О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей!
Эггси замирает на краю постели безвольной куклой и отстраненно думает о том, что рано или поздно это убьет его. Сломает, превратит в мелкое крошево осколков, вывернет наизнанку и оставит подыхать в одиночестве. Эггси чувствует: оно острыми иглами пульсирует по венам и отвоевывает каждую клеточку тела, шумит в ушах, заполоняет рассудок; болезненно тянет судорогой мышцы и сжимает тугой комок, что упрямо бьется в груди. Оно — страшный вирус, уничтожающая болезнь. Но лекарства не существует, а Эггси давно решил, что ему не нужно исцеление. Он не дает этому имени. Это что-то темное, больное, неправильное. И оно сводит с ума их обоих.Давно ль, гордясь своей победой, Ты говорил: она моя… Год не прошел — спроси и сведай, Что уцелело от нея?
…Гарри никогда не рассказывал о своей работе, а Эггси не спрашивал. Он знал, что его частые командировки не всегда были дипломатическими. Он слышал, что Гарри говорил по рабочему телефону таким тоном, что вставали волосы дыбом, и появлялось желание оказаться как можно дальше. Он видел, что в кабинете за выдвижной панелью находилась целая коллекция разнообразного оружия. Он уверен — Гарри идеально владел любым. Он понимал, что порой Харт специально приходил домой позже, дожидаясь, пока Эггси уснет, а после подолгу засиживался в ванной, оттирая свежие пятна крови. Чаще — чужой, но нередко и собственной. Эггси знал о существовании другого Гарри Харта, жесткого и беспринципного, способного убить одним лишь небрежно брошенным взглядом. Гарри ничего не скрывал, а Эггси воспринимал всё спокойно и не требовал подробностей. Он знал, что Гарри был профессиональным лгуном, но с ним всегда оставался честен. И Эггси было неважно, каким Харт был там. Дома он становился просто Гарри. Все меняется после «дня V». Когда Гарри возвращается, он сухо констатирует, что больше не годен для своей работы. На его виске грубыми нитями ветвится уродливый шрам; ему предстоят долгие месяцы реабилитации, а его постоянными спутниками становятся беспомощность и боль. Но Гарри возвращается живым, и Эггси считает, что это искупает всё что угодно. Они оба пропускают первые симптомы, списывая их на усталость и последствия травмы. Гарри практически не реагирует на Эггси — ни на его близость, ни на вопросы о самочувствии, разговоры, шутки. Становится медлительным и рассеянным. Он настолько часто забывает, куда складывает вещи, что Эггси приходится составить ему список. Но ведь для человека, получившего пулю в голову, небольшая эмоциональная и физическая заторможенность неудивительна. Гарри не смотрит телевизор и не читает газет. Отказывается выходить из дома и контактировать с людьми. В основном, он сидит, уставившись в одну точку и полностью уйдя в себя. У человека, пережившего жестокую мясорубку в «день V», вполне понятно эпизодическое отсутствие интереса к происходящему вокруг. Гарри неохотно принимает пищу и постоянно всё роняет. После шестой разбитой чашки Эггси сдается и меняет посуду на металлическую. Гарри этого, кажется, даже не замечает. Причина плохого аппетита и апатии списывается на болевой синдром после ранения. Но все эти симптомы капля за каплей собираются в Гарри много дней, смешиваются с легкими галлюцинациями, проблемами со сном, спутанной речью, давящим напряжением — и, когда уже кажется, что становится легче, взрываются вдруг настоящим коктейлем сумасшествия.Куда ланит девались розы, Улыбка уст и блеск очей? Все опалили, выжгли слезы Горючей влагою своей.
Эггси поднимается с постели и зажмуривается до рези в глазах. Болит всё. Болит так, что он не сдерживает короткого мучительного стона и тяжело опирается на стену: ноги отказываются держать и предательски дрожат. Он медленно бредет к ванной. Нужно привести себя в порядок и убрать всё… это. Сделать так, чтобы Гарри увидел как можно меньше. Эггси берет аптечку (теперь она всегда лежит на краю раковины) и закидывается анальгетиком. Морщится, проходя мимо зеркала, и не вглядывается в отражение. Он и без того знает, что́ там увидит. Непослушными, чуть дрожащими руками включает воду и встает под прохладные струи душа. Ощущает, как постепенно отпускает напряжение. Ему кажется, что вода смывает не только грязь, пот и кровь, но и свежие ссадины, наливающиеся синевой гематомы, багровые следы укусов, тонкие яркие порезы и всю боль. Или это начинают действовать таблетки — Эггси не важно. Он закрывает глаза, опускается на пол и долго сидит, подставляя лицо упругим струям воды. «Немного потерпеть — и скоро станет легче», — беззвучно повторят он одними губами. Наедине с собой Эггси может позволить себе слезы. Он плачет тихо, закрыв лицо ладонями и давясь редкими судорожными всхлипами. Причина этих слез — не боль и не всё то, что происходит несколькими часами ранее. Это страх. Всепоглощающий, застилающий рассудок страх за Гарри.Судьбы ужасным приговором Твоя любовь для ней была, И незаслуженным позором На жизнь ее она легла!
