The Raging Quiet

Холодные колкие мурашки пробежали по рукам Матиаса, предвещая начало дождя. Потеснее заворачиваясь в ткань плаща, он взглянул вперёд, на безлюдную серую дорогу. В последние дни его изъедала тоска, а мысли о той ссоре с Лукасом на берегу не выходили из головы. Было в нём тогда что-то странное и далёкое. Долгие месяцы он пытался завоевать его сердце, и долгие месяцы Лукас противился. Сейчас всё становилось лучше между ними, но забыть человека, что он знал прежде, Матиас не мог. Старый друг не пытался навязать ему все эти сложные понятия. Они просто целовались, делились любовью, никогда не разделяя всё это на правильное и неправильное. Просто не могли. Матиас не мог говорить с ним, а всё, что могло быть сказано, отражалось в улыбке, в касании, взгляде... Живя же вместе с Лукасом, приходилось мириться и с его странными идеями. Теперь он мог прикоснуться к нему, и это было хорошо, но после всегда следовало «Это неправильно, Матиас». И это заставляло его задуматься: были ли его чувства ошибкой? Он надеялся, что это не так. Всё, что он испытывал рядом с Лукасом, было так же естественно, как и с прошлым его другом, и никакие слова не смогли бы его в этом разубедить. Все эти воспоминания, мысли о ссоре с Лукасом болезненно тугим узлом сворачивались внутри, потому что Матиас знал – что-то случилось в тот день до их встречи на пляже, что-то было сказано. Тем утром Лукас был усталым и невыспавшимся, но провести с ним время согласился. Почему же тогда он вернулся таким тревожным и отстранённым? Матиасу не пришлось гадать. Это был Бервальд. Он сказал Лукасу что-то, отчего тот отчаянно отвергал все его прикосновения. Но что это было... Он посмотрел на Лукаса, видя, как тот глядит вперёд стеклянным взглядом. С самого утра они не сказали друг другу ни слова: после недель в странствиях им больше нечего было сказать. Несколько дней назад Лукас заметил, что если бы только у них были деньги, они смогли бы добраться до Осло кораблём, но вместо этого придётся провести целый месяц в пути. Это означало для него больше времени, чтобы провести его с Лукасом, но молчание навевало мрачные мысли. Что было сказано в тот день? Он шумно вздохнул. Встревоженный звуком, Лукас обернулся в его сторону. Матиас ему улыбнулся. Даже усталые и скучающие, его глаза были прекрасны. «Что стряслось?» – спросил Лукас неловко, не выпуская поводья из рук. «Я лишь задумался, вот и всё, – признался он, и Лукас полностью обернулся к нему, отдавая всё своё внимание. Уголки губ Матиаса скользнули вверх в нерешительной улыбке. – Что случилось в тот день, когда мы пошли к морю?» Лукас нахмурился, отвечая: «Не понимаю, о чём ты. Разве что мы поссорились. Я думал, мы оставили это позади». «Так и есть, – отозвался Матиас с беспокойным бурлящим в горле звуком. – Ты просто пошёл в церковь, а вернулся таким напряжённым. Я знаю, тебе не понравилось, что я тогда сделал, но мне кажется, ты был напуган. И прежде, чем ты успеешь возразить: тебе было страшно, и в этом всё дело». Его руки молчаливо опустились, и он взглянул на дорогу, исполосованную грязными колеями. Лукас не двигался, напряжённо замерев. Слишком долго. Вздыхая, Матиас спросил: «Что сказал мужчина в рясе? Молчание не считается». «Я просто вёл себя, как следовало с самого начала», – возразил Лукас. «Вот только не надо, – быстро всплеснул Матиас руками. – Если ты всегда думал, что это так плохо, Лукас, почему в один день ты вдруг начал сопротивляться сильнее? Раньше это были просто осторожные слова, но если бы я надавил сильнее... – он замолк, понимая, что если разозлит Лукаса, ничего от него не добьётся. Но глубоко в душе он искренне верил – друг поддался бы, будь он более настойчив. – Но теперь ты больше не отталкиваешь меня, и не отрицай это, – сказал он резко, и сердце с болью сжалось в груди. – Ты просто... был сам