Cur non?

— Ну что, месье Лафайет, расскажете о своих друзьях? — Прекрати кривляться, мы же договорились на “ты” и без этих раскланиваний. К тому же, ты и так знаешь о них едва ли не больше чем я. — Напоминаю, что вопросы задаю не я. И ты расскажешь лучше. — D’accord, d’accord… Mes amis de l’armée continentale. Гамильтон и Лоуренс, как ты знаешь. Все ещё не вижу смысла рассказывать об этом, ты могла бы и сама… — Я — не ты. — Alors. Гамильтон… У нас были одинаковые взгляды на мир, на политику, мы быстро сошлись характерами, к тому же он почти единственный в лагере знал французский, чем очень облегчил мою адаптацию в новом месте. Очень яркий человек, и все время работал, не смотря на то, что рвался в битву и эту рутину ненавидел. За неделю беспрерывного копания в корреспонденции сжигал свечей больше, чем я, в два раза. Удивительно, что при этом он каким-то образом находил время на сон. Хотя я был не лучше его в те годы. Одним словом, вовсе неудивительно, что мы быстро сблизились. У нас была та дружба, которая возникает между молодыми людьми только на войне… — Ага, знаю я вашу дружбу. — Попрошу без этих намёков. Если тебе интересно узнать о такого рода отношениях, то они почти точно были у Александра с Лоуренсом. Но даже я не знал до конца, крепкая дружба это или романтическая связь. Если последнее, то они довольно хорошо это скрывали. — Прямо так и видно по их письмам. Горе-любовнички. — Не стану отрицать. И не строй такое презрительное выражение лица, я знаю, тебе нравятся их отношения. Ладно, я отвлёкся. Джон был гораздо мягче Алекса, и это отличало их больше всего. К тому же, Лоуренс жил мечтами о бравой смерти на поле боя, был склонен к пессимистическим настроениям. Может быть, именно это и уравновешивало его рядом с безумно активным Гамильтоном, который с детства привык пробиваться с самых низов. Джон был больше романтиком, чем реалистом, в этом и была его главная ошибка. — Не надо о грустном. А что на счёт общих воспоминаний? — Nous avons partagé les meilleurs moments de notre jeunesse. Помнится, мы все втроём душными летними ночами выходили из палатки и ложились на землю, рассматривали созвездия на небе. Строили планы, думали о будущем, мечтали о том, как выиграем войну. Это были одни из лучших моментов в моей жизни. Конечно, нельзя не вспомнить о местами забавных совместных разгребаниях документов по ночам, не смотря на то, что это было не слишком приятно. Но отдельный момент — сражения. Этот хаос удивительно хорошо успокаивал и возвращал ясность ума. С друзьями это было в разы веселей и ярче. Мы, все трое, так рвались в бой, так хотели сражаться, а по нам и не сказать было, что мы людей убивали. — Ты про своего женераля ты не забыл случайно? — Не забыл, но это отдельная история, требующая отдельного вопроса и ответа… Знаешь, я столько раз в жизни вспоминал и жалел об этих упущенных моментах. — Ничего, когда-нибудь ты не ускользнёшь от моего прямого вопроса. Намекаешь на то, что ты так и не простил Гамильтону его отказ в помощи Франции во время революции? — Не сказать, чтобы не простил. В общем-то, я и узнал об этом не сразу. Да, было очень неприятно сначала, но мы и так не были близки после окончания войны. После смерти Джона все закрутилось слишком быстро. У каждого из нас были свои дела, и хотели ли мы того или нет, мы так или иначе отдалились, причём существенно. Александр изменился слишком сильно, и я тоже был уже не тем наивным мальчиком. — А как хорошо все начиналось. Кстати, раз уж мы заговорили про Гамильтона, не расскажешь мне, что ты думаешь по поводу его политики по образованию национального банка?...