***
Как бы это не показалось кому-то смешным, но мы с Катюхой долго топтались у двери «допросной», нам все было как-то неловко войти и начать разговор. — Достало, — наконец, решился я. — Курам на смех такая деликатность! Наталья что-то не очень-то церемонилась, когда предавала. Пошли. — я отомкнул замок торчащим в двери ключом, резко распахнул створку и наткнулся взглядом на взгляд полный ненависти, обращенный к Катерине. — По какому праву меня здесь заперли? — довольно нахально, глядя прямо в глаза Кате, перешла в атаку горничная, видно уже понявшая, что разоблачена. — Это что? Похищение? Так вы мне за это ответите. — Наташа, — жена присела рядом с ней на диван и даже попыталась взять ее за руку, но та резко отодвинулась и демонстративно сложила свои руки на груди. — Пожалуйста, не прикасайтесь ко мне, — и такую брезгливую рожу состроила, что теперь уже Катя отшатнулась. — Наталья Ильинична, — взял я инициативу в свои руки, — немедленно прекратите ваши фокусы, и отвечайте на вопросы, если не хотите скандала и вызова полиции. — А я не боюсь ни полиции, ни скандала. Хотите, вызывайте. И что вы скажете? В чем меня обвините? Я ни у кого ничего не украла, никого не избила, и даже никого не оскорбила. Вызывайте! Я человек маленький, мне что скандал, что не скандал, все равно. А вот вам есть, что терять. И от скандала вы пострадаете побольше моего. Так что это вы меня должны упрашивать, чтобы я не поднимала скандал, и молчала. В первую секунду я даже растерялся, и Катя, я видел, растерялась. И вовсе не потому, что нам действительно нечего было Наталье предъявить. Как говорит Малиновский: был бы человек, а дело найдется. Если поставить перед собой цель, то можно было бы не найти, так сфабриковать ей пару лет за решеткой. Это не проблема. Поразило, даже не поразило, ошеломило нас совершенно другое — ее неприкрытая ненависть, причем непонятно к кому и за что. То, что она подготовилась к нашему приходу, было понятно, агрессия тоже понятна, это же лучший способ обороны, а вот ненависть… Нет, не понятна. — Наталья Ильинична, — пришла в себя Катя. — Вы свой договор хорошо читали? Особенно пункты тринадцатый и двадцатый? — А вы меня штрафами не пугайте, мне за интервью о вас такие деньжищи отвалят, что любые штрафы можно будет погасить. — Очень хорошо, нам это подходит. Ну, что же Наталья Ильинична, вы свободны, встретимся в суде. — спокойно сказала жена и Наталья впервые растерялась. Обожаю Катьку, особенно когда она начинает блефовать в переговорах. Смотреть на этот процесс одно удовольствие, при чем, чем меньше козырных карт в колоде жены, тем ярче и спокойнее она разыгрывает партию. Зачем только я помешал ей, зачем влез? — В каком суде? — чуть заикаясь, спросила горничная. — В гражданском, конечно, не в уголовном же. — встрял я. — Хотя… Можем и в уголовном, если уж очень напрашиваться станете. — За что в уголовном? — Наталья Ильинична, — усмехнулся я, — а что это у вас за колечко на пальчике? — Это мое, не волнуйтесь, не украла, мне Катерина Валерьевна подарила. — Серьезно? И где дарственная? А вот у меня чек на это колечко есть, так что подарили ли вам его, украли ли вы, знать можем только мы, и заявить о пропаже можем только мы. Катя посмотрела на меня укоризненно, мол, зачем эта ложь и грязь? Только мне не до щепетильности в тот момент было, от этой стервы такая волна агрессии, зависти, а главное, злости шла, что я по-настоящему испугался за дочь и жену. — А дома у вас еще и колье то ли подаренное, то ли украденное лежит, и браслетик неясного происхождения. И, кстати, видео вашей встречи с Изотовой у нас тоже имеется, и ее показания, что она передала