Kinks & Curiosities

— Тише, Чонгуки. Чимин осторожно убирает чёлку со лба Чонгука, уголки его губ изгибаются в милейшей улыбке, когда он замечает, как сияет толстый слой пота на лбу Чонгука. В ответ парень мычит. Чимину кажется, что тут, вероятно, целое предложение с каким-то смыслом скрывается, но выходит оно совершенно искажённым из-за кляпа во рту Чонгука. Лишь слюна стекает по его подбородку. — Чонгуки, — дразнит Чимин. Он не может прекратить по-идиотски ухмыляться, наблюдая, как Чонгук мучается с верёвкой, удерживающей его запястья и лодыжки вместе, парень ёрзает и скулит в попытке развести руки. Чимин грубо толкает его обратно на бок. — Пытаешься что-то сказать? Узел предвкушения затягивается внизу живота Чимина. Чонгук лежит на боку, его глаза прикрыты повязкой, туго завязанной на затылке, а в кулаке зажат оранжевый мячик для лакросса. Чимин вздыхает. Чонгук, как правило, ведёт себя чуток как тот ещё паршивец, в особенности по отношению к Чимину — любит дразнить его, брать его вещи и говорить своим тихим, шкодливым голоском о том, какой тот коротышка, — но, в конце концов, больше всего на свете Чонгук любит, когда с ним сюсюкаются. Любит, когда его гладят по волосам, когда сдувают с него пылинки, когда его хёны переживают за него. Но больше всего на свете Чонгуку нравится, когда его дразнят. Изо рта Чонгука вырывается ещё одно тихое бульканье. Чимин не может удержаться от смеха — даже и не пытается, потому что всякий раз, когда он хихикает, Чонгук всегда сворачивается в клубочек немного сильнее и краснеет чуть ярче. — Что это было? — снова спрашивает Чимин. Он разложил Чонгука на полу в их гостиной. Его обнажённая от плеч до пят кожа соприкасается с твёрдой древесиной, остальная часть тела идеально предоставлена прохладному воздуху. Он дрожит, пальцы на ногах поджимаются. Чимин убавил кондиционер на несколько градусов только для того, чтобы посмотреть, как у Чонгука по коже бегут мурашки. Чонгук моложе Чимина. Что касается Чимина, то это его работа — нянчиться с Чонгуком. Но Чонгук тот ещё паршивец. А Чимин же старше него, так что… и это его работа в том числе — время от времени ставить парня на место. Он хихикает, когда Чонгук ёрзает. Чимин тянется вперёд и щёлкает по маленькому блестящему серебряному замку, свисающему с основания члена Чонгука, удерживая отдельные части клетки для члена на месте. — Чонгук-а, — зовёт Чимин. Он не может не улыбнуться, когда Чонгук скулит, протяжно, низко и несчастно, у Чимина какое удовлетворение спиралью вьётся внутри. — Ты такой милый. Он проводит подушечкой большого пальца по участку кожи, что видим сквозь решётку. — Твой маленький член так старается, — хихикает Чимин. Тот набухает на прутьях клетки, и когда Чимин нажимает большим пальцем на красную головку члена, парень визжит от чрезмерной чувствительности, отталкиваясь бёдрами. — Нет, — твердит Чимин. Он хватает Чонгука за бедро и тащит назад. Потому что может Чонгук и здоровый — он, конечно, больше Чимина, — но когда он весь такой связанный, как сейчас, ослеплённый и беспомощный, Чимину труда не составляет одолеть его. Он может быть сильным, но это не имеет особого значения, и от… от этого у Чимина по спине мурашки табуном ползут. — Хочешь кончить, Чонгуки? Чонгук кивает. Он задыхается сквозь кляп, пока слюна стекает по его подбородку. Чимин хмыкает — есть что-то чертовски пьянящее в том, чтобы иметь такую власть над Чонгуком, в том, чтобы вот так рассыпать его на части. Он улыбается, протягивая руку в сторону и хватая маленький вибратор-пулю, который он принёс из их спальни в маленьком тканевом мешочке вместе со всем остальным, что ему нужно. — Ты уверен? — спрашивает Чимин. Он трёт головку члена Чонгука через клетку, не в силах удержаться от смеха, когда Чонгук пинается в ответ. Он всегда был таким чувствительным — морщит нос, когда Чимин слегка целует кончик, стонет во сне, когда Чимин проводит большим пальцем по твёрдым бугоркам его сосков, извивается и