Манифест судьбы

После прихода относительно радостной вести прошла ровно неделя. Девушки жили в ожидании момента, а жизнь на Земле шла своим чередом: размеренно и плавно. Спокойствие, так кстати обнявшее и окутавшее планету и всю Галактику, не вызывало ни толики недоверия ко всему происходящему. Отчасти это было вызвано тем, что одни поумерили свои аппетиты, а у других просто не оставалось сил выказывать своё недовольство.  «Лежачего не бьют» — главное правило, которого придерживались Земляне. Их благородство, взращённое в душе и лелеемое данным с детства воспитанием, не позволяло перекрывать воздух ещё больше и так задыхающимся правительницам Альянса.  «Задыхающимися» можно трактовать по-разному. Однако для них это было понятно, как ясный день.  Солнце, греющее планету, светило по-прежнему ярко; небо над Землёй было синим-синим; зима снежной, а лето жарким.  По сути ничего фатального и катастрофичного для всего мира не произошло.  Однако можно ли считать трагедией собственную неудачу, из-за которой то самое небо кажется клеткой, а солнце жжёт и словно разъедает, будто кислота?  Лично Рея не знала, как ответить на этот вопрос самой себе.  Она остановилась перед входом в яблоневую рощицу: выстланная мелким гравием дорога под ее ногами плавно перетекала в неровную земляную ухабистую тропинку. Гравий становился все белее редким, а черная земля — более частыми прогалинами виднелась то тут, то там. Рея, с мгновение подумав, резко развернулась и пошла в обратную сторону. Единственным их занятием на Земле, кроме советов, были прогулки по территории замка, чтение книг под сенью вишен и иногда… и иногда вечера в обществе друг друга. Земным правителям можно было быть благодарными только за одну вещь, которую они сделали: девушки стали видеться гораздо чаще, чем было до этого. Рей подумала, что тогда они были заложницами обстоятельств, что сейчас. Тогда строчки их жизни писала за них корона и долг, сейчас же их писали те, кто эту корону фактически отобрал. Но сейчас жизнь была в разы противнее, в общем-то.  Их не ограничивали в передвижениях по Земле, потому что, наверное, знали, что Сенши не особо и сами хотели узнать их планету получше. Их по факту не ограничивали почти ни в чем, а Рее казалось, что она попала в тюрьму. Казалось ей это каждые первые пять минут, как она вновь оказывалась на Земле. Потом она в этом непременно убеждалась.  Резкий порыв ветра заставил ее волосы взметнуться ввысь и вновь улечься в лёгком беспорядке.  Ветра здесь были такие же колющиеся и непокорные, как на Уране.   Вышагивая по тропке, устланной долетавшими сюда нежными лепестками яблоневого цвета, Рея думала не о том, какой на самом деле вокруг нее прекрасный мир, а о том, что было бы лучше, если бы она вообще не рождалась на свет. Назвала бы Рея землян узурпаторами? Нет. Нарекла бы она их тиранами? Да тоже, в общем-то, нет.  Просто они были… недолюбленными детьми с пожиравшими их изнутри амбициями. Так говорила поначалу Мина. Потом Мина перестала это говорить, когда увидела их истинную личину, которая отнюдь не была столь же прекрасной, как их планета. Они слышали о земных правителях в детстве. Порой самые немыслимые вещи. И не верили. Сейчас бы каждая из них отдала все, чтобы быть разумнее в прошлом и тем самым не повторять ошибок настоящего. — Мама с папой слишком рано оставили нас. Им нужно было еще чуть-чуть подождать… — проговорила себе под нос Рея. — Им всем нужно было чуть-чуть подождать. Неужели это было настолько необходимо?.. А еще иногда на Рею накатывали приступы самоедства. Ее никто не винил, но сама она сознавала, что в ее силах было это предотвратить. Просто нужно было узреть истину, которую она, одна из главных пророчиц Системы, узреть не смогла. Ей