не свой. Я хочу знать, что он тебе сказал». Слова Матиаса его смутили, и к щекам Лукаса прилила кровь. Он торопливо отвернулся, задумчиво сжимая губы. Прожив рядом с ним целые месяцы, Матиас научился читать по его лицу, лжёт он или говорит правду, и сейчас, вглядываясь в него, он видел, как потемлели его глаза. Он постарался удержать довольную улыбку на своём лице, но сердце в груди с каждым ударом сжималось всё сильнее. Он ненавидел, когда Лукас лгал. Это случалось не часто, но каждый раз пробуждало в Матиасе тяжёлое, до одурения тоскливое чувство. «Бервальд рассказал мне о твоём друге до меня», – ответил Лукас искренне. Сердце Матиаса пропустило удар. Человек в рясе... Бервальд знал о его друге? Матиас ощущал, как его горло трепещет беспокойными тяжёлыми вздохами. Как он мог знать? В ту пору его и в помине не было в деревне. «Что он сказал тебе, Лукас?» – вопросил он дрожащими руками. Ему хотелось прямо сейчас соскочить с повозки, прийти в деревню и убить его. Ему было страшно, но где-то ещё глубже вскипал гнев. И снова Лукас колебался, кажется, не зная, стоит солгать или сказать правду. «Скажи мне честно, и не вздумай сочинять», – потребовал Матиас, крепко стиснув зубы. «Он лишь рассказал о вас двоих », – ответил Лукас, не говоря ни слова больше. Он ревнует? Тяжело сглатывая и стараясь сохранить спокойствие, Матиас начал: «Я знал его ещё до знакомства с тобой. Ты ведь не злишься?» «Нет, я просто...», – возразил было Лукас, но его руки вдруг замерли. Его глаза беспомощно бегали из стороны в сторону – он явно боялся раскрыть что бы он ни хранил в тайне. И такие знаки, подаваемые языком его тела начинали выводить Матиаса из себя. «Жители деревни знали о вас», – начал Лукас свой рассказ, но тут же приостановился. Он ожидал, что Матиас всё поймёт из этой короткой фразы? «И?» – решился он подтолкнуть повествование. «И они сожгли твой дом», – добавил Лукас печально, поддтягивая поводья и останавливая старую лошадь. Матиас нахмурился. Это не было для него новостью. Когда он вернулся домой в тот день, от этого дома остались только пепел и угли. С нескрываемым подозрением он ответил: «Конечно, сожгли. Они терпеть меня не могут, и, может быть, хотят сжечь и наш дом тоже». Теперь, однако, он чувствовал себя немногим лучше. Если именно это Лукас и хотел сказать, тогда понять его отстранённость несложно. Если людям не понравилось то, что они увидели, и теперь они хотели им навредить, тогда Матиас мог понять, почему в тот день Лукас так отчаянно его отталкивал. Ему просто нужно быть осторожным, когда он его касается. Вдруг он почувствовал руку, нерешительно сжавшую его ладонь. Лукас взглянул на него с такой грустью, даже скорбью, что по спине пробежали мурашки. Это был ещё не конец. «Помнишь, что я сказал однажды? Некоторые вещи Богу не нравятся. И ему не нравится, когда ты прикасаешься ко мне. Люди из деревни во всём следуют за Богом. Они не только сожгли твой дом, Матиас». «Они сделали что-то ещё.... Что-то гораздо худшее», – Матиас начинал улавливать суть его слов. Лукас слабо кивнул, добавляя: «Они силой вытащили твоего друга из дома и сожгли его заживо-» «Быть такого не может!– взмахнул он руками, поднимаясь с места и глядя вниз на Лукаса. – Он просто сбежал. У него больше не было дома, и он не взял меня с собой, потому что это случилось по моей вине, – его руки дрожали, в коленях появилась слабость, а глаза начинали гореть. – Это неправда. Как люди могли сжечь живого человека? Бервальд просто хочет запугать тебя и заставить думать, как они. Он ненавидит меня, понимаешь...»