скулит, когда Чимин слишком грубо обращается с его членом. Это очень мило. Но Чимин также знает, что если он прижмёт вибратор к набухшей, сверхчувствительной головке, даже через маленькие блестящие прутья клетки, парень, вероятно, кончит ровно через две минуты. Он, наверное, закричит от того, как ему больно. Чимин будет гладить его по волосам и щебетать над ним, а если он снимет повязку, Чонгук будет смотреть на него грустными, жалкими глазами маленькой лани, будто не понимает, что с ним только что произошло. (И позже, конечно, когда они вдвоём свернутся калачиком в постели ночью, Чимин будет смеяться над Чонгуком с его реакции — обнимет за талию и притянет к себе, хихикая на ухо, пока рассказывает Чонгуку о том, как растерянно тот выглядел, словно оленёнок, и смеяться, когда Чонгук пытается ткнуть его локтём в рёбра, изо всех сил пытается удержать воздух в лёгких, когда Чонгук старается столкнуть его с кровати, и он чуть не ударяется головой о тумбочку.) Но в этот момент Чонгук кивает. Его чёлка прилипла ко лбу от пота, маленький замок на его клетке позвякивает при каждом движении. Он бормочет что-то сквозь кляп, похожее на отчаянное: — Да! Чимин хихикает. — Хорошо, Чонгуки, — говорит он. — Если таково твоё решение. Он щёлкает переключателем в нижней части вибратора, чтобы включить его на максимальную мощность. Он не дразнит им Чонгука, не проводит им по бёдрам или животу, просто кладёт у основания клетки, позволяет ему стучать о прутья, прижимает к раскалённой добела чувствительной коже Чонгука. Тихий смешок вырывается из горла Чимина, когда Чонгук стонет. Звучит резко и лишь немного болезненно, что, по быстрому соображению Чимина, недостаточно удовлетворяет его цели. Он проводит вибратором по всей длине члена — он выглядит таким маленьким в этой клеточке, связанный, прижатый и находящийся под контролем Чимина, как и любая другая часть тела, — пока сам Чимин не прижимает его сквозь прутья к набухшей головке. Чонгук кричит, его бёдра дёргаются вперёд, а зубы впиваются в кляп. — Оу, — реагирует Чимин. Он делает всё возможное, чтобы показать своё глубокое сожаление. На самом деле для него сие ничем иным, кроме как развлечением, не пахнет. — Тебе немного больно, Чонгуки? Чонгук извивается, пытаясь откатиться в сторону, но Чимин просто толкает его обратно на бок и перекидывает одно колено через тело Чонгука, чтобы пригвоздить его. — Нет, — говорит он. — Если ты хочешь остановиться, бросай мяч, Чонгук. Грустные, приглушенные тихие звуки льются изо рта Чонгука. Чимин ухмыляется, обхватывая всей рукой головку его члена и прижимая к ней вибратор. Металл издаёт ужасный звук, когда гремит, но Чонгук… всхлипывает пару раз так, словно едва ли не рыдает, его бёдра дёргаются, а запястья напрягаются в путах. Чимин прижимает одно колено к спине Чонгука, наклоняясь вперёд, чтобы провести парой пальцев по потным, спутанным волосам Чонгука. — Вот так, сладкий. Чонгук издаёт ещё один жалкий звук, извиваясь и корчась, а Чимин… с него хватит повязки на глазах. Он без предупреждений просовывает пальцы под полоску ткани и натягивает её на брови Чонгука одним грубым движением. — Ты сам напросился на это, не так ли, Чонгуки? Чимин знает, каково это быть перевозбуждённым — это всегда немного обжигает, раскаляет добела его позвоночник, и он всегда покрывается мурашками, пытается вырваться, потому что это приятно, но всего так много, что его мозг от лёгкой боли немного затуманивается… Но Чонгук более чувствителен, чем Чимин. Так было всегда. Чимин смотрит вниз на Чонгука под собой, рассеянно покачиваясь на изгибе бедра Чонгука. Он задаётся вопросом, каково Чонгуку… насколько больно. Насколько немеет его мозг от ощущений. Чонгук кивает в ответ на вопрос Чимина. Его челюсть немного отвисла, а на глаза навернулись слёзы — Чимин может видеть их блеск в тусклом свете. — Бля, — бормочет Чимин. Он впивается пальцами в щёки Чонгука и заставляет его посмотреть на себя. Его челюсть отвисла, из носа немного