не помогли ни магия, ни природный дар, ни способности… …И это Рею вымораживало еще больше: доводило до приступов беспричинного гнева и серой апатии. Вчера она перестала чувствовать Марс окончательно. Мина предупреждала, что это может быть больно, предупреждала, что Рея может вообще ничего не ощутить — только зияющую пустоту — и, кажется, марсианская королева была готова ко всему, абсолютно ко всему, кроме того, что она перестанет чувствовать и вечное пламя тоже. Связь с планетой — ладно. Это нереально страшно, но поправимо. Но огонь, вечное пламя, которое отчасти было ее прародителем, стихия, являвшаяся ее душой… Рее казалось, что она не выдержит этого. Однако она ошибалась. Выдержала. И даже выжила. Рея мысленно усмехнулась. Она знала, что у каждого есть определенный болевой порог, когда человек начинает чувствовать боль, а если зайти слишком далеко, то умирает. Рей же казалось, что у них четверых этого порога нет, а если и есть… если он есть, то ей страшно было подумать, что должно было произойти, чтобы они наконец прочувствовали эту боль так, как чувствует ее любой другой, потому что сейчас они перестали чувствовать вообще что-либо (кроме, может быть, Мины, который день ото дня становилось только хуже). И жить ей — им всем — с этим предстояло еще по меньшей мере тысячу лет. Рей заправила прядь волос за ухо и подняла голову к бесконечному отцу-небу. — А Мина ведь все-таки добрая, — без эмоций произнесла Рея. —  Все злодеи у неё — недолюбленные дети, Тьма бы их побрала, —  Рея в мыслях чертыхнулась и, постояв еще с мгновение, направилась к замку: ей нужно было осведомиться о самочувствии сестры и убедиться, что она еще может держаться.

***

Когда Джедайт вошёл в зал, его названые братья уже сидели за столом для переговоров и о чем-то негромко разговаривали с леди. Отношения между земными правителями и планетарными королевами чуть улучшились с самого начала, но все равно не достигали той отметки на собственно выдуманной Джедайтом шкале, чтобы девушки так нарочито любезно отвечали на вопросы королей. Мужчина сразу почувствовал неладное в таком раскладе: картина была слишком спокойной и миловидной, чтобы быть правдой.  Привычным взглядом искусного воина, всегда оценивающего обстановку, он описал полукруг и не выявил ничего столь подозрительного, чтобы поднимать тревогу, однако внутренняя интуиция, которой мог позавидовать любой волшебник и даже любая женщина, у которых всегда было «шестое чувство», говорила об обратном.  Его взгляд споткнулся о марсианскую правительницу, как всегда восседавшую с таким видом (несмотря на обстоятельства), словно здесь все были ей должны — Джедайт мысленно ухмыльнулся — если у остальных хотя бы хватало ума не показывать свою неприязнь таким образом, то у Реи понятие чувства грани отсутствовало напрочь. Впрочем, сделал себе пометку в голове Джедайт, это скорее всего связано с тем, что она все-таки Марсианка — гордыня — не гордость — у марсиан въелась под кожу и текла по венам вместе с кровью: они рождались с ней и умирали с ней.  Он молча занял своё место между Нефритом и Кунсайтом, никак не отреагировал на ехидный выпад Зойсайта по поводу того, что он опоздал и, поздоровавшись со всеми присутствующими, предложил сразу же перейти к делу.  Королевы коротко переглянулись, полагая, что данное движение останется незамеченным. Джедайт не стал акцентировать на этом внимание, принимая их правила игры.  Девушки выглядели уставшими, помятыми и пришибленными. Даже слишком. Однако Джедайта это отнюдь не устраивало: он нутром чувствовал, что происходящее было ненормальным и неправильным… ровно в той степени, которая считалась для Джедайта ненормальной и неправильной. Едва заметная складка залегла меж его бровей, когда он остановился взглядом на Венере, а затем на Рее. Что-то явно было не так.  — Леди, у вас что-то случилось? — наконец изрёк он, не выдержав давления своего любопытства, зачастую игравшего с самим Джедайтом плохую шутку.  Кунсайт с неким недоумением (насколько недоумение может быть возможным для Кунсайта) взглянул на друга и приподнял брови. Его издевательски-насмешливый жест говорил только об одном: задавать этот вопрос не стоило.  Однако Джедайт считал иначе, и его догадки подтвердились: Сенши заметно напряглись на заданный вопрос, а это не осталось не примеченным землянами. Ответила Медея.  — Мина не выдерживает земную атмосферу. Ей плохо.  Сухая, словно трава бездождливой осенью, ломкая манера ее голоса и черствая констатация факта были настолько не свойственными для королевы Юпитера, что Рея невольно вздрогнула: едва заметно, едва примечательно.  Жизнь меняет всех. Даже самых стойких.  Венерианка вскинула голову. По меркам землян ее внешность в лучшие времена считалась эталоном Галактики. Кунсайт посмотрел на Венеру и нахмурился. Джедайту даже показалось на какую-то долю секунды, что в его графитовом взгляде, обращенным на Мину, промелькнуло нечто похожее на сожаление.  Миана выглядела откровенно плохо: ее учащённое лихорадочное дыхание, впалые до неприличного щеки и еле заметный озноб выдавали «земную болезнь». Планета Венера была утренней звездой их родной Земли, некой сестрой и покровительницей, второй луной и словно мать, однако самим венерианцам — рождённым и выращенным на золотой Венере — приходилось на Земле нелегко. Каждому в Галактике, кто был рожден планетарцами и вскормлен молоком другой расы, приходилось туго на Земле. Однако королевы — дети и матери, защитницы и хранительницы планет — чувствовали лучше, тоньше и больше остальных планетарцев. А потому и хуже им было в разы.  — Вам действительно плохо, леди Венера? — спокойно поинтересовался Кунсайт: тембр его голоса не омрачился ни граммом участливости и заботы, когда он задавал вопрос, однако лишь то, что он все-таки поинтересовался — пусть и в своей привычной ледяной и хладной манере — заставило сидящих девушек удивленно взглянуть на северянина.  Смоляные ресницы Мианы дрогнули, она взглянула на землян и коротко кивнула, подтверждая сказанные остальными девушками слова.  — Да, — многозначительно изрек Кунсайт, — выглядите неважно. Вам следует отдохнуть…  Самой же Мине на какой-то момент показалось, что это конец. Не потому что тогда происходило что-то, что заставляло ее себя так чувствовать, а потому что она разочаровалась в самой себе. В ней самой сгорал картонный образ непобедимой Верховной Сенши и могущественной королевы. И боль от осознания, что когда-то она была частью чего-то великого, а сейчас стала пылью под ногами, давило, причиняло боль и заставляло стискивать в бессилии зубы даже больше, чем обстановка вокруг. Наверное, именно тогда она ощутила, каково быть простым человеком, не наделенным ровным счетом ничем, чтобы считаться хоть сколько-нибудь особенным. — Отдых ей не поможет, — резко отрезала Рея. — Ей нужно вернуться на Венеру.  — Исключено, — коротко возразил Нефрит, вальяжно откидывая лежащие перед собой бумаги и облокачиваясь на спинку стула. — Указ уже вышел. С тем же успехом мы можем вас всех отпустить.  — Всемогущий Юпитер, вы понимаете, что иногда все-таки следует делать исключения из правил? — не выдержала Медея. — Мине нужно вернуться домой. Ваш совершенно невразумительный приказ делает хуже всем — и вам в том числе. Какой Вам прок от больной Венеры?  «Такой же, как и от здоровой, Медея. То есть — никакой» — С тем же успехом мы можем сказать, что она не сможет телепортироваться в таком состоянии обратно на Венеру. Ей все равно нужны силы, чтобы хотя бы совершить переброс, — добавляя в начинавшуюся склоку немного конструктива, справедливо заметил Кунсайт: его лицо все так же было непроницаемо, поза спокойна, а глаза невозмутимо смотрели на Миану, словно каждую секунду чахнувшую все больше.  Иногда у него в голове все-таки проскальзывала мысль о том, что для них четверых — и так избитых судьбой и осмеянных жизнью — все, что они делали, было слишком, однако Кунсайт каждый раз заталкивал эту мысль в дальний ящичек своего сознания и не позволял ни единому всполоху жалости взять верх. Он был северным королём: неприступным и одиноким. Север воспитывал своих детей в строгости и даже некой жёсткости. И Кунсайт, наверное, был единственным из четверых землян, кто считал, что они абсолютно все делали правильно. У остальных оставалась хоть толика совести внутри. А что до Мины… Мина чувствовала себя товаром на рынке, который обсуждал покупатель и продавец. Один доказывал необходимость покупки, другой всячески ее отрицал. Они говорили о ее состоянии так, словно вели беседу о погоде. — Можно один маленький вопрос, — Амалия, до сих пор сидевшая безмолвно, подперев голову правой рукой, подала голос, — если две из нас помогут Миане телепортироваться на Венеру, а потом сразу же вернутся сюда, Вы позволите? Я понимаю, что это не в ваших правилах, однако, как правильно заметила Медея, правила иногда требуют исключения. Жизнь Мины в ваших же интересах. Если она умрет, под вашим началом станет на одну планету меньше. Собственно, по-моему, это и есть единственная причина, по которой вы все ещё нас не убили, но все-таки. Если вы не забыли — жизни Хранительниц и Планет неразрывно связаны. Умрет одна — умрет другая. И не важно, кто первая: сама планета или королева. Если вы этого не понимаете, то мои надежды на существование разумных землян не оправдались, — прямо заметила Амалия, не стесняясь выливать всю правду, которая терзала каждого из присутствующих, на поверхность. — Венера умрет без Мины, Мина умрет без Венеры. Вы земляне, у вас нет такой связи, потому вам и не понять, — ровно продолжала Амалия, не прикладывая ни единого усилия придать своему голосу хоть чуть-чуть уважения. Она разговаривала с ними так, словно напротив сидящие были неразумными детьми, нуждающимися в том, чтобы им рассказали о том, как в этом мире все на самом деле устроено, а она — истиной в последней инстанции. — За «отсутствие разумных землян» вас стоило бы высечь, — ехидно отозвался Зойсайт. — Стоило бы. Но вы не сделаете этого, — не менее ехидно парировала Амалия. Хрупкая фигура Амалии была сосудом для неизмеримой выдержки. Меркурий всегда отличалась особой чертой характера: она в любой ситуации сохраняла спокойствие. Однако столь непривычный и несвойственный раннее Амалии сухой прагматизм был воспитан случившимися событиями и матушкой-судьбой, так филигранно сыгравших с ними всеми злую шутку. Вода спокойная. Вода буйная. Вода убивающая. Вода возрождающая. Повисло неловкое чугунное молчание, словно бы каждый из землян решал, дозволить ли себе хоть каплю сочувствия: впустить эмоцию, которую они сами считали для себя неприемлемой: ни испытывать, ни дарить. Сочувствовать могли женщины, дети, старики, но никак не они. Зойсайт шумно выдохнул. — Я знаю, что не в наших правилах делать исключения, но… — очень осторожно, словно охотник, настигающий свою жертву, начал Зойсайт. — От Мианы не будет так никакого проку. Ни нашим, ни вашим, смысл? — А никакого, Зойсайт — вы же все настолько принципиальные, что никогда не идете на уступки, — елейно произнесла Рея, буквально выплевывая слова. — Попрошу быть поуважительней, я вообще-то сейчас для вас же и стараюсь, — огрызнулся ей в ответ южанин. Рея ничего не ответила, только еле заметно