До самого конца

      Эггси искренне считает, что можно смело плюнуть в того, кто утверждает, что вампиры — злобные порождения тьмы, бесчувственные твари, жестокие убийцы и прочее бла-бла-бла. Они не боятся солнца, не спят в гробах и уж конечно не обращаются в летучих мышей. Правда, он понимает, что возвращаясь на полгода назад, ему пришлось бы плеваться в самого себя.       Всё изменяет Гарри. В тот момент, когда Эггси и Рокси практически отчаиваются добиться хоть чего-нибудь в своих поисках (они возглавляют небольшую научную контору, что занимается изучением вампиризма), он сам находит Эггси, появляется чуть ли не из ниоткуда и обещает ответы на любые вопросы. Эггси до сих пор не помнит, чего на тот момент в нем оказалось больше — страха или триумфа воодушевления.       А еще он не помнит, как всё дошло до… до того, до чего дошло.       Глаза Гарри — обычные карие, вопреки выдумкам сценаристов и писателей, — темнеют от предвкушения. Он раздевает Эггси до белья и толкает к постели. Сам Гарри всегда остается в одежде.       Он никогда не кусает сразу, то ли растягивая удовольствие себе, то ли мучая ожиданием жертву.       Гарри медленно ведет губами по внутренней стороне бедра, плавно подбираясь к месту укуса, а Эггси уже теряет голову от ощущений. Всё это слишком желанно и чувствуется слишком остро, слишком… правильно? Будто его главная задача в жизни — угодить Гарри, сделать что угодно, что тот пожелает.       Гарри ощутимо прихватывает зубами кожу, но не прокусывает и тут же отстраняется. Эггси закрывает глаза и непроизвольно подается навстречу, но сразу же оказывается прижат обратно к постели твердой рукой.       — Не дергайся.       Его голос холоден и спокоен, и это отрезвляет, разгоняет туман в голове и дает волю мыслям — что бы Эггси сейчас не испытывал, это не имеет никакого значения.       Он всего лишь… еда.       Но Гарри аккуратно прокусывает кожу и слизывает горячим языком выступившие алые капли, и Эггси вновь теряет связь с реальностью.       Укус вампира не просто безболезненный — он доставляет невероятное удовольствие. Эггси, пожалуй, сравнил бы его с парой оргазмов вкупе с чувством оглушающего восторга, если бы был в состоянии заниматься какой-либо мыслительной деятельностью в тот момент.       Гарри глубже погружает клыки в податливую плоть и с упоением наслаждается ярким вкусом горячей крови.       Эггси судорожно вцепляется в его плечи, льнет ближе, стонет что-то бессвязное. Удовольствие острыми вспышками проносится по нервным окончаниям, в голове воцаряется блаженная пустота, и он чувствует столько всего сразу, что едва не теряет сознание.       Гарри никогда не берет больше необходимого: ровно столько, сколько не отразится на здоровье его кормильца. Поэтому он прекращает, не обращая внимания на умоляющий шепот Эггси, но не может отказать себе в удовольствии напоследок провести губами по кровоточащей ранке.       — Спи.       Гарри отстраняется, и Эггси чувствует, как медленно проваливается в бархатную темноту.       На задворках сознания тускло маячат опасения, что всё это вряд ли будет иметь хороший конец.       Надо бежать; бежать, пока еще есть зыбкая надежда на спасение. Прятаться, скрываться, залечь на дно.       Ведь рано или поздно Гарри выпьет его до капли. Убьет, случайно или намеренно, когда Эггси ему надоест.       Или еще хуже: Гарри найдет другого кормильца. Просто уйдет.       Эггси едва успевает почувствовать острый укол удивления этой мыслью перед тем, как засыпает мирным сном без страхов и сомнений.       * * *       Но где-то на хрупкой грани сна и яви он чувствует, как перед уходом Гарри прижимается окровавленными губами к его губам, и вдруг понимает, что рубеж спасения остался далеко позади.       Он всё равно останется с Гарри.       До самого конца.