– от крупной дрожи его речь превратилась в неразборчивый бред, и он запустил руки в свои волосы, делая несколько глубоких успокоительных вдохов. «Люди не могут быть так жестоки, Лукас», – сказал он неясно, опускаясь на место и помрачневшими глазами оглядывая дорогу. Капли дождя начали бить сильнее, и он обхватил свои колени, сворачиваясь в комок и прячась от слов Лукаса. Сердце билось так сильно и больно, что Матиас чувствовал в своей голове толчками бегущую по жилам кровь; его глаза жгло от непрошеных слёз, которые он старался сдержать. История была слишком ужасна, чтобы в неё поверить, но чем больше он думал о ней, тем больше правды в ней находил. Он слишком хорошо помнил тот день. Они нашли его у обугленного остова, что когда-то был его домом, когда он искал следы своего друга среди ещё не остывшей золы. Разъярённые люди с такой силой ударили его, прибивая к земле, что горячий пепел забился в нос и рот. Подавив его и без того слабые попытки вырваться, они пригнали его в деревню и долго издевались, прижимая раскалённое железо к его коже. Это было невыносимо. Хуже, тем тысячи ударов розгами. Но сгорать заживо... это боль, в тысячи раз превосходящая ожоги. Матиас помнил, как он задыхался, зарываясь лицом в золу; отвратительный, тошнотворный запах смерти и дыма. Горячие слёзы побежали по щекам — он больше не мог отрицать рассказанное Лукасом. Это был запах смерти его друга. Чужая рука приобняла его за плечи, и он благодарно прижался к груди Лукаса, отчаянно рыдая, и оставался так, пока его пропахшая дорожной пылью и потом рубашка не намокла от слёз. *** Дождь нещадно лил без остановки, а к концу дня перерос в самый настоящий ливень, но Лукас продолжал вести повозку по раскисшим дорогам. Он чувствовал себя ужасно после недавнего разговора. Матиас молчал, сломленный скорбью, — новость о смерти друга оказалась для него слишком жестоким ударом. Зато сейчас он, наверное, осознал, к чему могут привести его действия. Они не могут больше прикасаться друг другу, всё должно вернуться на свои места. Эта мысль вдруг больно кольнула где-то под рёбрами — собственные грехи поглотили его с такой силой, что теперь Лукас и вправду хотел с ним близости. Им нужна была передышка от этого проклятого дождя, который лишь нагнетал ещё большую тоску. Похлопывая Матиаса по плечу, он попытался его подбодрить. «Ты похож на Эмиля, когда он расстроен, — друг лишь растерянно взглянул на него, и тогда Лукас добавил: — Мой брат дуется милее всех на свете, вот увидишь». От этого губы Матиаса тронула слабая улыбка. «Хочешь сказать, я милый?» Лицо Лукаса покрылось румянцем — он над этим не задумался, прежде чем сказать. «Ну, ты не настолько мил, как Эмиль. Но, думаю, ты напоминаешь грустного щенка». Матиас усмехнулся, с игривой улыбкой толкая его под рёбра. «А ты выглядишь, как злая кошка, когда обижен. Не мило, но мне всё равно нравится». Лукас фыркнул и нахмурил брови. «Как я и сказал, Эмиль всё равно милее тебя». Матиас сокрушённо покачал головой, спрашивая: «Сколько Эмилю лет? Взрослый не может быть милее ребёнка, это нечестный поединок». «Ему двенадцать», — ответил Лукас, замечая на своём лице искреннюю улыбку и чувствуя себя лучше в этот нелёгкий для них обоих день. «Ты говоришь о нём, как будто ему четыре, — усмехнулся Матиас с издёвкой. — Кто называет своих братьев милыми в двенадцать? Он почти взрослый мужчина!». Лукас пожал плечами. Он всегда начинал казаться странным, стоило ему заговорить о младшем брате. Он любил со всех сторон окружать Эмиля своими удушающими гордостью и любовью, и Эмиль был единственным человеком, к кому он проявлял свою привязанность открыто. «Когда увидишь его, поймёшь, что я прав». Он обернулся было на дорогу, но уловил взглядом глуповатую ухмылку на лице Матиаса. «Что?» «Ты сказал, что я милый»,— просиял он. Лукас нахмурился, но румянец на его щеках стал лишь гуще и ярче. «Верно, так и сказал». «Ох, не стесняйся! Я знаю, что я милый, — ответил Матиас шутливо и похлопал Лукаса по спине, отчего его лицо стало ещё краснее. Если бы Лукас только мог, он бы тут же провалился сквозь землю. — Вы двое близки, верно?» — спросил