Часть 21
19 февраля 2018 г. в 02:04
POV Роман Малиновский.
То, что все бабы — стервы, я понял еще в детском саду…
Подойдёт к тебе вся из себя такая Лиличка или Ирочка, протянет какую-нибудь игрушку и глазками морг-морг-морг, мол, посмотри, какая я хорошая, отдаю тебе самое дорогое, что есть у меня, давай будем дружить. Ну ты, как лопух, и поплывешь, полезешь девочку целовать в щечку, а она в крик: — «Ой, Мариванна, наших бьют, ой, голубушка, этот наглец пристает ко мне и моей девичьей чести угрожает». И ведь что характерно, Мариванна, такая же стерва женского пола, только старая, подбегает, орет на тебя и в угол ставит, а игрушку, которую девочка сама тебе подарила, отнимет и снова отдаст этой малолетней стерве. А ты стоишь в своем углу, размазываешь слезы по щекам и начинаешь люто ненавидеть все бабье племя, совершенно не понимая, за что тебя наказали.
И ведь в следующий раз ты, как недоумок, снова попадаешься на тот же крючок. А все почему? А все потому, что все бабы — стервы, используют нас, выжимают из нас все соки, а потом еще и прикидываются жертвами, когда ты пытаешься вырваться из ярма. Стервы-то — стервы, но жить, почему-то, без них ты не можешь…
Вот так я и размазывал слезы вперемешку с соплями все мое детство… Лет до семи, наверное. Потом понял, что мужчине плакать негоже, я буду лучше смеяться. Смеяться и смешить, и делать вид, что вопрос пола меня интересует в последнюю очередь. Так пролетело еще лет восемь-девять, за это время я стал любимцем класса, заводилой и шутом одновременно.
А вот затем, лет с шестнадцати… Я совершенно перестал реагировать на маяки Лиличек-Ирочек, а уж на их подарки-игрушки тем более. Зачем мне то, что в руки само плывет? Я сам научился посылать сигналы в открытое море.
Я выискивал на водных просторах одинокую, очень красивую яхту и сигналил: вот он я, пришвартовывайся, у меня есть, что тебе дать. Хочешь, я заправлю твой бак бензином? А хочешь, пополню запасы провизии? Пришвартовывайся, нам будет хорошо вместе, я дам тебе себя, а ты мне себя… на целую ночь! Ой, уже утро? Плыви моя яхточка, плыви, в мире столько еще маяков, авось какой-то другой пришвартует тебя в своей тихой гавани, а у меня перед глазами целое море-океян с чередой одиноких яхточек. И плакать не надо, я буду помнить тебя вечно. Плыви, милая, плыви…
И все шло хорошо и отлично! Вот просто раззамечательно шло! Особенно с девятого класса, когда меня родители перевели в спецшколу с математическим уклоном. Математика мне была, в общем-то, до одного места, зато у меня появился настоящий друг. Один. Единственный! Дело в том, что при всей своей открытости и веселости, друзей у меня не было. Вернее были, и даже очень много, но не друзья, а приятели. А вот друга, настоящего друга не было никогда. В девятом классе я познакомился с Андреем и у меня появился не просто друг, а брат, моё аlter ego (второе я).
Согласитесь, что два маяка, стоящих рядом, и умеющих светить в разные стороны, не пересекаясь лучами, это куда куда как лучше, чем один, которому выпить всегда есть с кем, а вот поделиться «за жизнь», раскрыть свою душу, это, как говорится, фигвам.
А теперь представьте, что в такую нашу мужскую крепкую дружбу врывается даже не яхта, а так, шлюпка, которая должна была стать спасательной для огромного корабля под названием «Zimaletto», а вместо этого устроила Великий Потоп. Тоже мне — Господь Бог со своими карами! Со стороны посмотреть — страшилище страшилищем, в то время и плюнуть-то в ее сторону неприятно было, а сумела не только нашу дружбу сломать, а еще и из Андрея, рубахи-парня и ловеласа, сделать законченного женатика, которому весь женский люд, кроме его Катерины, на дух не нужен. Вот недаром я практически на третий день ее работы в компании сказал ей:
— Пушкарева, ну-ка, расскажи о себе.
— Зачем? — вытаращила она глаза, которые сквозь ее очки казались огромными.
— А чтобы я понимал, когда начинать тебя бояться.
Я знал, что говорил, Пушкареву нужно было бояться. Мало того, что она из нормального, душевно здорового Андрюхи сделала слона на веревочке, она еще и мою личную жизнь разрушила, и ребенка моего погубила. Как? А вот так!..
Катерина умудрилась влюбить в себя Жданова, вместо того, чтобы влюбиться самой, а потом, когда пригонит нам компанию назад, помахать ему со своей шлюпки белым платочком и уплыть на все четыре стороны и вспоминать, что в ее серой жизни было такое приключение. Как хотите, а без магии тут не обошлось. Вы бы видели тогдашнюю Катеньку, сами бы все поняли. Хотя, о чем это я? Она сама тоже влюбилась, и на все четыре стороны, как я и мечтал, удалилась. Только все она сделала не так, как я задумывал. Мало того, что она нас подставила, она еще, уходя, забрала с собой Андрюхин разум вместе с его же сердцем! Представляете?