…Гарри бьет не глядя, наотмашь. Эггси не отшатывается, только смотрит затравленно. Он не боится; принимает происходящее как данность. Легче от этого не становится. Ему кажется, он знает, как должен себя вести, чтобы не спровоцировать, не сделать еще хуже. Вот только это не игра, и тут нет правил. Это чистое, ничем не прикрытое безумие. В такие моменты Гарри полностью замыкается в себе: ничего не говорит, не слышит, ни на что не реагирует. Всё, что остается Эггси — переждать. Он не знает, сколько проходит времени, но уже не понимает, чем и куда именно приходятся удары. Он слышит лишь тяжелое дыхание Гарри и чувствует тупую тянущую боль, горячими пятнами расползающуюся по телу. Это не пламенная ярость, но холодное расчетливое безумие. Гарри точно знает, куда бить, чтобы не нанести телу непоправимого ущерба, но вызвать практически нестерпимую боль. Эггси принимает всё молча, лишь хрипло дышит и неосознанно старается сжаться в комок. Когда на теле Эггси уже практически не остается живого места, Гарри рывком поднимает его и швыряет на стол. Эггси в последний момент выставляет руки, избегая падения, и замирает; сплевывает кровь, чувствует, как в ладонь вонзается что-то острое. Гарри неспешно подходит сзади. Он — хищник, и ему некуда спешить, ведь жертва уже не посмеет сбежать. Он разворачивает Эггси к себе; грубо стягивает, срывает одежду и мгновенно приникает к обнаженной коже. Медленно ведет губами по шее, спускается к ключице и с силой впивается зубами. Эггси дергается, шипит сквозь судорожно сжатые зубы, но не пытается отстраниться — знает, что будет только хуже. Гарри с садистским удовольствием продолжает терзать его шею зубами, оставляя яркие багровые метки принадлежности. Сжимает в жестких объятьях, с силой оглаживает грудь, живот, проводит горячими ладонями по бокам, безошибочно попадая по свежим царапинам и больным местам. От контраста постоянной боли и острых вкраплений наслаждения Эггси ведет; бросает то в жар, то в холод. Забывшись, он кладет руки на плечи Гарри и вздрагивает, заметив, как расцвечивается алым светлая рубашка под его израненной ладонью. Гарри тоже не оставляет это без внимания. Он подносит запятнанную кровью ладонь к своему лицу и с интересом рассматривает, склонив голову набок. После — невесомо приникает к ране губами, мягко проводит по ней горячим языком и, закрывая глаза, упивается вкусом крови и собственным безумием. Гарри целует его окровавленными губами. Грубо, жестко, остро, с силой вцепляясь зубами и сразу же заглаживая языком. И тут же отталкивает. Укладывает грудью на стол, прослеживает пальцами и губами бордовые контуры синяков под лопатками. Короткая пауза: стягивает с себя брюки с бельем. Щелкает колпачком смазки. Не забота об Эггси — дань собственному комфорту. Гарри входит резко, без подготовки и сразу же задает бешеный темп. Эггси безотчетно пытается вырваться, тихо скулит от горячего раздирающего давления и ощущает, как натягивается и рвется нежная кожа. Гарри до синяков впивается пальцами в его бедра, не позволяя отстраниться ни на секунду. Эггси закрывает глаза и желает лишь, чтобы это прекратилось как можно скорее. Не замечать боли не выходит, но он старается думать о чем угодно, кроме нее. «Это всё ради Гарри. Ему это нужно, ему станет легче. На несколько недель или дней, но помешательство отступит, Гарри снова станет собой, и всё будет, как прежде…» Он не осознает, проходят минуты или часы; Эггси кажется, что он молчит, но его голос сорван от крика. Когда Гарри кончает, он обрушивается на него всем весом, неудобно вжимая в поверхность стола, но Эггси уже все равно; к тому моменту он сам обмякает ничего не соображающей тряпкой, не в силах пошевелиться. Чуть погодя, Гарри отстраняется, снова давая Эггси возможность нормально дышать. Небрежным движением разводит его ягодицы и придирчиво рассматривает растраханный анус и потеки крови и собственной спермы, сбегающие тонкими полосами по бедрам. Хмыкает; наклоняется и коротко проводит языком. Эггси словно током прошибает, он непроизвольно прогибается в спине и невнятно матерится. Горячий язык влажно кружит по коже, собирая растекшиеся капли, скользит по колечку мышц и то и дело проникает внутрь, срывая с искусанных губ Эггси тихие вздохи. Это больно, грязно, неправильно, но на каком-то извращенном уровне приносит сворачивающееся тяжелым клубком в низу живота удовольствие. Эггси хватает нескольких грубых движений рукой, чтобы кончить. Перед уходом Гарри целует его, и Эггси кажется, что на его губах остается привкус безумия и боли.Жизнь отреченья, жизнь страданья! В ее душевной глубине Ей оставались вспоминанья… Но изменили и оне.