вам деньги за… Ну, скажем, за то, чтобы вы меня отравили… Так что? Вызываем полицию? Пусть Сережа растет без отца и без матери? — Это подло! — уже вся в слезах, вскричала Наташа. Вот тут я и сорвался, как потом выяснилось, зря. Я вообще повел себя глупо, не нужно было вмешиваться в Катин блеф. Но я вмешался, а в результате жена проревела полночи. — Да, это подло! — почти шепотом начал я, перейдя на «ты», — а твое поведение не подлость? Разве к тебе плохо в этом доме относились? Тебя не уважали, недоплачивали, заставляли работать круглыми сутками? Нет! К тебе относились, как к близкому человеку, — я сам не заметил, как голос мой начал набирать обороты, — тебя сажали за свой стол, покупали тебе подарки, твоего сына устроили в частную школу за наш счет, чего только мы не делали для нашей дорогой Наташи и ее семьи. И чем ты нам отплатила? — А я растила вашего ребенка, как своего! — кричала горничная, только разве же меня перекричишь… — Это была твоя работа! Ты получала за это зарплату! Зарплату, на которую могла себе позволить жить, а не существовать! — Андрей, успокойся, — тихонько попросила Катя. — Криком делу не поможешь. — и резко повернулась к горничной. — Наташа, я хочу понять только одну вещь — за что? Скажи, тебе совсем не стыдно? — Господи, Катюша, о чем ты?! Какое там стыдно? Ты только посмотри на нее, там же нет ни стыда, ни совести. — кричал я, презрительно скривившись. — Она же от зависти к тебе позеленела. Она же вроде как меня любит, а я никого кроме тебя не вижу, вот и бесится баба, потеряв всякий стыд и совесть. Наталья дернулась, прикрыла на секунду глаза и как-то мгновенно успокоилась. — А что вы меня совестите, Андрей Павлович? Не надо меня совестить, моя совесть чиста. Я в постель к чужому мужу не прыгала. Да, я вас люблю. И что? Это преступление? Люблю! Уж не знаю, как вы это поняли, но я ни разу, даже не намекнула вам об этом, в отличие от вашей святой жены, которая гадюкой забралась в койку почти женатого человека, и увела жениха от невесты. Видать хорошо старалась. А теперь она мужняя жена, чистая и непорочная, а я «без стыда и совести». Так? Только чем ваша жена отличается от тех сучек, которые в кровать к моему мужу влезли? Кажется, если бы Наталья стукнула Катю, то и тогда не смогла бы ее ударить больнее. Нет, вида жена не подала, но я-то понял, что сейчас в ее душе происходит, и уже замахнулся, но Катюша вцепилась мне в руку. — Не смей! Она же только этого и добивается, неужели не видишь? Это же дешевая провокация, рассчитанная на приматов. Не унижай ни себя, ни меня даже прикосновением к ней. — последовал царственный поворот головы в сторону Наташи. — Вы уволены, можете собирать свои вещи. Олег проследит, чтобы и на секунду дольше необходимого вы не задержались в доме. — и мне: — Пойдем спать, что-то я устала сегодня. — До прихода охранника я вас здесь замкну, простите, не доверяю, мало ли что вам может прийти в вашу воспаленную голову, — добавил я, и мы вышли из комнаты. Катя сразу буквально рухнула на руки мне… Она молчала, пока я нес ее в спальню, молчала пока я ее мыл, молчала, пока я укладывал ее в постель, а потом свернулась калачиком и тихо, практически беззвучно зарыдала. — Она права! Я залезла в постель к почти женато… — Катька, — перебил я ее, — ты с ума сошла? Ладно эта идиотка, она ничего не знает, болтает то, что услышала где-то, но ты-то помнить должна, что и как у нас было. Это же я соблазнил тебя, а не ты меня. Ты была жертвой, Катенька, ты, а не я и не Кира. Но никакие слова не помогали, жена отворачивалась, закутывалась в одеяло с головой и плакала, плакала, плакала. Пришлось спускаться за успокоительным и снотворным.***
