Domini canes

Нежная дымка рассветного тумана покрывала бугристую землю, свободную от снега и льда, когда Персиваль добрался до монастыря. В эти ранние часы ещё не пели птицы, в почти полной тишине был слышен только стук копыт. Но не успел он подъехать к воротам, как навстречу ему вышел один из монахов.  — Брат Персиваль! Добро пожаловать, брат Персиваль! Я позабочусь о лошади. Путешествие было не слишком утомительным? Вы не голодны? Приор с большим удовольствием составит Вам компанию за завтраком, всё почти готово.  — Приор? Должно быть, пока я был в пути, в монастыре произошло много изменений. Епископ писал мне о том, что меня встретит аббат отец Жермен. Монах нахмурился, его круглое лицо покраснело равномерно и целиком. Они быстрым шагом двигались ко входу во внутренние галереи — кажется, даже слишком быстрым для брата Пьера, в его речи слышалась одышка.  — Да, добрый брат. Отец Жермен… Это сложно описать. Будет много лучше, если обо всём Вы узнаете от приора… Он сейчас же примет Вас. Грейвс, оставленный в кабинете аббата в одиночестве, снял тёплую накидку и омыл руки в оставленной для него чаше с водой. В этом монастыре произошло больше странностей, чем одно только исчезновение епископского викария, посланного сюда в качестве визитатора. Канцелярия епископа изложила в письме все сведения, которыми располагала: известно, что визитатор Луи де Фуа доехал до монастыря, но нет никакой уверенности в том, что он из него выехал, дабы вернуться к своим обязанностям. От него не поступило ни одной весточки, а из монастыря пришло лишь короткое странное письмо, в котором упоминалось, что Луи де Фуа по причине какой-то загадочной болезни срочно уехал в неизвестном направлении. В конце письма стояла личная подпись аббата Жермена без главной монастырской печати, что могло косвенно свидетельствовать о том, что епископу была отправлена подделка. В кабинет уверенным шагом вошёл брат Лука. Его узкое костистое лицо было подчёркнуто серьёзным, он сцепил руки в замок и кивком головы поприветствовал гостя.  — Вас избрали приором, брат Лука? С каких же пор вашей небольшой братии понадобился приор? — без излишних вступлений спросил Грейвс.  — У нас много плохих новостей, брат Персиваль. Сложно даже выбрать, с какой стоит начать, — туманно ответил брат Лука. Он медленно обошёл стол и сел в кресло с высокой спинкой, принадлежавшее аббату.  — Предлагаю Вам начать с пропавшего епископского викария.  — Луи де Фуа был найден вчера. Он мёртв. И мёртв уже давно. Возможно, он был мёртв с того момента, как исчез.  — Когда он исчез? — безо всякого удивления спросил инквизитор. Грейвс понял в этот момент, что с самого начала догадывался, что викарий мёртв. Более того, он не сомневался и в том, что это не просто смерть, а убийство. Исчезновение аббата и крайняя напряжённость в монастыре свидетельствовали в пользу подобного предположения.  — Это произошло в ночь Пепельной среды. Утром его не обнаружили, но на полу и стенах комнаты было разлито огромное количество крови, — брат Лука будто бы через силу выдавливал из себя каждое предложение. — Мы не смогли оттереть её полностью, стены до сих пор в пятнах.  — Что было дальше?  — Аббат Жермен пытался допросить последнего, кто беседовал с визитатором. Но тот упорно молчал. Братия искала Луи де Фуа по всему монастырю и окрестностям, но тщетно, — немного подумав, приор добавил: — В ту же ночь погиб ещё один человек. Это был наш келарь, Одоардо. Но, судя по всему, он умер от болезни, которой страдал давно. Мы уже похоронили его.  — Куда пропал аббат Жермен? — спросил доминиканец.  — Неизвестно, — холодно ответил брат Лука. Он смотрел в глаза гостя тяжело и безотрывно, как змея. — Он пропал на следующий день, к вечеру. Днём в Совете старцев были разногласия о том, какое письмо составить для описания произошедшего.  — И Совет так и не пришёл к какому-либо решению?  — Нет. Мы решили продолжить поиски визитатора, а на следующий день собраться снова. Но на другой день отца Жермена уже не было в монастыре, — монах вздохнул, демонстрируя покорность чужой воле. — Тогда Совет старцев выбрал меня в качестве приора, дабы не оставлять братию в такое сложное время без пастыря. Разумеется, я занимаю это место временно — до тех пор, пока не состоится генеральный капитул ордена.  — Кто последним говорил с Луи де Фуа? Приор прищурился, пробежался взглядом по лицу Грейвса.  — Брат Криденс. Давно не слышанное имя пролетело мимо с лёгким перезвоном, как брошенные на ступени монетки. Криденс. Мальчик с тонкой шеей. Теперь он монах, теперь он подозреваемый, и теперь он в ловушке.  — Где он? Брат Лука мрачно улыбнулся своими тонкими бесцветными губами:  — В келье дисциплины. Совет старцев предположил, что он умалчивает подробности преступления, к которому причастен. Персиваль повеселел. Он понял, что перед ним за монах, а тот и не пытался скрыть ни своей жестокости, ни властолюбия. Брат Лука не заинтересован в выяснении настоящих причин произошедшего, он пытается выжать всё полезное для себя из преступления. Сам он, впрочем, вряд ли к нему причастен. Но всё-таки будет приятно избавить Святую Церковь от этой гнусной занозы.  — Я хочу увидеть его, — сухо проговорил Грейвс.  — Разумеется, брат Персиваль, — Лука костлявой ладонью пригласил его проследовать за собой. Уже рассвело, по внутренним галереям лился холодный солнечный свет, из храма доносилось пение. Приор взял с собой свечу, и она действительно пригодилась, когда они начали спуск по узкой лестнице. Под кельями монахов оказался коридор с настолько низким потолком, что приходилось идти согнувшись. Из него можно было попасть в кельи для провинившихся братьев, но судя по тому, что деревянные двери давно покосились и камеры невозможно было закрыть полностью, монахи редко совершали настолько суровые преступления, чтобы держать их здесь. Под потолком ближайшей к лестнице кельи была небольшая отдушина шириной в ладонь, она пропускала тонкий луч света, падавший на влажную каменную стену. Приор шагнул в комнату, за ним последовал инквизитор. Эта камера была похожа на комнаты для заключённых в доминиканских монастырях, куда бросали еретиков во время следствия. Такой же хорошо знакомый запах плесени и камня, такая же густая темнота, такая же скрючившаяся на полу фигура. Здесь нельзя согреться и невозможно глубоко уснуть.  — Криденс. Фигура пошевелилась. В полутьме невозможно было различить отдельные части тела. Грейвс позвал снова. Испачканная зеленоватая мешковина задвигалась, в свете свечи мелькнула кисть руки, а потом в темноте появилось светлое, будто бы сияющее лицо юноши. Нет, это не он. Нет же, это он. Такой же формы губы, чуть-чуть раскосые глаза с тяжёлыми веками и тонкие, жалобно приподнятые брови. Это он. Маленький ангел вырос и обрёл мужественность, теперь это ангел разящий, архангел Михаил.  — «И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним», — тихо проговорил Персиваль, наклонился и обхватил рукой затылок Криденса. Тот, застывшим взглядом уставившись в глаза мужчины, прошептал сухими губами:  — Брат Персиваль…  — Да, Криденс. Расскажи мне, что произошло ночью в Пепельную среду. Юноша застыл на мгновение, потом перевёл взгляд на брата Луку, и в его глазах отразился страх. Инквизитор вздохнул. Пока этот бесполезный червь рядом, Криденс ничего не скажет, даже если захочет. Нет, так не выпытывают признания и не добиваются раскаяния. Страх следует чередовать с надеждами, а боль со спокойствием, иначе узник черствеет телом и душой. Брат Лука или хочет избавиться от Криденса, или удовлетворяет какие-то собственные потребности этим заточением. Грейвс нехотя отнял руку, Криденс вздрагивая потянулся ей вслед, не смея даже взглядом просить продлить прикосновение.  — Брат Лука, есть основания полагать, что брат Криденс нуждается скорее в лечении, чем в наказании, — твёрдо проговорил он, обернувшись к приору. — Доверьтесь моему опыту допросов и дознаний, проявите милосердие, тогда мы в скорейшем времени сможем узнать подробности преступления. Лука резко поднял свечу, чтобы рассмотреть выражение лица инквизитора. Спустя несколько секунд он сдержано ответил:  — Разумеется, брат Персиваль, у Вас больше опыта в подобных делах. Я сейчас же попрошу брата Марселя помочь ему добраться до госпиталя. Грейвс кивнул и вышел из камеры, чувствуя, как за ним поворачивается светлое лицо Криденса, будто цветок наблюдает путь солнца по небосклону. Отныне он всегда будет чувствовать на себе этот взгляд. *** Несколько писем с разъяснениями, ещё одна беседа с приором, осмотр комнаты, в которой спал визитатор — и только после этого Грейвс позволил себе завтрак. Он вежливо отказался от выпечки с мёдом и сухофруктами и подкрепил силы вином, сыром и орехами в невзрачной гостевой келье отдельно от всей братии, настояв на том, что ему требуется сосредоточение. Беглого аббата вряд ли найдут. Он был одним из самых уважаемых людей в цистерцианском ордене, а потому десятки друзей и покровителей охотно предоставят ему приют. Поиски не имеют смысла, лучше употребить все силы на что-то более достижимое. Но отчего он сбежал? Если он действительно сбежал, а не убит, то предположений может быть два: либо он сам виновен в преступлении, либо он не виновен, но знает виновного и знает, что отвечать за этот поступок придётся вместе с ним. Во втором случае это мог быть любой из братии, но самые большие сложности ждали бы отца Жермена, если бы убийцей был Криденс. Тело Луи де Фуа было найдено недалеко от грядок с лекарственными растениями брата Ипполито, когда кто-то обратил внимание на свежую землю в месте, не предназначенном для посадок. Викарий был обёрнут льняной простынёй с подготовленной для него постели и зарыт в землю за несколько дней до того, как его нашли. Брат Марсель, постоянно сталкивающийся с разного рода болезнями и травмами, подробно описал Грейвсу состояние тела: синяя линия вокруг шеи, глубокий разрез на животе, отсутствуют многие внутренние органы, есть следы неминуемого многодневного разложения. Само тело инквизитор осматривать не стал, полностью положившись на рассказ санитарного брата. Епископский викарий, прибывший в монастырь с важной миссией, был задушен, ему был вспорот живот, вынуты внутренние органы, после чего он был обёрнут в простыню и закопан рядом с лекарственными растениями. И всё это, согласно подозрениями приора и Совета, проделал юный монах — для того, видимо, чтобы после этого молча принимать наказание в подземной камере. Бессмыслица. Смерть же брата Одоардо действительно выглядела буднично: брат Марсель с грустью сообщил, что келарь давно страдал смертельным заболеванием, от которого с кашлем выходит кровь. Его кончины ожидали со смирением, и он завершил свой земной путь в своей келье, мирно ушёл ко Господу во сне, как и подобает праведнику. Оставалось только удивляться тому, сколько печальных событий выпало на долю этой братии за одну неделю. *** Брат Лукреций не появился на общей трапезе, не было на ней и приора. Монахи не проявляли к этому никакого интереса, в трапезной чувствовалась мрачная атмосфера. Занявший должность келаря брат Анастасий коротко пожал плечами, когда Грейвс поинтересовался о том, где можно найти отсутствующих.  — Вам бы где в скриптории посмотреть или в библиотеке, любезный брат, — прохрипел стоящий рядом брат Михаэль. — Брат Лукреций уж всю неделю там был. Скрипторий оказался на удивление маленькой комнатой, где могли поместиться только четыре стола, но большие окна позволяли дневному свету равномерно ложиться на столешницы. Дверь в противоположном конце скриптория вела, очевидно, в библиотеку, там хранились едва ли многочисленные манускрипты. За столом, находящимся у входа в библиотеку, действительно сидел брат Лукреций, его легко можно было отличить даже со спины по золотистым волосам, такого оттенка не было ни у одного из монахов. Над ним нависал приор, правой рукой он сжимал плечо секретаря.  — Если позволите, брат Лука, я хотел бы поговорить с братом Лукрецием, — проговорил Грейвс, решительно подходя к столу. Брат Лукреций трудился над изображением ангела с занесённым мечом. Стройные тонкие ноги изображённого попирали змея, а юное лицо выражало страдание и обреченность. Чёрный контур готов, а заострённые крыла уже впитали и сизый цвет краски.  — Разумеется, брат Персиваль, — процедил сквозь зубы приор и неспешно убрал костистые пальцы с плеча монаха. — Если потребуется, Вы сможете найти меня в кабинете. Он двинулся к выходу не оборачиваясь, брат Лукреций посмотрел ему вслед с неясной тоской.  — Покровитель воинствующей Церкви, зорко охраняющей свои рубежи. Предводитель воинства Христова, исполненный праведной ярости. Небесный рыцарь, крепко сжимающий орудие и несущий гибель дьяволу. Отчего на Вашем рисунке, брат Лукреций, архангел Михаил так печален? Монах покачал головой:  — Сказано: «Михаил Архангел, когда говорил с диаволом, споря о Моисеевом теле, не смел произнести укоризненного суда, но сказал: «да запретит тебе Господь», — проговорил брат Лукреций тихо. — Небесное воинство не марает себя земной злобой, но хранит кротость и милосердие.  — Даже с занесённым мечом? — спросил Грейвс, внимательно разглядывая секретаря.  — Даже попирая поверженного врага, — подтвердил тот и указал на рисунок. Лицо архангела смутно напоминало очертаниями лицо брата Лукреция, когда тот смотрел вслед уходящему приору.  — Брат Лукреций, что произошло в Пепельную среду? — прямо спросил инквизитор. Секретарь накрыл рисунок полупрозрачной бумагой и встал.  — Почему Вам кажется, что я знаю больше, чем остальные братья? — его слабый голос подрагивал, проступали истеричные нотки. Грейвс усмехнулся:  — Потому, что не брат Лука, а именно Вы были доверенным лицом аббата Жермена.  — Это так, — тихо подтвердил монах. — Но я не знаю подробностей того ужасного события. Инквизитор сложил руки на груди в молитвенном жесте, коротко вздохнул. Когда он снова заговорил, его сложно было узнать — черты лица заострились, голос стал твёрдым и суровым, а прозрачные глаза источали холодный свет:  — Пока в монастыре есть только один человек, который сумел извлечь выгоду из произошедшего той ночью. Властолюбие и гордыня — худшие из пороков для монаха. А потому их следует выкорчёвывать с корнем из плодородной почвы Матери-Церкви. Вам так не кажется, брат Лукреций? Секретарь вздрогнул, услышав собственное имя. Он отступил на полшага от собеседника, наткнулся на крышку стола, ощупал её руками. Шероховатость доски, которую он почувствовал пальцами, немного успокоила его, но всё же он был смертельно бледен. Ошибки быть не могло — он был одним из тех людей, которые не выносят пыток в любой их форме. Подобные еретики были готовы рассказывать о чём угодно ещё во время предварительных процедур увещевания и отеческого побуждения, когда подозреваемого приводят в комнату пыток только для ознакомления.  — Вы… Вы не можете… Брат Лука не… Он не… Грейвс решительно прервал поток бессвязных оправданий:  — От Вас требуется только одно: скажите то, что Вы знаете про тот вечер. Брат Лукреций мелко закивал. Ему потребовалось некоторое время, чтобы начать внятное повествование:  — Отец Жермен рассказывал мне про Луи де Фуа, что тот печально известен как визитатор, склонный к ублажению плоти, к роскоши и разного рода излишествам. Аббат перед его приездом заказал несколько бутылок дорогого вина, приказал привезти свежие фрукты, лучшую рыбу и сыр — и всё это в первый день Великого поста! Ему, разумеется, была предоставлена и лучшая комната. Но не только своим чревоугодием и изнеженностью он был известен, — брат Лукреций перешёл на шёпот и стыдливо опустил взгляд. — Отец Жермен также говорил о том, что в некоторых монастырях ему также предлагали… Спасение от одиночества… Если Вы понимаете, — он бросил короткий и удивительно холодный взгляд на Грейвса. Тот кивнул. — Но пусть убьёт меня Господь молнией сейчас же, если аббат был готов нечто подобное предложить ему. Нет! Отец Жермен соблюдал благоразумное равновесие между потребностями несовершенного служителя Церкви и строгостью обетов цистерцианского ордена. Грейвс сцепил руки в замок. Сердце в груди отстукивало тревожный ритм.  — Отец Жермен сказал мне, что викарий особенно интересуется братом Криденсом в связи с событиями многолетней давности, — продолжил брат Лукреций. — И тогда именно брату Криденсу аббат доверил заботы о госте. Мне также известно, что в тот вечер Луи де Фуа по своему обыкновению попросил графин воды и графин кларета. Именно брат Криденс отнёс запрошенное в его комнату. Он замолчал. Картина начала вырисовываться, но кое-что смущало Грейвса. Брат Лукреций что-то скрывал, он укрылся в своём молчании, как лисица в норе. Холёный аристократ из известной семьи, упрятанный в отдалённый монастырь на многие годы — он привык к своей монашеской рясе так же, как крестьянин к плугу или гончар к глине. Где-то под плотной тканью одеяния протекает настоящая жизнь, скрытая от глаз посторонних.  — Что Вы слышали ночью? — спросил Грейвс наугад.  — Ночью?.. — брат Лукреций коснулся пальцами лба. — Ночью… Было тихо…  — Всю ночь?  — Ну… — его светлые глаза забегали.  — Говорите, брат Лукреций, — доминиканец снова изменился, его голос стал убаюкивающим и нежным, а взгляд сулил поддержку и заботу. Он протянул руки и обхватил ледяные ладони монаха. — Вас ведь самого терзает и мучает это воспоминание, не правда ли? — Грейвс бросил короткий взгляд в сторону стола, на котором покоилось изображение архангела Михаила. — Считайте, что это исповедь. Господь услышит Ваши слова, тогда они перестанут травить сердце и душа снова успокоится. Секретарь вздрогнул и чуть сжал руки Персиваля.  — Я слышал… — жалобный голос вырывался, казалось, из самой глубины души брата Лукреция. И эта душа действительно оказалась израненной и отягощённой чувством вины. — Я слышал крики о помощи…  — Луи де Фуа просил о помощи?  — Нет, — монах горестно покачал головой. — Брат Криденс просил о помощи. Но отец Жермен… Дверь скриптория резко распахнулась и на пороге появился приор.  — Брат Лукреций, Вы срочно нужны мне. Прошу меня простить, брат Персиваль. Грейвс не сводил глаз с лица секретаря. Тот не боялся брата Луку, его светлые глаза наполнились тихой нежностью и благодарностью при виде вошедшего. Как привязанный, он безвольно последовал за приором в кабинет. *** Позади была бессонная ночь и очень долгий день бесед с братией, но Грейвс не чувствовал усталости. Склонившись над письмом, он закрыл на мгновение глаза и увидел оживший рисунок брата Лукреция. Вытянутая фигура грозного архангела с невесомым, лёгким телом в шёлковой юбке солдата и кожаных сандалиях, обхвативших узкие стопы. Но это