течёт, мышцы судорожно сокращаются, а бёдра дёргаются, когда он извивается, пытаясь уменьшить ощущение. — Собираешься кончить вот так, Чонгуки? Чимин задаёт вопрос, затаив дыхание, его взгляд сосредоточен на слезах, блестящих в глазах Чонгука, и на маленьком, нуждающемся и покорном изгибе его бровей. Он любит всё контролировать. Любит наблюдать за тем, как Чонгук разваливается на части, как он извивается, плачет и теряется в ощущениях, растворяется в сцене. Это прекрасно, но более того, это… приносит удовольствие. (В его жизни были несколько раз, когда приходилось задуматься по-настоящему ли он всецело садист или нет — и ответ, который всегда неизбежно приходит, — да. Определённо. Даже вопроса об этом стоять не должно.) — Ответь мне, — требует Чимин. Он чувствует, как собственные зрачки расширяются, когда он отстраняется и легонько шлёпает Чонгука по ягодице. — Собираешься ради меня кончить, Чонгук? И Чонгук кивает. Его голова полностью подпрыгивает вверх-вниз, когда он бормочет что-то из-за кляпа бессвязное. Его грудь вздымается, когда он пытается отдышаться. — Хороший мальчик, — бормочет Чимин. Он проводит пальцами по челюсти Чонгука, его ключице, острым, чётко очерченным мышцам его груди. — Кончай. Глаза Чонгука расширяются. Если бы кто-нибудь спросил, Чимин не смог бы точно определить выражение на лице Чонгука. Может быть что-то вроде замешательства, паники или страха, но… когда Чимин смотрит вниз на руки Чонгука, тот всё ещё крепко держит мяч, его хватка крепкая, хотя всё остальное его тело дрожит и сотрясается, когда он всё ближе и ближе к оргазму. — Ты слышал меня, — повторяет Чимин. Его голос звучит тихо, но властно. Он точно знает, что заставляет Чонгука таять. — Кончай. Чимин зажимает пальцами один из сосков Чонгука. Он давит до тех пор, пока не слышит, как Чонгук тихо ноет в протесте, а затем Чимин просто тянет, сильнее сжимая головку члена Чонгука, пока тот не начинает извиваться и дёргаться, а несколько непрошенных горячих слёз стекают по его щекам… Чимин даже не понимает, что Чонгук кончает, пока не чувствует его на своей ладони. Так горячо, влажно и немного грустно, слёзы, наконец, льются из глаз Чонгука, и грубый, глубокий стон прорывается сквозь кляп. — Твою ж, — произносит Чимин. Он оставляет вибратор прижатым к Чонгуку и опускается к его бедру, потирая свой член о голую кожу Чонгука через собственные спортивные штаны. — Какой хороший мальчик. Чимин ещё несколько раз перекатывает сосок Чонгука между пальцами. Чонгук тяжело дышит, слёзы смачивают его ресницы, когда тот моргает. Чимин знает, что ему, должно быть, было немного больно, немного неприятно, немного не настолько утоляюще — так всегда бывает, когда он запирает Чонгука в эту милую маленькую клетку. Он почти уверен, что именно это так нравится Чонгуку. Он выключает маленький вибратор, отбрасывая его куда-то в сторону. У них тут деревянные полы, так что потом не составит особого труда прибраться. А у Чимина гораздо более важные дела в этот конкретный момент. Например, приподнять тело Чонгука, выщелкнуть маленькую пряжку на затылке кляпа и дать Чонгуку нормально подышать, провести языком по губам и несколько раз приоткрыть и закрыть рот, прежде чем быстро поднести ладонь ко рту Чонгука и сказать: — Вылизывай её. Он держит Чонгука за волосы сзади. Он не давит, не торопит его, просто спокойно смотрит на пустое выражение лица Чонгука и позволяет парнишке приходить в себя в его собственном темпе. Чимин никогда по-настоящему не понимал, каково чувствовать себя сабмиссивно. Конечно, он испытывал это раньше — когда сказал своему первому парню, что ему нравится БДСМ, парень предположил, что подчинение — это то, о чём говорил Чимин (возможно, потому, что он был мягким, маленьким и вежливым, или по какой-то другой причине, предполагает Чимин), и позже в своей жизни он начал экспериментировать. Он не делает с Чонгуком ничего такого, чего не испытал бы сам. Но это не успокаивает его так, как Чонгука. Он