I do not think

Пахнёт прогорклой слизью. Голова Майка покоится у Честера на коленях. Тот смотрит внимательно, неукоснительно, смотрит так, словно запоминает каждый мазок и чёрточку, чтобы где-то там, в далёком прошлом, нарисовать всё это. Он промывает ему раны всевозможными тряпками, которые смог найти в пыльном шкафчике. Промывает, и как мама, хмурит брови, после чего запрещает кататься снова на скейте, запирая все створчатые окна и двери. — Ай, — слабо пищит, когда тот хватает запястье. Слишком больно. Честер смотрит, препарирует, как распластавшуюся игрушку, а Майк захныкать готов потому, что больно, потому что больше он рисовать не сможет, потому что. Лишь, когда всхлипывает, сквозь кипу рыданий, объясняет: — Я из дома ушёл, потому что рисовать запретили. Мол, ты же должен выучиться… Собрал всевозможные деньги с копилок и ушёл. Было сложно сначала, потом рисовать стал, копейки получал, мог хлеба купить, а теперь…— он всхлипнул, утыкаясь лбом в коленки Честера. Тот лишь гладил его по голове прохладными от гнева руками, губами прикасался к открывшейся ранке на виске, пообещав, что всё будет хорошо… Когда Майк очнулся, после потрясений, первым делом стал искать рукой руку Честера, но не нашёл. Расфокусированным взглядом стал осматривать помещение, и не найдя знакомый силуэт, прижавшийся к стенке, с сигаретой во рту, уткнулся в покалеченные коленки и тихонько захныкал? Где он может быть? Что с ним? А вдруг, он после откровений Майка, слинял? Сразу стало тошно. Желудок закрутился в тройное сальто, образуя лишь кровавое месиво внутри. Дышать было тяжело, словно всё сердце заполняет грудину, и вот-вот лопнет. Коленки предательски задрожали, и слёзы бурным потоком хлынули из глаз. Прижавшись щекой к полу, Майк тихо рыдал, сжимаясь в позу эмбриона, задыхаясь собственной болью и завыванием. Он даже не сразу заметил, как к нему наклонился какой-то парень, прокравшийся в гараж неведомым образом. Он наклонился, схватывая за воротник и припечатывая выгнутым в сторону хребтом к стенке. — Где Честер? — спросил он, встряхнув, испугавшись, что Майк потеряет сознание. — Я не знаю… Я ему рассказал про сломанное запястье, что рисовать не смогу, а он ушёл…— было мерзко из-за собственной липкости на щеках. Так стыдно, что даже в глазах защипало. — О чёрт…— лицо незнакомца приобрело сероватый оттенок. Он согнулся пополам, хватаясь за голову и шипя, словно придавленный камнем воробушек: — Он же попытается… О нет… Снова…— Майк испуганно присел рядом, моргая глазами и шевеля посинелыми от липкости слёз ресницами. — Он не рассказывал? — произнёс незнакомец, смотря на Майка так словно видит впервые. Расширенные глаза незнакомца послужили ответом. — Неважно…— приглушённо ответил он, привставая и раскачивающейся походкой направляясь к выходу. Весь последующий день Майк сидел, прижавшись к стенке и тихонько всхлипывал. Он не понимал, что происходит, и что будет дальше. Сжимая острые коленки, он прятал в них собственное лицо, стараясь стереть тем самым стыд, навалившийся на него. Слёзы—это слабость. И они не должны сверкать на щеках, как и сегодня. Лишь, когда стемнело, Майк смог разжать руки, затылком соприкасаясь к стенке. Тошнило. Осознанием происходящего, осознанием, что тот больше не вернётся, осознанием, что у него теперь нет камня из-за пазухи, чтобы удерживать на плаву. Лишь приторное послевкусие собственной сукровицы. Послышался шорох. Но Майк лишь прикрыл глаза. У него слишком болела голова, словно железные шипы сдавливали её плотным рикошетом. — Майк…— лишь услышав знакомый голос, Майк смог проглотить прохладный спазм и открыть глаза. Честер, собственной персоной, улыбающийся. Приподнявшись на негнущихся ногах, Майк кинулся к нему, утыкаясь в шею. Вернулся! Честер пальцем прошёлся по скуле Майка, очерчивая липкость, и до Майка дошло. — Кровь? — он испугано отстранился, уставившись на Честера, словно гусь, которому свернут через секунду шею. Честер лишь выплюнул на пол остаток лёгкого и дойдя до стены, опустился на корточки, доставая сигарету и закуривая. — Меня насиловали раньше. С восьми лет до одиннадцати, три года. Три года я терпел издевательства от собственного брата, — Майк опустился рядом с ним, укладывая свою голову к нему на колени, как и всегда.— И не выдержав, я убил его. И сегодня, я убил того кто посмел искалечить тебя, — он схватил Майка за волосы, притягивая к себе, — Никто не смеет калечить дорогих мне людей. Никто.