лицо… В сердце что-то протяжно завыло, захотелось рыдать и молиться, раскаиваться, клясться, умолять. Крылатый Криденс держал слабой рукой раскалённый огненный меч, а его ноги едва касались чернильной чешуи дьявольского змея, подчинённого его воле. Грейвс внезапно остро почувствовал себя старым и беспомощным, он сжал зубы, а архангел с лицом Криденса наклонился над ним в убогой серой келье и положил невесомые руки на его плечи. И от этого касания душа Персиваля воспламенилась. Он проснулся от звона колокольчика. За окном темно, а значит это сигнал к повечерию. На плечах он всё ещё чувствовал обжигающее прикосновение архангела. Грейвс тихо прошептал в темноту, сгустившуюся за его спиной: «Что господин мой скажет рабу своему?»* Но темнота молчалива, ответом ему — тишина. Когда звук шагов во внутренней галерее затих, доминиканец вышел из кельи и направился в госпиталь, держа в руке узкий подсвечник. Госпиталь располагался в широкой просторной комнате, по размерам она могла бы соперничать с трапезной, но десяток постелей, стоящих тут, были пусты, слабый огонёк лампады горел только в дальнем углу у окна. Там, свернувшись под одеялом калачиком, лежал Криденс, а на столике перед ним рядом с лампадой подрагивали очертания глиняного кувшина и кружки. Скрывая смутное волнение, мужчина подошёл к кровати. Криденс не спал, он посмотрел прямо в лицо вошедшего тёмными глазами, казавшимися в полумраке чёрными провалами в какой-то иной мир.  — Криденс, — позвал его Грейвс.  — Брат Персиваль… — слабо отозвался тот, и на его губах появилась смутная улыбка. И тогда в один из промежутков между ударами сердца Грейвс умер. Его разняло напополам пустотой и восторгом, это длилось несколько мгновений, а потом упрямое сердце снова толкнуло кровь, и жизнь вернулась. И невозможно было сделать шаг назад, навсегда умереть в этом моменте, когда его руки касаются тёплых пальцев архангела, одетого власяницей и шерстяным одеялом.  — Я ждал Вас, брат Персиваль, — доверчиво прошептал юноша, приподнял голову, потянулся к доминиканцу. Его шея была всё такое же тонкой, будто стебель, на котором качается спелый бутон.  — Я знаю, Криденс, — ответил Грейвс и провёл пальцами по тонкому запястью, покрытому красными пятнами, они были обычным последствием умерщвления плоти с помощью власяницы. — Почему ты не снял её? Приор освободил тебя от наказания.  — Но я заслужил его, — упрямо проговорил Криденс, по-детски опустив длинные ресницы.  — Это решать не тебе, — укоряюще произнёс мужчина. — Но, если ты хочешь исповедаться, я выслушаю тебя. Конечно, Криденс хотел исповедаться. Гнетущее чувство вины заволокло его взгляд с той самой ночи, и ко всем чувствам теперь примешивалась горечь раскаяния. В долгих молитвах он изливал душу Богу, но Он глух к тем, кто совершил такой грех. Бесконечные рыдания, голод, колкое прикосновение власяницы тоже были бессильны против копоти, которая покрыла душу юного монаха. И он твёрдо знал, что Господь накажет его не так строго только при условии, что он сам себя накажет сильнее. Но что может быть более жестоким, чем смерть брата Одоардо? Старый келарь умер той же ночью, когда Криденс… Каждая мысль, каждое движение полны греха. Он не может даже вообразить себе такого наказания, после которого он будет освобождён от своей вины. По его венам течёт отравленная кровь, вокруг него отравлен воздух. О, как же был прав брат Лука! С самого начала, когда был строг к нему в детстве. И теперь брат Лука сумел разгадать истинную причину смерти визитатора и келаря. Сам Господь вразумил его спрятать подальше от глаз братии прокажённого Криденса, омерзительного грешника. Не различая более часов службы и часов отдыха, Криденс сидел в углу своей тюрьмы и воображал, что