никогда не мог погрузиться в сцену так, как это делает Чонгук, нырнуть в то пространство, где боль накатывает, словно вода на берег пляжа, не хочется этого по-настоящему. Не беря в расчёт какого-то любопытства. Он не совсем понимает, что подобные сцены приносят Чонгуку. Не понимает, почему все мышцы Чонгука расслабляются, его голова откидывается назад, а глаза становятся стеклянными. На интеллектуальном уровне, конечно, он это понимает — Чонгук много раз говорил ему о том, что ему нравится, и о том, что эти вещи заставляют его чувствовать, — но Чимин, вероятно, никогда по-настоящему этого не поймёт. Но это нормально. Чимин ослабляет хватку на волосах Чонгука всякий раз, когда его глаза начинают немного фокусироваться. Он наблюдает, как взгляд Чонгука обводит линии ладони Чимина, его язык высовывается из-под губ, чтобы облизать полосы собственной спермы на руке Чимина, а парнишка улыбается сам себе. Чонгук, вероятно, никогда до конца не поймёт, почему Чимину так нравится причинять ему боль — нравится связывать его и заставлять плакать. Но это тоже нормально. Они хорошо проводят время вместе (они любят друг друга), и, в конце концов, Чимин думает, что это важнее всего остального. Он проводит пальцами по волосам Чонгука, убирая их со лба. И через несколько долгих-долгих мгновений Чонгук моргает и проводит языком по губам. — Чимин? — Его глаза широко раскрыты, ресницы мокрые, а на щеках горячие дорожки от слёз. — Привет, — говорит Чимин. Он улыбается и наклоняется, чтобы запечатлеть целомудренный поцелуй на губах Чонгука. На вкус он как пот и его собственная сперма. — У тебя всё в порядке? — Да, — отвечает Чонгук. Одна его рука дёргается, будто он пытается поднять её, чтобы потереть собственные глаза. Его губы складываются в маленькую букву «о», когда верёвки, стянутые вокруг запястий, останавливают его. Чимин поднимает брови. Он приподнимается на ладонях и ухмыляется. — Забыл? Чонгук вздыхает. Он всегда немного не в себе, когда выходит из сцены. Его глаза станут шире, а выражение лица — чуть более читаемым, его реакция на то, что его погладили по голове или вручили печенье, или что он споткнётся о нижнюю ступеньку (как у него всегда случается) почти безошибочно. Это одна из многих, многих вещей, которые Чимин любит в Чонгуке. — Да, — отзывается Чонгук. Он медленно моргает, переводя взгляд с лица Чимина на стену и потолок, прежде чем причмокнуть губами. — Ты можешь развязать меня? Чимин улыбается и делает то, что его просят. Он осторожно тянет за узел и растирает оставшиеся красные следы, обводя запястья Чонгука между указательным и большим пальцами. Он осторожно помогает Чонгуку подняться по лестнице — он обычно немного шатается, когда Чимин заставляет его кончать вот так, будто его мышцам приходится заново придумывать, как напрягаться и расслабляться в унисон, — и усаживает его на край кровати. Он ерошит волосы Чонгука и целует его в лоб, и, как раз перед тем, как сбегать вниз, чтобы принести Чонгуку стакан воды, парнишка вплетает пальцы в рубашку Чимина. — Чимин? — спрашивает он. Его глаза почти комично округлились, губы приоткрылись, превратившись в маленький вялый овал. — Ага? — Мы можем. Ты можешь трахнуть меня, прежде чем мы отойдём ко сну? — Он наклоняет голову набок. — Я вроде как… хочу большего. Уголки рта Чимина опускаются, когда он пытается не рассмеяться. Есть что-то в манере поведения Чонгука — такое откровенное, такое честное, такое слегка глуповатое — что заставляет его хотеть обнять парнишку и до дури сжать в объятьях. Это работа Чимина — ставить Чонгука на место всякий раз, когда он становится немного капризным. Но более того, работа Чимина — заботиться о нём, когда ему это нужно. Он сжимает плечо Чонгука и наклоняется вперёд, чтобы нежно-пренежно поцеловать его в щёку. Чонгук улыбается ему, его сладкие маленькие кроличьи зубки торчат из-под нижней губы. — Конечно, детка. — Глаза Чимина почти закрываются, когда он улыбается. — Всё, что ты захочешь.