качнула головой и нарочито громко выдохнула. — А меня никто не хочет спросить? — разрезал тишину мелодичный голос, в котором зазвучала сталь. Земные правители повернулись к заговорившей Миане. Когда она посмотрела на них, в ее глазах мелькнуло золото. — Говорите, леди Венера, — ответил ей на ее вопрос Джедайт и переглянулся с Кунсайтом. — Я буду вам премного благодарна, если вы отпустите меня на мою родную Венеру. Мне действительно здесь нехорошо, и с каждым днем все хуже. Жаловаться — не моя привычка, но в данном случае я не могу отрицать очевидное. А вы превращаете все в фарс, невозможно уже, — сказала Миана, обращаясь ко всем и ни к кому одновременно. Все взгляды обратились на Кунсайта, потому что именно он был тем человеком, к которому Миана обращалась. Именно он был тем, кого она испепеляла взглядом, когда произносила каждое слово. И именно от него зависело решение. Теплилась ли тогда внутри Мины надежда, что все еще не так плохо? Нет. Была ли она готова к отказу в ее просьбе? Да. — Я отпускаю вас, леди Венера. Можете возвращаться одна. Остальные останутся здесь, — тихо проговорил Кунсайт. Однако всем сидящим показалось, что его голос был громче крика. Елейная улыбка разрезала губы Нефрита и прежде, чем кто-либо успел что-то произнести, он попрощался с Мианой за всех. — Ну, раз Кунсайт так решил, значит и сам вопрос решен, — сказал он, обращаясь к собравшимся. А затем добавил, немного нахально, поворачиваясь к Мине: «мы все желаем вам скорешего выздоровления». — Благодарю. Если бы кто-нибудь в тот момент мог сказать, что именно этот день стал отправной точкой очередного поворота судьбы, то немедленно заслужил бы звание главного пророка Галактики и непременно бы получил по лицу, однако такого человека не было. Зато были другие: главные актеры данного спектакля, для каждого из которых была своя правда, писалась своя истина и открывались новые горизонты. Одни были способны на человеческие чувства, а другие — все еще питать надежду, что линия их жизни может изменить направление и дать крен. В воздухе медленно-помпезно кружилась и танцевала золотая пыль, оседая на беломраморный пол и моментально исчезая — нечто напоминавшее о том, что Миана была несколько мгновений назад здесь, а магия еще не совсем отказалась от них — преданных, обреченных и… светлых.

***

— Ты тоже это чувствуешь? — когда с делами было покончено, и каждый смог быть предоставлен самому себе, Кунсайт и Джедайт, уставшие и загруженные, вышли за пределы зала — Спектакль и правдоподобную игру? Я даже почти поверил, — саркастично ответил Кун, засунув руки в карманы брюк. День был чересчур выматывающим. — Ну, то, что не все так плохо, я бы не стал отрицать. Однако там была и львиная доля правды. Венера действительно себя неважно чувствовала, это было видно. — Ты чего добиваешься? — покосился на друга Кунсайт. — Ничего. Просто хочу увериться, что у нас еще осталось хоть какое-то понятие души. А конкретно — у тебя, Кунсайт. — Уверился? Вот и все. Джедайт резко остановился. Его догадки и домыслы, в голове составлявшие полноценную картину, не могли состыковаться с одной маленькой деталью. Пазл явно не хотел складываться. — Ты же ведь ее отпустил, потому что захотел, верно, — совсем тихо произнес Джедайт, прекрасно зная, что Кунсайт слышит даже самые приглушенные звуки. Джедайт не спрашивал — утверждал. Потому что знал, что руководило Кунсайтом в тот момент. Ему просто хотелось получить подтверждение своей маленькой теории. А еще убедиться в том, что не все потеряно. Кунсайт глубоко выдохнул. Ему подумалось, что все в этой жизни с недавнего времени идет не так, как ему бы хотелось. Джедайт со своими философскими рассуждениями был совсем некстати после такого трудного дня: все, чего Кунсайт тогда желал, это лечь в постель, закрыть глаза и отдохнуть. — Да, захотел, — коротко ответил Северный владыка и спокойно посмотрел прямо на Джедайта. Они молчали с минуту, после чего второй снова заговорил. — Тебя совесть не мучает? — Пф, с чего бы? — Мы поступили подло.  — Ты издеваешься? Я ее отпустил. — Не строй из себя идиота, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — недовольно отозвался Джед. — Это был единственный выход.  — Да, ты прав, — примирительно согласился Джедайт, все же не отступая от своего, — Но мне все равно кажется, что для девушек это слишком. — Стой, Джед. О чем ты вообще говоришь? Они могут снести к чертям эту галактику одним взмахом, а ты все говоришь «женщины», — издевательски выдавил из себя Кунсайт. — Эти девушки — первородные Сенши. Если ты забыл, могу напомнить, что именно Сенши огнём и мечом восстанавливали мир в одних галактиках и начинали войну в других. Думаешь, что им действительно так плохо? Сомневаюсь. Пускай немного побудут в шкуре других. — Кунсайт, они не виноваты в грехах своих предков. — Нет. Но мертвые не несут ответственности, ее несут живые. Их родители в мире за Чертой могут наблюдать, какие последствия навлекли их решения. — Это не оправдывает нашей подлости. — Нет, — согласился Кун. — Однако зачастую подлые поступки вытекают из благородной цели, не нуди.  — Да, и какая же цель была у нас? — Джедайт театрально-показательно развёл руки в стороны.  — Не начинай, пожалуйста. Мы это уже проходили. Говорили сотню раз на эту тему, и как будто бы все бестолку. Я не хочу это в очередной раз мусолить. — А я хочу, Кунсайт! Потому что меня достало, что мы явно отклонились от нашей первоначальной цели! Если бы здесь был Эндимион… Джедайт резко осекся. — Эндимиона здесь НЕТ. И не будет, — бросил Кунсайт, резко прерывая любые попытки друга что-то ему возразить. Джедайт неопределенно взмахнул руками. — Ладно, хорошо, давай… — однако он снова был прерван Кунсайтом. Тот подошел к нему почти что вплотную — на расстояние меньше вытянутой руки — и заговорил. Тихо, едва напрягая голосовые связки. — Эндимиона здесь нет и не будет, повторю еще раз. А еще скажу ту вещь, о которой я предпочитал молчать, потому что мы всегда были на равных, но сейчас, видимо, этот баланс пришло время нарушить и раскрыть вам всем глаза на правду: ты никогда не задумывался, — начал он, — почему так вышло, что Эндимион «если что», завещал мне решать подобные вопросы? И я сейчас не говорю о том, отпускать Венеру к себе домой или нет, я сейчас о другом. И «если что» уже произошло. Нам не повернуть время вспять. Хватит уже думать об этом. Мы приняли решение. Надо идти дальше. Кунсайт замолчал. Его учащенное дыхание с головой выдавали раздражение, клокотавшее внутри и взращенное умелыми попытками Джедайта воззвать к его совести в очередной раз. Кунсайт ожидал, что Джедайт отведет взгляд, однако этого не случилось. — Я знаю, о каком решении ты говоришь. И именно о нем сейчас говорю я, — спокойно изрек король Запада. — Кунсайт. Мы были друзьями тогда, остались ими и сейчас. И останемся еще на многие столетия. Я просто прошу тебя подумать над тем, что мы делаем что-то явно неправильно. И… — он в некой нерешительности замолчал, но, вдохнув поглубже, продолжил, — что мы на самом деле не этого хотели. Поздно сжигать мосты, когда уже все и так сожжены. Кунсайту вдруг подумалось, в какой миг они все вдруг перестали быть самими собой. В какой момент все случилось так, что они не переломали судьбы никому, кроме как самим себе. Когда черное перестало быть черным, а белое — белым. — Я тебя понял. Кунсайт, не дожидаясь ответа, резко развернулся и пошел прочь. Ему нужно было еще успеть увидеться с Нефритом перед отъездом второго.