой судьбы он для Матиаса не хотел. «Я как-нибудь научу тебя говорить». «Я не слышу — как я смогу правильно произносить слова?» — поинтересовался он с тенью сомнения. «Я пока не знаю, — признался Лукас, улыбаясь ему. — Но я найду тебе эту семью». Матиас лишь улыбнулся ему в ответ, и эта улыбка была наполнена смыслом, который остался Лукасу неясен. И даже когда повозка снова тронулась в путь, ему не открылось, что, возможно, это о нём Матиас так долго мечтал.