Domini canes

После этого случая аббат твёрдо решил, что монастырь — не место для тщедушного и слабого существа. Воины Христовы должны охранять рубежи днём и ночью, не отвлекаясь на суетный мир. Выгнать мальчика на улицу монахи тоже не могли, тогда был найден другой выход. Уже через неделю после выздоровления Криденса усадили на повозку, на которой брат Анастасий привозил из города вино, муку и специи, и через полдня пути он оказался в своей новой приёмной семье. Одиночество казалось ему необъятным. Женщина, согласившаяся его приютить, была весьма набожной и, как ни странно, он оказался не единственным приёмышем в её доме: дети попадали к ней в разном возрасте и разными путями, но, как правило, это были младенцы, которым практичная и суровая Мэри Лу отвела отдельную комнату, чтобы не слышать постоянно их голодного крика. Младенцы сменяли друг друга быстро — голод и болезни быстро доводили самых слабых членов семьи Бэрбоун, поэтому в разное время года их могло быть от двух до десятка. Старшие же были крепче, выносливее и хитрее, их было семеро — и Криденс не был самым маленьким из них. Олав, маленький светловолосый мальчик семи лет, постоянно терпел насмешки и угрозы со стороны своих сводных братьев. Чуть более бойкой была единственная среди них девочка, именно она придумала красть еду у младенцев, которые лежали в комнате ближе к окну. Старшие мальчики были удивительно сплочённой бандой, самому старшему из них Иоханнесу уже стукнуло 13, и он должен был со дня на день отправиться к мельнику в соседнюю деревню в качестве подмастерья. Таково было решение Мэри Лу, но сам Иоханнес не собирался так глупо распоряжаться своими талантами, он планировал любыми средствами доехать до Парижа — ему рассказывали, что там даже нищие живут как богачи. Его сводные братья собирались сбежать вместе с ним, слепо поддерживали всякую его идею, особенно если она обещала дополнительную еду или выпивку. Вместе они подворовывали на рынке по мелочи, вместе забирались в покосившиеся дома крестьян, вместе задирали Олава, вместе тискали Инес — не смотря на строгий запрет Мэри Лу, твёрдо намеревавшейся выдать девочку замуж в ближайшем будущем. Криденс пребывал в оцепенении. Он не мог забыть монастырь, который казался теперь ему родным домом, не мог привыкнуть к сырому матрасу, разложенному прямо на полу, к постоянному пугающему голоду и злым лицам своих сводных братьев. Все вокруг были враждебными, готовыми вырвать кусок хлеба прямо изо рта, по любой причине начиналась ругань, часто доходившая до побоев. Мэри Лу хотя бы раз в день бралась за воспитание своих приёмных детей, для этого у неё были припасены розги. Как правило, это происходило вечером после ужина: набожная мачеха ставила в ряд старших детей, каждый по очереди подходил к ней и снимал штаны при тусклом свете лампады, поворачивался спиной, наклонялся и считал вслух удары. Инес не была исключением, но традиционно последней подходила к мачехе, и та сама задирала ей юбку. После наказания дети отправлялись спать, а Мэри Лу оставалась в одиночестве над обрывками подсчётов прибыли и убытков. Все дни не отличались друг от друга: ругань, наказания, молитвы, крики младенцев, голод. Криденс всё больше погружался в какой-то собственный мир, иногда теряя целые часы в таком сонном состоянии. Братья несколько раз избили его, но и это не вывело мальчика из внутреннего глубокого холода, сковавшего его тело и душу. Проснулся он только тогда, когда при свете коптящей лампы осознал, что находится в каком-то сыром углу, сидит, обхватив колени, а рядом плачет Олав, которому днём разбили нос. В центре комнаты на грязных тряпках и матрасах, набитых сеном, кольцом сидят братья, они наблюдают за тем, как Иоханнес пыхтя двигается на Инес. Та жалобно попискивает, но вырваться не пытается. Запах плесени перебивает острый запах кислого пива.  — Эй, ты куда? Криденс замер, как испуганный зверёк, вжал голову в плечи.  — Куда собрался? Инстинкт, выработанный в монастыре, подсказывал только одно: подчиняться. Все вокруг лучше знают, как надо себя вести и что надо делать. Остаётся только привыкнуть, подстроиться. Но здесь, в этом крестьянском убогом жилье, Криденс почувствовал и нечто новое — он ощутил, что принадлежал раньше к касте избранных. Он представил себе, как на мерзкую похлёбку, которую готовила Мэри Лу, скривился бы брат Одоардо, как брат Иаков презрительно фыркнул бы, глядя на ветхую и грязную одежду детей, как брат Лукреций покачал бы головой на отвратительный разврат, который происходит здесь каждый день. Да, Криденс изгнан из Рая, но он знает, что можно жить по-другому.  — Я всё расскажу матери, — он произнёс это глухо, его голос дрожал, но мальчик решительно двинулся в сторону двери.  — Матери! У тебя нет матери! Чего ты там собрался рассказывать? — братья разом вскочили, и Криденс рванулся вон из комнаты, ощущая стучащую в голове кровь.  — А ну вернись, мразь! Ты всё равно не уйдёшь, — сзади, совсем близко был слышен голос Иоханнеса, он почти шипел. Через секунду Криденс был прижат к пыльному полу: в кухне не оказалось Мэри Лу. Иоханнес вцепился в волосы сводного брата и принялся методично бить его головой об пол, повторяя сквозь стиснутые зубы: «Ты. Здесь. Никто.» Неожиданно за спиной Иоханнеса появилась фигурка Олава, он плакал и невнятно повторял: «Отпусти его, отпусти!» Сзади на него налетели остальные братья, но, воспользовавшись тем, что Иоханнес отвлёкся, Криденс выполз и проворно добежал до очага, в котором тлело несколько поленьев. Он выхватил одно из них и выставил перед собой, готовый защищаться любой ценой. Но в этот момент раздался громкий, невероятно пронзительный крик Олава — и всё разом изменилось, Криденс понял, что случилось нечто ужасное, даже Иоханнес бросился назад, растолкал своих братьев и остолбенел. Олав лежал у стены рядом с дверью в неестественной позе, его руки были странно вывернуты, но больше ничего Криденс разглядеть не мог. Прошла минута полной тишины, которую нарушила ругань Иоханнеса, с искаженным побелевшим лицом он сейчас же выскочил за дверь. Это был последний раз, когда Криденс его видел. Остальные братья скрылись в комнате. Криденс позвал Олава — тихо, осторожно. Тот не откликнулся. Не шелохнулся. Мальчик положил полено обратно в очаг и подошёл к распростёртому брату. Ещё до того, как он наклонился над ним, всё стало ясно: голова Олава была рассечена так, что можно было увидеть густую серую массу, смешанную с кровью и осколками кости. Распахнутые глаза были полностью белыми. В этот момент вместо жалости или горя Криденс почувствовал только одно: животный, непреодолимый страх, который заставляет каменеть даже мысли в голове. Он чувствовал только, что смерть Олава многое значит, но не мог понять — что именно. В голове был густой туман, а руки и ноги мелко подрагивали. Криденс отступил на несколько шагов и сел на пол, он принялся раскачиваться и молиться, как делал всегда, когда ему становилось очень плохо в монастыре. Время тянулось, до Криденса не долетало ни звука, ни шороха, он очнулся только в тот момент, когда грозная Мэри Лу принялась трясти его за плечо.  — Отвечай! Кто сделал это? Какой ублюдок, какое адское отродье это сделало? Чёртовы бесноватые подкидыши, мерзкие звери, что вы натворили? Отвечай же или я тебе всыплю столько розг, что и ты отправишься в адское пекло! Изо рта Криденса донеслись какие-то булькающие звуки, искажённые рыдания, он безвольно повис на её руках, как тряпичная кукла. Мэри Лу ударила его по лицу наотмашь, до Криденса доносились её ругательства приглушённо, будто он нырнул глубоко под воду. Она занесла руку второй раз, но неожиданно какая-то сила отбросила её к стене, на несколько секунд Мэри Лу зависла над телом Олава, потом её тряхнуло и отбросило к противоположной стене. Криденс испуганно вскрикнул и вскочил на ноги. Мачеха резко упала на пол, её чепец слетел, а волосы растрепались. Несколько минут прошли в полном молчании, Криденс замер в предчувствии самого страшного наказания в своей жизни. Но когда Мэри Лу подняла голову, он понял, что она испытывает не меньший ужас, она растеряно озиралась по сторонам, смотрела на свои руки, на смутное очертание стен, на погасший очаг, потом снова переводила взгляд на свои руки. Неожиданно она издала странный звук, похожий на вой, обхватила свою голову руками и вцепилась в волосы пальцами. Криденс начал тихо пятиться к выходу, не думая о том, что будет делать дальше.  — Стой! В почти полной темноте были видны только её блестящие от слёз глаза. Она грузно поднялась на ноги и сделала несколько шагов навстречу мальчику.  — Поклянись, что никогда никому не расскажешь о том, что только что увидел. Поклянись Иисусом Христом и святой Марией. Криденс услышал собственный подрагивающий голос.  — Клянусь.  — Клянись Иисусом Христом и святой Марией.  — Клянусь… Иисусом Христом и святой Марией, — мальчик сглотнул. Он не вполне понимал происходящее, только смутно ощущая, что сейчас ему повезло и что нужно сделать всё, что потребует Мэри Лу.  — Возьми одеяло Олава и помоги мне. Когда мальчик вернулся с куском грубой мешковины, которым укрывался Олав, мачеха расстелила ткань рядом с телом своего воспитанника. Мёртвый мальчик был лёгким, Мэри Лу не потребовалась помощь в том, чтобы поднять его, поэтому она приказала Криденсу собрать с пола всё, что вытекло из раны в голове, и сложить на одеяле. После этого они завернули мёртвого ребёнка в ткань и вынесли в курятник, в котором уже давно не осталось ни одной курицы, сейчас там хранился разный хлам, а также стояла маленькая поленница. Мачеха зажгла свечу и приказала Криденсу копать прямо в центре земляного пола курятника, сама она куда-то ушла, оставив тело Олава на пороге. Стоптанная земля плохо поддавалась, но Криденс упрямо вгрызался в неё остриём старой лопаты. И всё-таки он выкопал совсем не большую яму к тому времени, когда Мэри Лу вернулась с маленькой фигуркой какого-то святого, но казалось, что она совсем не разозлилась из-за нерасторопности Криденса. Она молча взяла лопату из его рук, и сама принялась копать могилу. По её лицу тёк пот, волосы были растрёпаны, а юбки испачканы в крови и земле. Она не обращала никакого внимания на Криденса, но он не смел уйти, тихо сел рядом со стоящим на земле подсвечником и обхватил грязными руками колени. После того, как маленькое детское тело было опущено в вырытую яму, Мэри Лу аккуратно положила фигурку прямо на грудь мальчику, а потом накрыла его лицо уголком одеяла. Хрипловатым голосом она подозвала к себе Криденса, и они оба вслух прочитали несколько молитв над открытой могилой. Мэри Лу постоянно сбивалась на рыдания, которые вырывались из её груди как кашель, но Криденс чувствовал удивительное умиротворение и холодный покой. Он воображал себя священником, который направляет безгрешную душу прямо в Рай, где Олава ждёт вкусная еда, мягкая постель, чистая одежда и настоящие любящие родители. Никогда до этого момента он не молился так горячо и убедительно, он твёрдо знал, что Господь слышит его голос и кивает ему с небес.