он после. «Да. Ближе всех на свете». «Вам повезло», — заметил Матиас, с грустью опуская взгляд. Лукас надеялся, что ему повезло и очень крупно. Ни с кем в своей семье он не был так близок, а отец представал перед ним ужасным бессердечным человеком. «Он моя единственная настоящая семья. Без него я был бы совсем один». На лице Матиаса отразилось какое-то странное выражение, и Лукас не мог понять: была это обида или же сомнение. «Я был бы счастлив с любой семьёй», — вдруг сказал он откровенно. Конечно, трудности, с которыми ему пришлось столкнуться, кому-то, вроде Матиаса, будут казаться сущим пустяком, но Лукаса это не останавливало: «Ты говоришь так только сейчас. Но мой отец настоящим отцом мне никогда не был. Он обманывает людей, выуживает у них деньги, завышая цены, он подаёт гостям сгоревшую еду, и готов на любую подлость». Матиас заинтересованно приподнял брови. «Подавать людям испорченную еду плохо, с этим я согласен. Но может быть, он делает это, чтобы прокормить вас?» «А ты бы пошёл на это?» — спросил Лукас недоверчиво. «Ради тебя? Да. Я бы и украл, если бы пришлось». Лукас изумлённо приоткрыл рот. Сколько еды из той, что Матиас ему приносил, было украдено? «Иногда всё заходит дальше плохого обслуживания. Он жесток и равнодушен. Однажды выдалось очень засушливое лето, и весь урожай погиб. В тот год в таверну пришла истощённая женщина: она была так голодна, что не могла кормить своего ребёнка. У неё с собой были деньги, но их не хватало на полную порцию, и тогда я предложил ей отработать часть стоимости. Отец на меня ужасно разозлился и не только выгнал ту женщину, но и ударил меня так сильно, что уши начали кровоточить». «Как он мог! Как отец может поступать так со своими детьми? Он должен защищать тебя, а не причинять боль», — отрезал Матиас негодующе. «Но это была не просто пощёчина. Он говорил мне, что я бессердечный, хотя сам заставлял нас работать, когда мы болели, надеясь, что кто-нибудь из нас умрёт. Чем меньше детей, тем меньше голодных ртов, и значит, больше денег для него самого. У меня правда нет сердца, Матиас?» «Нет, нет, Лукас. Ты очень добр. Ты замечательный», — настоял он, взяв Лукаса за руки и переплетая их пальцы поверх холодных поводьев. Беспомощно он глядел другу в глаза, и в груди у того вскипали гнев и горечь, готовые вылиться через край. — Но все говорят так, — сказал Лукас, сглотнув тугой ком, и его голос пролетел мимо чужих ушей. «Что ты сказал?» — переспросил Матиас, отпустив его руки. «Ничего, просто спасибо», — солгал Лукас, жалея о выплеснувшихся чувствах. Матиас смерил его тяжёлым взглядом, но решил заговорить о чём-то другом: «Мне не терпится увидеть Эмиля». От одной мысли о брате Лукас улыбнулся: «Я уверен, он тебя полюбит». Матиас сухо усмехнулся: «Что ж, он будет одним из немногих». Лукас не мог сказать, был он действительно добр или нет, но о Матиасе знал это точно. Слабая улыбка пропала с его губ, когда он понял, что он единственный на всём свете человек, который видел Матиаса таким, какой он на самом деле есть. Скользнув рукой по его плечам, он приобнял друга, стараясь прогнать эту тянущую жалость к нему. Глухой или нет, Матиас заслуживал гораздо больше, чем преподнесла ему жизнь. В это мгновение он вспомнил о своём недавнем обещании научить его говорить. Лукас всё ещё не имел понятия, как его исполнить. *** Ливень перестал, и теперь лишь мелкая морось накрапылава с хмурого неба. Матиас поёжился от холода и тесно закутался в промокший до нитки плащ; одежда под ним тоже начинала пропитываться холодной дождевой водой. Рядом молча подрагивал Лукас, сжимая поводья в мёртвенно-бледных руках. Оставалась ещё пара часов до заката, но было бы глупо оставаться в этой промозглой сырости, из-за которой теперь было бы невозможно развести огонь. Ночь придётся провести на холодной земле, ютясь под