Мама дорогая, что он только не вытворял: напивался, дрался не на жизнь, а на смерть с силой многократно превышающей его, плюнул на компанию, на работу, на других девиц даже не смотрел, со мной разговаривал, как с преступником! А что я такого сделал-то? Я всего лишь пытался вернуть «Zimaletto»! Ну, может, где-то и переборщил с юмором, но зачем же на это было так реагировать? Я и Андрею пытался объяснить, что человек без чувства юмора, это уже не человек. Думаете понял? Ничего подобного!
Посмотрел я на Жданчика и понял, что страшнее любви на земле ничего нет. Ни одна другая зараза не смогла бы из нормального парня сделать инвалида на голову за какую-то неделю.
Вот тут я и дал себе зарок, что если я вдруг начну в кого-то влюбляться, то сразу же побегу от нее, как черт от ладана. И надо же было такому случиться, что как раз после всего этого я встретил ее — нежную, юную, очень красивую, бескорыстную… Нет, с последним я, кажется, погорячился. Корысть ей все же была присуща, я же сразу понял, что ей от меня нужно: пробраться на подиум! Только знаете, может оно по началу именно так и было, а потом я почувствовал, что девчонка и правда влюбилась, да и я начал к ней испытывать что-то, не даром же я каждое утро давал себе слово расстаться с ней, а к вечеру переносил это решение на завтра.
Бог его знает, может это была моя судьба, да только в один далеко не прекрасный день Аня (ее так звали) сообщила мне, что беременна. Перед глазами сразу всплыл пьяный Андрей с разбитой физиономией, подыхающий не то от побоев, не то от любви, и я решил поставить в наших отношениях точку. Тут же выложил Анечке тысячу баксов, велел самой разрулить ситуацию, сказал, что мы расстаемся и, что я не хочу ее видеть, когда приду домой.
Но уже в после первой порции виски в баре, в котором мы встретились с Андреем, я бегом побежал домой. Не знаю почему! Не знаю! Может потому, что я звонил Ане, а она не отвечала, может потому, что я осознал, что девчонка могла и не блефовать, а на самом деле быть беременной, может потому, что у меня перед глазами стояло зареванное ангельское лицо. В общем, я впервые в жизни вдруг почувствовал себя… хммм… подлецом, а это было невыносимо.
И что вы думаете? Я опоздал! Анечки уже не было в моей квартире, она действительно ушла. Ушла, чтобы избавиться от моего ребенка! А этого я не смог простить ни ей, ни Пушкаревой! Как можно было такое простить? Да, я погорячился, не спорю, но почему нужно было так спешно убегать? Почему было не поговорить со мной еще раз? Отец тоже давал маме деньги на аборт, но она же его не сделала, вот он я, живее всех живых, и папа смирился, и женился, и живут прекрасно, разве что изредка переругиваются, когда мать пеняет отцу, что я весь в него.
Я искал Аню, но увы, ее никто больше в Москве не видел. И я разозлился! Я решил, что раз она смогла от меня уйти, значит, я тоже не хочу ее больше видеть. Никогда! Не будет она моделью, и точка. Пару слов там, пару слов сям, и вопрос закрылся, Анечка стала persona non grata во всех модельных агентствах.
А я отходил от своей влюбленности очень долго, перебивая шутками и весельем ночные кошмары, в которых всплывали зареванные лица Анечки и еще какой-то маленькой девочки.
Только не делайте вид, что вы не поняли при чем здесь Пушкарева, прекрасно вы все поняли! Если бы не она, я не бежал бы от любви, не потерял бы Аню и, возможно, ребенка. Я уж не говорю о друге, с которым у нас вообще однажды дело дошло не только до драки, но и до разрыва всяческих отношений. И знаете, что сделала Катя? Она посмела позвонить мне накануне своей свадьбы с Андреем и милостиво меня простить. Господи, не ужели она не понимала, что это унизительно, отняв у меня друга великодушно предложить мне суррогат — роль «друга семьи»?
Потом у них родилась Лялька, и я… Совершенно неожиданно я полюбил малышку, полюбил всем сердцем, я даже с Катей смирился из-за Оленьки. Вот только иногда на меня такая тоска накатывала, что хоть волком вой. Ведь у меня тоже могла быть такая дочь, но ее не было.
Знаете, мне не верилось, что Андрей не будет изменять Кате, уж я-то знал, какой он бабник. «Ну, — думал я, — год, от силы два и Катя осядет дома, а мы с Андрюхой будем, как раньше, «молодые, холостые, незарегистрированнные» догуливать то, что не догуляли». Ан нет! Жданов Катюхе своей и не думал изменять. Пришлось утереться и снова стать одиноким маяком.
Скажите, а вы заметили, что до тех пор, пока я не заговорил о Кате, я говорил высоким, поэтическим слогом? Но стоило мне перейти к после пушкаревскому периоду, и все, вся моя плавная речь куда-то пропала, я смог выдавливать из себя только какие-то казенные фразы. Вот, что она со мной сделала! А вы говорите, при чем здесь Екатерина Валерьевна.
И вот теперь, кажется, я снова влюблен, только мне почему-то совсем не хочется от нее бежать, от этой любви, пусть и неразделенной…