Цыганочка с выходом.

POV Катерина Жданова.       До прихода мужа нужно было сделать еще один звонок. Очень важный звонок. Колебалась я долго, понимая, что могу поставить под угрозу настоящую крепкую дружбу с человеком, отношения с которым складывались и без того очень и очень непросто.       Вначале это была откровенная травля с его стороны, он просто на дух меня не переносил, я платила ему тем, что ненавидела его тихо, но очень сильно. Затем, когда власть в «Zimaletto» перешла в мои руки, между нами разразилась настоящая холодная война, он все так же меня не переносил, воспринимал в штыки, не упускал случая продемонстрировать свое надо мной превосходство, при чем делалось это всегда публично. А я, продолжая его тихо ненавидеть, разрабатывала план его уничтожения, заранее предвкушая, как я обыграю его по всем позициям, посажу в лужу и избавлюсь от него, заранее подыскав ему замену. Но все получилось совсем не так, как планировали мы оба. Я действительно обыграла его и посадила в лужу, однако за час до этого он сам объявил о своем увольнении, объявил отнюдь не кулуарно, а прямо на показе, перед клиентами и прессой, и главной причиной того, что он вынужден покинуть «Zimaletto», он назвал тиранию дилетантов.       Отпустить его тогда, означало бы, признать себя не только дилетантом, но и тираном, а этого я не могла ему позволить, не заслуживал он такой милости от меня — уйти побежденным победителем.       Пришлось приложить усилия, чтобы его удержать. И у нас начались холодно-вежливые отношения, затянувшиеся ни много ни мало почти на год. Все изменилось после рождения Олюшки. Как сейчас помню…       Нужно было срочно подписывать договор с немецкими партнерами, и дело было даже не в том, что без моей подписи он был недействительным. Если бы все упиралось только в росчерк пера, Федор привез бы мне эти пару листов бумаги, и дело было бы сделано. А вот добиться пятнадцатипроцентной скидки и наиболее мягких условий платежей можно было только при личном моем участии.       Во-первых, я действительно умею вести переговоры, во-вторых, я могла говорить с партнерами на их языке, что уже вызывало симпатию к принимающей стороне, то есть к нам, ну и в-третьих, герр Беккер был большим приятелем управляющего банка, в котором я работала на стажировке в Германии, и у меня с ним были довольно теплые отношения. А посему пришлось собирать Ляльку, которой к тому времени исполнился ровно месяц и ехать с ней в «Zimaletto», тогда, даже если переговоры затянутся, я всегда смогу сказать, что мне нужно кормить ребенка и отлучиться на некоторое время. Эти толстопузики млели от того, что президент — женщина, да еще и кормящая мать. Только этот факт размягчал бюргерам мозг и сердце, скидка была у нас в кармане.       Переговоры закончились, и я пошла в бар, чтобы попросить чай с молоком, который всегда пила перед кормлением. Возвращаюсь и застываю столбом перед чуть приоткрытой дверью в мой кабинет. Было от чего остолбенеть! Из-за двери раздается очень знакомый голос, который я ни с каким другим спутать не могла, уж слишком часто именно им сообщалось мне, что я монстр, дилетант, тиран и так далее. Но застыла я вовсе не потому, что Милко успокаивал Олюшку, и даже не потому, какие чудесные, милые, нежные слова он ей говорил. Меня наповал убило, что никакого акцента в его речи не было, как не было и никаких неправильных ударений.       — Не надо плакать, солнышко. Ты очень красивая, вот вырастешь, я из тебя модель сделаю! Сам тебе наряды буду шить, ни у кого таких платьев не будет. Только не плачь. А может, ты мокрая? Оеей! Так ты у нас не просто мокрая, ты у нас обкакалась. И какая теперь из тебя модель получится? Не модель, а засранка какая-то.       