Винегрет (сборник драбблов по Плову)

Что-то наваливается на Виктора, вдавливает его в матрац. — Вставай, солнце уже село. Чем-то навалившимся оказывается Юра, который начинает его щекотать, заставляя буквально вскочить с кровати. — Почему мне нельзя поспать подольше? — Потому что сегодня твоя очередь мыть посуду, нам жрать не из чего. — Однажды я перестану есть, и мне не придется мыть посуду. Виктор неохотно бредет на кухню. Достает из морозилки бурый кубик льда из смеси крови и виски. В обычной человеческой еде он с недавних пор не нуждается, однако никак не может отказаться от привычки есть, чисто ради вкуса. Тем более, что Юра стал хорошо готовить. На кухне царит бедлам. Готовка Юры всякий раз приносит достойный результат и полнейшую разруху. С горой грязной посуды, мукой на полу, сметаной на стенах. Никифоров страдальчески стонет. — И какая меня ждет награда за уборку всего этого? — Картоха жаренная, вишневый пирог и, может быть, кое-что в постели, если меня не отключит раньше, поздно уже. Виктор перекатывает на языке кубик льда и неохотно приступает к уборке. В это время Юра сидит прямо на кухонном столе, качает ногой и болтает о том, как он изменил рецепт яблочного пирога, чтобы сделать вишневый. — ...Конечно, пришлось насыпать крахмалу, потому что вишни сочные... Эй, почему ты так на меня пялишься? Загрызть хочешь? — Поцеловать хочу. — Только после того, как прополощешь рот после крови! Юра очень брезгует чужой кровью, что, в общем-то, вполне логично. — Давай я тебя превращу? — неожиданно предлагает Виктор. — Сдурел? Я фигурку не хочу бросать. Виктор отворачивается к грязной посуде, чтобы Юра не видел, как он помрачнел. Потому что ему как раз пришлось бросить фигурное катание и вообще отказаться от нормальной человеческой жизни. Юра подходит и обнимает его со спины. — Прости, наверное, я тебя задел. Прости. Ты не заслужил этого. Естественно, никто не заслуживает, чтобы его случайно и против воли превратили в вампира. Юра мягко, успокаивающе поглаживает его по груди. Однако раздражение не отпускает. Виктор сердится на несправедливость этого мира, но ровно до тех пор, пока Юра не произносит: — Ты же знаешь, что я тебя все равно люблю?