Эггси тоже чувствует себя безумным. Потому что ему это нравится. Это не заглушает боли, не придает комфорта или облегчения, но постфактум Эггси ясно осознает — ему нравится. Конечно, речь идет не о физической составляющей, но о том, что в итоге всё это доставляет Гарри удовольствие; нездоровое, пугающее, темное наслаждение. Помогает на некоторое, пусть даже недолгое, время вернуться к нормальной жизни. Дает призрачный шанс на спасение и «всё будет, как раньше». Он еще помнит того, прежнего Гарри. Помнит его внешнюю закрытость, чопорность и невозмутимость, обходительность, безоговорочную вежливость — и то, как легко Гарри отказывался от всего этого с ним наедине. Помнит его мягкую улыбку, теплый взгляд и бесконечное одобрение в глазах. Заботу, разливающуюся по телу щемящую нежность, стоило только оказаться рядом. Помнит, как они, безнадежно счастливые, безоглядно наслаждались каждой минутой или строили планы на целую жизнь вперед и радостно смеялись, уверенные, что всё получится. Он помнит Гарри, любящего и готового бросить к его ногам целый мир. Восставшего из мертвых просто потому, что пообещал вернуться. …Но он не уверен, помнит ли нынешний Гарри себя прежнего. И, кажется, приходит пора Эггси признать: Гарри, которого он знал, больше не существует.И что ж от долгого мученья Как пепл, сберечь ей удалось? Боль, злую боль ожесточенья, Боль без отрады и без слез!
К тому моменту, как Гарри просыпается и приходит в себя, Эггси успевает привести в порядок комнаты, одежду — всё, что угодно. Единственное, но самое главное — ему не под силу заставить свой организм заживить раны, синяки и ссадины за жалкие несколько часов. Он пьет анальгетики, наносит крема и мази и прячется за длинными рукавами и высоким воротом водолазки, встречая Гарри с легкомысленной улыбкой на губах. Однако тот всегда смутно, но помнит события предыдущих нескольких часов своего… приступа и не ведется на показной оптимизм. — Покажи. При виде изуродованного тела Эггси его захлестывают ледяной ужас и бесконечное чувство вины. Это сделал он. — Мальчик мой… Гарри не оправдывается, не обещает, что этот раз — последний. Он смотрит с неприкрытой болью, желает утешить, но боится лишний раз прикоснуться, умоляет простить и влажно блестит глазами, едва сдерживая собственные слезы. Но у Эггси больше нет на это сил. Он мягко гладит притихшего у его ног Гарри по волосам, отстраненно размышляя, что глубина собственной вины лишь толкает того в пучину депрессии, провоцируя приближение следующего приступа. Круг замыкается и не имеет конца. — Эггси. Он встречается с Гарри взглядом и видит в нем что-то такое, что на краткую долю секунды позволяет поверить, что всё действительно сможет измениться. Гарри долго смотрит ему в глаза и все-таки находит в себе силы произнести: — Эггси… пожалуйста, уходи. Я погублю тебя. Эггси улыбается чуть безумной улыбкой. Тянется за поцелуем и тихо выдыхает в приоткрытые губы: — Ты давно меня погубил. На следующий день Эггси исчезает.О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей!
…Проходит почти год с тех пор, как он был здесь в последний раз. Нет в нем больше нездоровой бледности и угловатой хрупкости былого мальчишки. На лице — вежливая маска истинного джентльмена. Манеры — вот оружие того, кто действительно хочет чего-то добиться. Дверь распахивается после второго стука, и Гарри задыхается от удивления, увидев своего мальчика… таким. «Больше не своего», — с горечью думает он, всматриваясь в такое родное и настолько незнакомое лицо. — Здравствуй, Гарри. Но Эггси — всё еще тот же Эггси. Он порывисто обнимает Гарри, едва переступив порог дома, и утыкается лбом ему в плечо. Гарри с жадностью рассматривает его, не в силах насмотреться. И задает вопрос, тревожащий его настолько, что нет возможности отложить его на потом. — И что будет дальше? — Я работаю в ателье «Kingsman» на Сэвил Роу. И у нас как раз появилось одно вакантное место. * * * Эггси оказывается прав абсолютно во всем: невзирая на возраст, травму и нестабильное состояние, Гарри с легкостью обходит прочих кандидатов во время любого испытания. Для избалованных юнцов каждое из них становится проверкой на прочность, Гарри же выполняет всё словно играючи. А при должной дозе адреналина в жизни (и не без помощи медиков Kingsman) он постепенно возвращается к своему адекватному состоянию. И в момент, когда Артур пожимает Гарри руку, поздравляя того со вступлением в должность Галахада, Эггси незаметно вносит некоторые изменения в базу агентов. Гарри совсем не обязательно знать, кто был Галахадом до него. Не обязательно знать и о том, что тот агент погиб, находясь на вполне безобидном задании в паре с только вступившим в ряды Kingsman Эггси. Шальную пулю поймал. С кем не бывает.