POV Роман Малиновский.
Я долго не мог понять, почему и Алину, и Андрея так взбесило мое нежелание разыскивать Аню. «Конечно, им легко рассуждать абстрактно, это же не их ребенка она бросила в детском доме», — думал я. И наверное хорошо, что Жданов не стал со мной церемониться, выдал по полной программе. Хорошо-то — хорошо, но очень больно, тем более, что он был прав.
— Ромка, вот только не надо мне врать. Я прекрасно помню, как мы с тобой в баре сидели, как ты поливал Анечку последними словами, как орал, что она наглая корыстная девка, и о том, что ты ей целую тысячу долларов дал на «решение проблемы», а больше она от тебя ничего не получит, я тоже помню.
— Да? А ты не помнишь, как она не отвечала на мои звонки, как я сорвался из бара домой, чтобы поговорить с Аней, как она ушла, не дожидаясь, что вдруг я передумаю. Этого ты не помнишь?
— Ну почему же. И это я очень хорошо помню. Я только не понимаю, в чем ты винишь Аню? В том, что послушалась тебя и ушла, не стала надоедать, не стала выклянчивать твою жалость? Ром, вот представь себе, ты приходишь к любимой женщине и говоришь, что она наградила тебя гонореей и теперь у тебя проблемы с потенцией.
— Ты что, дурак? — закричал я. — Еще накаркаешь мне проблемы.
— Ромка, заткнись, а? Так вот, приходишь ты к любимой женщине, а она вместо того, чтобы сказать тебе, что это не только твои проблемы, это ваши общие проблемы, что она тебя с ними не бросит, что она рядом и во всем будет тебе помогать, дает тебе тысячу баксов, говорит, что ей импотенты не нужны, и что пока она вернется домой из бара, ты должен очистить ее квартиру, потому как видеть таких недомужиков, как ты, она рядом с собой не хочет. Ну, и каковы твои действия? Ты остаешься в надежде, что она передумает? Или, может быть, ты никуда не уходишь, чтобы умолять ее не выбрасывать тебя на помойку? Нет! Уверен, что ты бежал бы от нее как можно быстрее и дальше, проклиная ее на чем свет стоит и за «подарочек», и за жестокость и цинизм. Так или нет?
— Я же Аню не гонореей наградил.
— Ты реально не понимаешь, о чем я тебе сказал? Не думаю. Ты просто включил дурачка. Конечно, это легче, чем сознаться самому себе, что ты подлец.
— Можно подумать, что ты всегда со своими бабами поступал…
— Ромка, — перебил я его, — я был ничуть не меньшим говнюком, чем ты. История с Катей тому пример. Но я никогда не прогнал бы беременную, и никогда, слышишь, Ромка, я никогда не стал бы мстить женщине, закрывая ей возможность работать. А главное, за что мстить-то? За то, что сам дерьмом оказался?
— Ты знал, что я тогда внес Аню в черный список всех агентств?
— Тогда не знал, узнал совсем недавно. И… Ей Богу, лучше бы мне никогда не узнать этого. Ромка, ты только представь себя на месте Ани. Беременная, без возможности заработать на кусок хлеба. От тебя, Малина, беременная, и тобою же лишенная средств существования. А теперь ты рассуждаешь (понятия не имея, что случилось на самом деле) о морали. Как-де смела Аня оставить ребенка! А кто ты такой, чтобы сметь не только осуждать ее, но и вообще рассуждать на тему морали? А если Аня отдала ребенка в дом ребенка, чтобы иметь возможность хоть как-то выжить, может, собрать деньги и забрать девочку…
— Так что же не забрала?
— А если не смогла? Если ее продали куда-нибудь в гарем или она погибла? Как ты смеешь обвинять не выслушав? Хочешь, я скажу тебе правду?
— Ты о чем? Ты знаешь, что с Анечкой? — спросил я, и тут же обратил внимание на выступивший на ладонях пот.
— Нет! Я знаю, почему ты не собираешься искать Аню.
— Почему?
— Ты боишься узнать, что она ни в чем ни перед тобой, ни перед дочкой не виновна. И тогда нужно будет четко и ясно себе сказать: — я самая распоследняя тварь и скотина. Я один виноват в том, что искалечил жизни двум самым родным девочкам — собственной дочери и ее матери.