повозкой, но это было лучше, чем ничего, тем более, что Лукас уже до самых костей продрог. С трудом сгибая онемевшие пальцы и запястья, Матиас предложил: «Нам стоит остановиться на сегодня. Дождь снова усиливается». Лукас послушно кивнул, подтягивая поводья и останавливая повозку. От холода и неподвижности даже стоять прямо было непросто. Матиас оказался более ловок, а вот Лукас оступился и едва не клюнул носом в мокрую землю. Было ясно, что он совсем замёрз, и Матиаса это не на шутку встревожило: его нужно было согреть как можно скорее. Ужас, даже его руки так заледенели, что теперь пальцы не разгибались, будто всё ещё удерживая поводья. «Забирайся под повозку, – велел Матиас строго, сунув их вещи в неподвижные руки друга. – Ты должен был сказать мне, что замёрз. Теперь ты можешь заболеть». Лукас опустился на колени, устраивая под повозкой лежанку, а потом отозвался: «Я думал, что мы недалеко от города, так что решил не останавливаться». «Ты решил заморозить себя ради тёплой постели? – Матиас хмуро взглянул на него, начиная рыскать среди вещей, погруженных на повозку. Молчание лишь подтвердило его слова. После долгих дней в пути, Лукас, наверное, истосковался по горячей еде и воде, по мылу и тёплой уютной кровати. Сейчас согревать его придётся без дорогой перины родительского дома. После старательных поисков Матиас нашёл банку с засоленным мясом и буханку отсыревшего хлеба. Под крышей повозки Лукас безропотно расстилал пушистые шкуры и покрывала, и он протянул ему еду, прежде чем небрежно, без рук сбросить свою обувь и устроиться рядом с другом. Ели они молча, занятые лишь тем, как бы поскорее утолить свой голод, и обоих медленно начинала охватывать дрёма. Лукас лежал напротив, всё ещё дрожа, так что Матиас притянул его к себе, крепко обнимая за талию. Оба промокли до нитки, но, пролежав какое-то время в тесных объятиях, согрелись, окружённые удушающим влажным теплом. Закрыв глаза и поудобнее устроившись рядом с Лукасом, Матиас забылся сном. Ночь была полна странных сновидений. Сначала Матиасу снилось, будто он сидит на берегу моря, и стая чаек несёт Бервальда над волнами, а потом бросает в воду. Мужчина пытался до него дотянуться и схватить, и мокрые ткани его одежд проворно извивались, как осьминожьи щупальца. Но чайки, видимо знавшие, что Бервальд несёт в себе зло, удерживали его в воде. Потом что-то опустилось на сыпучий песок, и, обернувшись, Матиас увидел Лукаса – он сидел совсем близко с мягкой улыбкой на губах. Он был так спокоен и так прекрасен, что Матиас, отдавшись порыву, склонился к нему и поцеловал. Лукас пылко целовал в ответ, ёрзая и грубо хватаясь обеими руками за его спину. Не задумываясь, он качнул бедрами, чувствуя в своём горле приятный трепет, и как Лукас дрожал в его руках, но теперь совсем не из-за холода. Всё было таким настоящим и даже то, как Лукас мягко тёрся о его бедра... Но прямо сейчас Матиас видел перед собой его лицо, и это было невозможно. Открыв глаза, он понял, что толкается Лукасу навстречу. Это был не сон. Дождливые тучи рассеялись, обнажив лунный свет, достаточно яркий, чтобы увидеть, что Лукас всё ещё спит, но беспомощно и бессознательно к нему прижимается. Позволяя себе слабый стон, он двигался вместе с ним, и с каждым новым движением в собственной одежде становилось всё теснее. В глубине души Матиас знал, что должен остановиться, хотя бы из уважения к Лукасу. Но он не нашёл в себе сил прекратить, и вместо этого крепко сжал бёдра Лукаса, прижимая ближе и толкаясь сильнее. От всего этого трения рубашка Лукаса подвернулась, обнажая его спину. Мешковатая одежда постепенно сползала, и, не сдержавшись, Матиас начал двигаться так, чтобы оголить чуть больше плоти, блуждая по шее Лукаса горячими губами. Он чувствовал проступившую испарину на его коже, и всё его горло разрывало от счастливого трепета. Тот