его тело гниёт изнутри, что по нему пробираются жуки и черви, а в костях бесполезных конечностей ползают гусеницы. На дне колодца, в глубине чувства вины он лежал один — бессильный, несовершенный, полумёртвый. Там, далеко, наверху проходили мессы, трапезы, часы, дни, но здесь, в преддверии ада, было только движение насекомых и шорохи крыс. Дважды к нему приходил брат Лука. В первый раз он бранился и задавал вопросы, но Криденс не отвечал, он сжимался в углу камеры и смотрел в пол. Не добившись от него ничего, брат Лука запретил его кормить и забрал кружку с водой. Второй раз он пришёл на следующий день. Юноша лежал на ледяном полу, подогнув колени поближе к груди, его глаза были закрыты, дыхание было слабым, но ровным. Приор сел рядом с ним на влажные камни и перенёс голову молодого монаха на свои колени. Криденс не видел его лица, но знал, что брат Лука плачет — прохладные капли падали на его щёки и лоб.  — Господи, прости своё одержимое дитя, — шептал приор, острыми пальцами скользя по приоткрытым губам Криденса. — Господи, прости нам грехи наши, — подушечки пальцев пробежали по ровному ряду белых зубов. Криденс молился вместе с ним, с трудом удерживая своё сознание. То и дело в реальность врывались сны, в которых пророк Илия, одетый в рыцарские доспехи, грозно указывал на север, а молодая дочь обедневшей знати возглавляет войско, принося Франции военные победы. Когда возвращалась реальность, возвращался грех с его тяжкой печатью. Но сплошную пелену отчаяния взрезал голос, которым говорил доблестный Роланд, которым он звал своего верного соратника. Он и теперь звал, и теперь в темноту была протянута рука. Измученная душа Криденса потянулась навстречу. Тепло невесомого прикосновения возвращало жизнь в его тело, измученное не меньше, чем душа. Даже осознание своей мерзости и греховности не сгладило острой тоски по этому человеку, Криденс носил её в сердце много лет — и теперь она растеклась сладким ядом внутри. А потом он снова погрузился в сон, и в этом сне под ним расцветали золотые растения, он лежал на свежей земле рядом с лекарственными травами, а вокруг него вырывались из земли острые блестящие стебли цветов и трав. В непередаваемом восторге он поднял руки и ощупал венок из райских растений на своём челе, вплетённые в него белоснежные ягоды холодили лоб. Это была всего лишь прохладная повязка, которую на лоб юноши положил добросердечный брат Марсель. Он принёс Криденсу тёплую воду и помог омыть ноги, спину, голову. В прозрачном теле почти не осталось сил даже на самые простые действия, поэтому юный монах был благодарен за помощь. Вечером брат Марсель настоял на том, чтобы юноша выпил крепкий куриный бульон, и после этого Криденс почувствовал новую волну жизни, но вместе с ней — и памяти, и вины. И теперь он не знал, что ответить на предложение брата Персиваля. Теперь казались смешными все его мечты о том, чтобы стать учеником инквизитора, помогать ему по всём и сопровождать повсюду — не ему, последнему из грешников, судить других. И эти светящиеся глаза цвета лесного ореха так чисты, так ясны, что Криденс сжался на постели, как темнота сжимается от первых лучей солнца.  — Сейчас ты устал. Делай всё, что советует тебе брат Марсель. И сегодня же сними власяницу, — твёрдо проговорил Грейвс, с отеческой нежностью сжав его пальцы. — Мы поговорим обо всём, когда ты наберёшься сил, мальчик мой. По спине снизу вверх пробежала дрожь, остановилась у горла, сковав его плотным кольцом. Это напоминало страх, но Криденс не боялся. Он остолбенел, потрясённый удушающей нежностью этих слов. Мальчик мой. Да, я — твой мальчик. Криденс шёпотом повторял эти слова и сжимал в тонких ладонях складки власяницы, пока не упал в глубокий сон.