Я заглянула в кабинет и к своему изумлению увидела, как Милко вытирает Ляльке попу мокрыми салфетками, разложив ее прямо на президентском столе. Делал он все так… профессионально, как будто всю жизнь проработал не модельером, а нянькой. И памперс он поменял тоже очень ловко, и ловко потом взял Ляльку на руки, и столько нежности и любви было в его взгляде, обращенном к ребенку, что я растерялась. Как будто подсмотрела что-то тайное.       Стоило Милко заметить меня, как он тут же начал вести себя совершенно иначе.       — ТвОя девОчка рЫдала. Это пОнятно, еслИ бы у мЕня бЫла тАкая мать, я бы тожЕ плакАл.       — ЕслИ бы к твОим пОнтам бесплатнЫм прилОжением шли мОзги, ты бы понЯл, что передО мной, этОт спЕктакль, разырЫвать Уже не стоИт, — сказала я, забрала Ляльку, отвернулась от Милко и дала девочке грудь.       За спиной не было слышно ни шороха, но я была уверена, что Милко никуда не делся. Стоит, небось, в опупении и лихорадочно прикидывает, что ему делать. Придушить меня, как ненужного свидетеля, пока никто не вошел, или попробовать со мной договориться? Пока наш «великий и ужасный» собирался с мыслями, я покормила Ляльку и сунула ее ему в руки.       — Я сейчас соберу документы, а ты пока уложи Оленьку в кресло, пожалуйста, и пристегни. Поможешь мне донести ее в машину?       — Да, — тихо ответил маэстро.       — Если ты делаешь вид, что ты не русский, значит, у тебя есть на то причины, — сказала я Милко, когда завела мотор, — если это не связано с политикой и террором, то я не собираюсь никому тебя сдавать. Мне все равно кто ты, даже если ты натурал, косящий под гея для имиджа, это касается тебя и только тебя.       — Я серб, и я гей. Но у меня есть свои тайны.       — Я уважаю чужие тайны.       — И даже Андрею не расскажешь?       — Твои тайны никак не угрожают безопасности Андрея?       — Нет! — ошарашено отмежевался дизайнер от такого нелепого подозрения.       — Значит, не расскажу.       — Я объясню тебе все… Но потом, ладно?       — Захочешь, объяснишь, а нет, так нет.       Но Милко решил мне все объяснить. Недели через две вдруг позвонил и попросил что-нибудь придумать, чтобы у него был повод приехать к нам домой. Я предложила встретиться где-нибудь в кафе, но он, смущаясь, ответил, что очень хотел бы увидеть не только меня, но и Оленьку. Сейчас я уже не помню, что тогда придумала, то ли, что мне нужно поговорить о новой коллекции, то ли, что хочу посоветоваться с ним о поставщиках, но я попросила Андрея очень строго велеть Вукановичу, чтобы он прекратил от меня бегать, и немедленно явился пред мои очи.       Вот так, с Лялькою на руках, прямо в детской он и рассказал мне, что родился в Горьком, что родители его сербы, которых каким-то ветром когда-то давно занесло в Россию, что с детства он чувствовал себя другим, не таким, как все, и эти все над ним потешались. А он шил платья для кукол и для одноклассниц и дружил только с девчонками и мечтал… об одном мальчике.       Когда о его мечте стало известно родителям, то стало совсем худо, пришлось уйти из дому. Хорошо, что к тому времени Милко уже закончил школу и хотел начать свой бизнес. Но денег не было, не было совсем. Вот тогда он… Впрочем, это совсем не относится к делу, и я не выдам его секрет даже вам. Через полгода у него уже были деньги и он сумел начать свой бизнес — малюсенькое ателье по ремонту одежды. Ему приносили вещи, чтобы он расставил, укоротил или удлинил, а он возвращал уже шедевры (по крайней мере именно так он и сказал — шедевры), превращая старые вещи в произведение дизайнерского искусства. Постепенно бизнес расширялся, он набирал клиентуру и вот наступил тот день, когда Милко, вернее его модели, пригласили участвовать в городском показе. Там его и приметил Воропаев Ю. В. — член жюри.       