Виски, наконец, сделал свое дело, в голове прояснилось. Я понял, как мне нейтрализовать Наталью. — Нет, Катюша, прости, но нет! — пробормотал я себе, и тут же сделал две очень важные вещи, во-первых, сказал Олегу, чтобы он следил за горничной, а во-вторых, позвонил Малиновскому, переговорил с ним, проинструктировал и попросил срочно прислать к нам Петра. — Она уволена, это несомненно, — продолжал бормотать я, дожидаясь детектива, — она сейчас под присмотром Олега соберет свои вещи, это тоже факт. Но она задержится в нашем доме, она никуда отсюда не уйдет, пока я не выскажу ей все, пока не смогу убедить ее, что в ее же интересах держаться от нас подальше. Прости, Кать, но выпущу я эту дрянь из нашей тюрьмы только тогда, когда Хмелин, не просто раскроит ткани, но и начнет пошив моделей. Кажется, я ненадолго задремал, когда меня за плечо трону Ромкин детектив. Я быстренько объяснил ему, чего от него жду и мы поднялись в комнату Натальи. — Я хочу тебе кое-что объяснить, — сказал я, входя. — Мне не интересны ваши объяснения, — ответила она, но уже не агрессивно, а устало и растерянно. — А мои? — Петр издалека показал горничной свое удостоверение. — Шутки кончились, милая барышня, кончились. — Андрей Павлович, вы все-таки обвинили меня в краже? Да? Но это не… — Нет! Ты спрашивала, что мы можем тебе предъявить, какие обвинения? Я скажу тебе. Изотова с Лариной воспользовавшись твоей глупой бабьей завистью и ревностью втянули тебя в промышленный шпионаж при отягчающих обстоятельствах. — К-каких? — А как ты хотела? И меня, и Романа пытались отравить, вот тебе и отягощающие обстоятельства. — Статья сто восемьдесят третья Уголовного Кодекса, — ровным бесстрастным голосом начал зачитывать по памяти Петр. — Часть четвертая, самая серьезная «Собирание или разглашение, повлекшие тяжкие последствия», наказывается штрафом в размере до миллиона рублей и тюремным заключением сроком до пяти лет. Если доказан сговор лиц, а перед нами сговор, то срок увеличивается до семи лет. Так что собирайтесь, я должен препроводить вас в камеру предварительного заключения. Наталья вскрикнула, затравленно огляделась и бросилась передо мной на колени. — Андрей Павлович, миленький, а как же Сережа? Он же останется сиротой. Умоляю вас, выслушайте меня. Я совсем не хотела… — Вы не дадите нам пару минут переговорить? — спросил я Петра. Тот кивнул и вышел из комнаты. — Андрей Павлович, простите, меня обманули, они говорили только о мести вам, ни о каком шпионаже и речи не было. Отпустите меня, пожалуйста, я уеду к маме в деревню, буду сидеть там, как мышка, вы никогда обо мне больше не услышите, честное слово. — Нет! Мы обо всем могли договориться, но только до того, момента, как ты оскорбила Катерину Валерьевну. А этого я никому не прощаю. — Андрей Павлович, пожалуйста. Вы поймите. Тут мне муж изменил, мы развелись, тут я в интернете прочла о вашей невесте, вот и подумала что Катерина Валерьевна такая же… такая же, как эти разлучницы. И возненавидела. Понимаете? — Не понимаю и понимать не хочу. Ты перешла Рубикон! — Андрей Павлович, подумайте о Сереже. Умоляю вас. Я всю жизнь Бога за вас молить буду. Через десять минут все было законченно. Наталья, написав письмо с чистосердечным признанием, где только что в убийстве Джона Кеннеди не сознавалась, навсегда покинула наш дом. На прощание я сказал ей лишь пару фраз: — Ты уверена, что если бы я начал за тобой ухаживать, признаваться тебе в любви, дарить подарки и предлагать золотые горы, ты устояла бы и не прыгнула бы ко мне в постель? — Не уверена. — Помни об этом, когда в следующий раз тебе захочется кого-то облить помоями…