I do not think

      Майк сжимается на простыни. Всё его тело болит и ломит, он старается не всхлипывать так отчаянно, но у него не получается. Закусывает ладонь, скрюченными от испуга пальцами ведёт по простыни. У него волосы взлохмачены, от запястья до шеи алеет полоска укусов и засосов, светящихся на несчастной коже ярким знаменем.       Адам протягивает руку, хочет обнять, но Майк отскакивает, вдавливается в спинку дивана, вытягивает руки, красные и опухшие от укусов, словно говорит, — видишь, что ты сделал? Хватит!       Но Адам бьёт по ним, притягивает к себе бьющееся тело, целует в пульсирующую венку на запястье, умоляюще просит:       — Пожалуйста… Больше не будет так больно… Майк…— собственное имя в его устах звучит, как выстрел. Прошибает грудину, дышать становится сложно и невыносимо, словно выкачали всё изнутри, наполняя всё пустотой. Он обмякает в его руках, позволяет погладить себя по голове. Тот тянется к его хлипкому лбу, но Майк не даёт. Упирается сдавленными пальцами ему в грудь, глаза тают от переизбытка слёз.       Майк одевает свитер с воротником, чтобы прикрыть шею и руки; подходит к зеркалу. На него смотрит исхудавший подросток, с мешками под глазами, большими и одичавшими глазами, даже венка на шее стала сильнее выделяться, такая красно-синяя. Он презирает себя. Ненавидит собственное изображение.       Разбивает зеркало, — по рукам стекает алые капли крови. Присаживается, сжимается на полу в позу эмбриона. Адам обнимает его, сжимает брызжущие кровью руки; целует венку на шее, словно хочет убедиться, что тот жив. Майк вырывается упорно и яростно, кровь брызжет повсюду, даже на склонённом лице Адама. И Майк чувствует удовлетворение, что кровь его на лице этого ублюдка, на его бледной коже, что этот гад может ощутить привкус сломленной им души.       Ему перебинтовывают руки. Он хочет поцеловать его, но Майк сжимает порошок в руках, покачиваясь выходит из дома.       Всё тело ломит, и он думает, как хорошо было бы упасть и не вставать. Но в памяти сразу же всплывают светлые и колючие волосы, разлохмаченные в разные стороны и руки, обнимающие его за шею, целуя в губы так по-свойски нежно и глубоко, как может только он. И у Майка слёзы на глазах, кажется разбитое сердце сбой даёт на данное имя, всплывающее где-то на запястье, выгравировано кровью.       В гараже слишком холодно и сыро. Майк как и всегда утыкается Честеру в коленки, протягивая порошок. Честер целует его в лоб, и Майк улыбается так светло и нежно, скрюченными пальцами впивается ему в спину, укладывая голову на грудь. Он думает о том, как же хорошо быть рядом с Честером, любить его.       Любить больше жизни, так, что дышать становится невозможно; любить так сильно, что сдираешь чужие запахи ногтями, сдираешься с мясом, чувствуя забивающийся смрад в лёгкие; любить так нежно и самозабвенно, что сейчас обнимаешь его, поглаживая его вздрагивающие от холода плечи. Целуешь в затылок, чувствуешь, как он склоняется к тебе на колени, обнимает их, и пальцами поглаживает, пуская под кожу ядерный взрыв.       Майк улыбается ему и целует во вспотевшие лопатки; поглаживает волосы и утомлённо склоняет голову на его плечи. Тот меняет позу и они оба лежат теперь на полу. Майку думается, что Честеру холодно, и он достаёт замшелое одеяло, накрывает им, кутает, как ребёнка в пелёнку, а сам смотрит со всей нежностью целуя его в обветренные губы.       Честер улыбается, поглаживает бедро Майка и тянется за губами, но ослабев, дотрагивается лишь до щеки.       И есть в этих отношениях, шрамированных и раздробленных, что-то до одури светлое и нежное.