Дальше все ясно, не правда ли? Юрий Владимирович пригласил молодого перспективного дизайнера в «Zimaletto», а уж PR-менеджер придумал ему легенду. Он-де из Сербии, учился в Париже, молодой, перспективный модельер, гей.       — Если бы ты знала, как мне понравилась эта легенда! Если бы ты знала!       — Особенно про гея? — улыбнулась я.       — Да! А что здесь такого? Меня впервые назвали открыто тем, от кого я всю жизнь бежал. Я мог заявить о себе, мог найти любимого человека, мог шить платья для девочек и не получать за это град насмешек, а наоборот — мне светила известность.       — Это PRщик придумал, чтобы ты ударения ставил весьма произвольно?       — Ну да. Надо же было как-то выделиться.       — Моделями выделяться надо было, а не дурацкой безграмотностью.       — Но ведь все сработало! Правда же?       — Правда.       — Только все нужно держать в секрете еще десять лет, таково условие контракта.       — Врешь! Я видела твой контракт, там и близко нет таких условий.       — Это контракт не с «Zimaletto», а с PR-агентством. Так что держи язык за зубами. Они же думают, что я натурал, а гей — это просто имидж. — захохотал Милко.       Так началась наша дружба, крепкая и тайная дружба, замешанная на фанатичной любви Милко к Ляльке, блики которой падали и на меня. Иногда мы встречались в каком-нибудь сквере, Милко гулял с Лялькой, а меня отправлял в салон красоты.       — Запомни, мужчина не должен видеть свою жену такой распустехой, любовь нужно поддерживать на горячем огне. Иди, приведи себя в порядок, а я пока повожусь с этим ангелом, — советы Милко давал не часто, но всегда очень дельные. И к ним я прислушивалась…       О нашей дружбе знал только один человек — Андрей, но и ему ничего не было известно о тайне Милко. То, что мне рассказали по секрету, останется между нами. Даже если Вуканович не сможет держать язык за зубами, но пригрозить, что я тогда тоже не стану молчать, я ему пригрожу.       — Милко, привет, с Новым годом!       — Привет! У тебя что-то срочное? Я занят сейчас.       — Срочное, надо встретиться.       — Катерина Валерьевна, я сейчас со своим любимым! Рассказать, чем мы занимаемся или поберечь твои уши? Я же не звоню тебе, когда ты наедине с Андрюшенькой-душенькой. — вот гад, врет и не краснеет. Сколько раз он звонил, мешая нашему со Ждановым уединению. — Кать! Не лишай меня любимого мужчины. Ну, пожалуйста, давай завтра, а? Я приеду, привезу тебе и Ольге подарки, и мы поговорим.       — Уговорил, но это тебе очень дорого обойдется.       — Уже пУгаюсь, тИрану прИвет! Бай!       Ну, вот и все! Трепещи, Ромочка! Иду на «вы»…

***

      Вечер прошел несколько нервно, Андрей все порывался мне сказать, что он хочет второго ребенка, но делал это так робко, что я каждый раз уходила от прямого разговора. И только ночью, уже в постели, он сказал открыто и честно:       — Катюша, ты все время хотела второго, а я, дурак, не соглашался. Думаю, что время пришло.       — Для чего?       — Для второго ребенка.       — Правда? — Катя четвертая расплылась в улыбке. Еще бы, ведь третья Катя уже приняла таблетку. — Я так рада, что ты согласился. Только не знаю, получится ли вот так сразу, я же так долго принимала противозачаточные. Думаю, они накопились в организме.       — Думаешь, не получится?       — Обязательно получится, — я прижалась к мужу. — Только, может, придется как следует постараться.       — А это мы с полным нашим удовольствием, — замурлыкал мартовский кот и усиленно распушил свой хвост…