же трепет и дрожь пробежали по телу Лукаса, когда он неосознанно отвечал на его прикосновения. О, небо, Матиас хотел больше, и опуская взгляд ниже, он мог видеть эти почти полностью обнажённые ягодицы. Остановившись на мгновение, он почувствовал порыв расстегнуть ремень и спустить штаны, чтобы быть ещё ближе. Закусив губу и несколько раз глубоко вздохнув, он понял, что это будет уже слишком. Он был слишком возбуждён, край его штанов всё же опустился слишком низко, и чтобы хоть как-то успокоить себя, он освободился от лишней ткани, спустив её ещё ниже, и позволил себе прикоснуться разгорячённой плотью к чужой мягкой коже. Хрипя и вздыхая, он продолжил двигаться. Он был так близок, нужно было лишь не останавливаться, не замирать ни на мгновение, двигаться вместе с Лукасом, и он бы смог высвободить так долго сдерживаемое желание. Это не было так ужасно с его стороны, как сперва ему показалось: было очевидно, что Лукас желал этого всем своим телом, и это нисколько бы ему не навредило. Сильный удар пришёлся по его рёбрам, и Матиас, будто обожжённый, выпустил Лукаса из рук. Жадно хватая ртом холодный воздух, он почувствовал, как тот поспешно отстраняется. В слабом лунном свете было видно его раскрасневшееся стыдливое лицо, когда Лукас отчаянно пытался скрыть собственное возбуждение. «Прости, я просто проснулся от того, что ты так прижимался ко мне, и я не мог...», – начал было Матиас оправдываться, понимая, что никакие причины не имеют значения. Он должен был вовремя остановиться. «Это было глупо с твоей стороны», – осудил его Лукас, и Матиас виновато опустил голову. Снова отвергнут. Как и всегда, в груди от этого стало больно. Сдавшись и смирившись, он принялся выбираться из-под повозки, чтобы уйти и как следует облегчить своё состояние, но тут увидел, что Лукас снова обращается к нему. «Прости, мне не стоило вот так тереться о тебя». «Но мне это понравилось», – сказал Матиас с виноватой улыбкой, подмечая свою всё ещё приспущенную одежду. Он заметил, что Лукас смотрит на него, смотрит дольше, чем следовало бы, сглатывая ком в горле. Матиас вздохнул: Лукас выглядел неравнодушным. Он всегда был неравнодушен, но каждый раз Матиас знал, что после ничего не случится. Это расстраивало и приносило ему осязаемую боль, связанную не только с желанием. «Нам нельзя-» «...делать этого. Знаю», – оборвал он мрачно. Они снова молчали, и Матиас удручённо запустил пальцы во взлохмаченные волосы. Он хотел Лукаса. Он хотел хоть раз почувствовать, как юноша задыхается и извивается под ним, в его руках. Решаясь на последнюю попытку, которая, как он знал, ни к чему не приведёт, Матиас предложил: «Знаешь, мы ведь просто могли бы помочь друг другу почувствовать себя легче. Никто не узнает, и раз уж ты уже начал, какая разница? Бог уже разочарован в нас, так какая разница, если мы продолжим?» Лукас нахмурился, потупив взгляд. Матиас видел по его лицу, что он старательно обдумывает его предложение. «Давай, хоть один раз», – подтолкнул он. Если Лукаса это натолкнуло на мысли, он ведь найдёт решение? Юноша тяжело вздохнул и покачал головой. Окончательно разочарованный, Матиас развернулся, чтобы уйти, но когда он уже почти был снаружи, чужая рука схватила его за рукав, и, обернувшись через плечо, он встретился с нерешительным взглядом Лукаса. «Думаю, ты прав. Мы уже сошли с верного пути». Лицо Матиаса озарилось широкой ясной улыбкой и он торопливо забрался под повозку, присаживаясь напротив Лукаса. «Правда?» Лукас опустил глаза, ярко краснея. «Давай уже... просто закончим с этим». Сердце Матиаса заколотилось, как безумное, а ладони вспотели, когда он окончательно и всецело осознал, что получил разрешение прикоснуться к Лукасу. Он должен быть спокоен и мягок, чтобы не испугать его. Сглотнув скопившееся в горле волнение, он осторожно протянул руку к лицу Лукаса, приподнимая его подбородок и легко прижимаясь к его губам. Он чувствовал, как напряжённые челюсти Лукаса ослабевают, приоткрывая его губы, как его сдавленный стон тёплым дыханием щекочет его кожу. Матиас дразняще облизнул его губы, и тот сам робко коснулся его своим языком в ответ. Тогда он углубил поцелуй, по-животному резко сталкиваясь с его телом, прижимая к себе, а потом настойчиво опустил Лукаса, укладывая спиной на их временную лежанку. Их языки пока ещё неуверенно соприкасались, сплетаясь друг с другом, и теперь Матиас решился прикоснуться к себе, ощущая всё разрастающееся желание. Он целовал Лукаса, – просто не верится – он целовал своего Лукаса! Он осторожно провёл ладонями по его рёбрам, скользнув к штанам и дразня лёгкими прикосновениями. На короткое мгновение Лукас вздрогнул и прекратил поцелуй, будто желая отстраниться. Но через некоторое время касаний и поглаживаний он продолжил горячо целовать Матиаса. Довольный собой, он запустил руку под ткань его штанов, возобновляя прикосновения. Уже от этих блуждающих лёгких движений Лукас дрожал и покрывался мурашками, и Матиас улыбнулся сквозь поцелуй. Он весь трепетал в глубоком тянущем наслаждении просто от того, что его гладили. Как бы сильно Матиас не хотел удовлетворить самого себя, он не мог устоять – всё в Лукасе сейчас было слишком очаровательно. Спустив его штаны до колен, Матиас оторвался от его губ, опускаясь и покрывая его тело поцелуями, где только мог дотянуться, желая принести ему как можно больше удовольствия. Когда он наконец оказался у его бёдер, Лукас замер, с опаской хватаясь за его плечи. Матиас взглянул на него, ободрительно ему улыбаясь, пусть даже не зная наверняка, увидит ли Лукас его улыбку, а потом провёл языком по его головке. Лукас снова напряжённо замер, но вскоре немного расслабился, поддаваясь любопытству и нетерпению узнать, что же Матиас сделает дальше. Неторопливо и размеренно он накрыл его ртом, делая несколько неуверенных движений. Слишком давно он не делал этого, и теперь не мог сдержать стон, ощущая губами горячую плоть. Юноша в который раз замер, услышав его голос, и теперь Матиас мог ощутить в самом воздухе, что Лукас и сам издаёт довольные протяжные стоны. Он поднимал и опускал голову, захватывая всю длину, и Лукас запустил пальцы в его волосы, сжимая и оттягивая до боли. Это не только не остановило Матиаса, но лишь разгорячило его вбирать всё больше. Он чувствовал, что Лукас пытается застыть на месте и не двигаться; его босые ноги скользили, пытаясь найти опору, и упирались во влажную после дождя землю. Всё сейчас было для него совершенно ново, и Матиас был более, чем счастлив осознавать, что он испытывает это впервые именно вместе с ним. Он знал это удовольствие и никогда не понимал, почему люди себе в нём отказывали ради какого-то существа в небе. Лукас не смел даже прикоснуться к себе, и, проглатывая заполнившую рот горечь, Матиас был ни капли не удивлён. Лёгкость и слабость разлились по каждой мышце в теле Лукаса, и Матиас отстранился, с новыми поцелуями поднимаясь к его лицу. Ему и самому до боли было необходимо излиться, но он снова и снова целовал Лукаса, благодаря за это маленькое поражение, а тот сонно отвечал на каждый поцелуй. Опустившись на спину, он прижал Лукаса к себе, обнимая одной рукой, а другой наконец касаясь себя, и теперь они лежали, лениво целуясь и просто наслаждаясь друг другом. Матиасу не потребовалось много времени, чтобы кончить, освобождаясь от всех обид и сожалений. Обездвиженные и уставшие, они сонно укрылись тёплыми покрывалами, с трудом находя удобное положение на твёрдой земле. Но в окутывающем тепле недавно разделённой страсти, никто из двоих даже не позаботился надеть свою одежду. Они лежали в тесных объятиях, осязая дыхание друг друга, погружаясь в спокойный, безмятежный сон, и Матиас не переставал улыбаться.