Меня словно ударили под дых, словно выпустили одномоментно весь воздух из легких. Уж лучше бы Андрей избил меня. Самое ужасное, что он сказал мне правду. Только эта правда была такой страшной, что приняв ее, дальше можно было уже не жить, или жить, но всю оставшуюся жизнь за нее расплачиваться. Правда был еще и третий путь, но к нему я пришел много позже.
— Палыч, ты жесток.
— Жесток? Не знаю. Возможно, но ничуть не больше, чем ты жесток к людям. Только ты свою жестокость прячешь за шутками, а мне не смешно, и шутить не хочется совсем. Посмотри на себя, Ромка. У тебя же всегда и во всем виноват кто-то, но только не ты. Так ведь? И если Алина тебя бросила, то только потому, что поняла истину.
— И в чем истина?
— В том, что ты отношения строить не умеешь, ты умеешь только разрушать и находить виновных в разрухе. Всех, кроме себя, любимого. Да она охренела от твоих слов, что тебе все равно, что случилось с Аней, как и я охренел от этого. Ром, но тебе же не все равно, правда? Я очень хочу верить, что это не равнодушие, а страх.
— Ты меня еще и трусом считаешь? — не понимаю, зачем я задавал все эти глупые вопросы, если прекрасно знал на них ответ сам.
— Нет. Это другой страх, это полезный страх. Этот страх отличает законченного мерзавца от человека. Если тебе страшно посмотреться в зеркало, значит, не все еще потеряно, Ромка. Я прошел через этот страх… Тогда, когда Катя уехала в Египет. Я заглянул в зеркало, несмотря на то, что и ты, и Кира, и мама на все голоса кричали мне, что во всем виновата Катенька, а я весь из себя невинная жертва. Я осмелился заглянуть в зеркало и жить мне больше не захотелось. У меня было всего три выхода из зазеркалья.
— Какие?
— Можно было согласиться с вами, забить на Катю и стать законченным подонком, можно было сдохнуть, это, кстати, самый простой выход. А можно было осознать свою вину, начать меняться самому и пытаться исправить то, что натворил. Что выбрал я, ты знаешь. Но ты не знаешь, что я ни разу не пожалел о своем выборе.
— А ты не пожалел?
— Никогда, ни на одну малюсенькую секунду. У тебя есть фора передо мной тогдашним и даже не одна, а две.
— У меня? И какие? — вот, снова дурацкие вопросы, только бы задержать Палыча еще на пару минут, только бы не остаться один на один со своей совестью.
— Во-первых, у тебя есть ради кого жить и кого спасать. Если Надя твоя дочка, значит, у тебя должна быть мотивация стать настоящим, достойным отцом девочке. Сделать все возможное и невозможное, чтобы она была счастлива, а это почти невозможно без матери, и неважно, как ее будут звать. А во-вторых, ты не один, у тебя есть и я, и Катюша, и тот же Милко, и возможно, Алина, и мы все готовы тебя поддержать, если ты осмелишься взглянуть в зеркало. Я тогда был один против всего мира, и то справился, так что тебе сам Бог велел. Vincit qui se vincit*.
***
Уже уходя, Андрей мне сказал:
— A nullo diligitur, qui neminem diligit.
— Что? — переспросил я.
— Никто не любит того, кто сам никого не любит. Оглянись по сторонам, Ромка. Вокруг тебя тоже живые люди, и им тоже бывает больно.
Что со мной было после ухода Андрея, я даже рассказывать никому не стану, хотелось всего и сразу. И напиться, и наширяться, и сдохнуть, и волком взвыть. И конечно же, никакого желания в тот день заглянуть в зеркало у меня не появилось.
Удивительно, но злости на Палыча у меня не было. Да, он раскрыл передо мной врата ада, но он же и удержал, не дав в них войти. «У тебя есть ради кого жить и кого спасать. Если Надя твоя дочка, значит, у тебя должна быть мотивация стать настоящим, достойным отцом девочке», — крутились по кругу слова Андрея, не давая сгореть в адском огне. Уже поздно вечером я позвонил Жданову:
— А что такое, vinc… Нет, vincit qu…
— Vincit qui se vincit?
— Да.
— Побеждает тот, кто побеждает себя.
— Спасибо…
***
POV Катерина Жданова.
Анечка усиленно шла на поправку, документы на усыновление готовились, коллекция шилась, маленький внутри меня рос не доставляя мне проблем, Хмелин обрывал телефоны, но ни я, ни Андрей, ни тем более Милко, ему не отвечали, ничего, пусть понервничает, покладистее будет, когда мы предъявим ему наш счет. Все было неплохо. Все, кроме одного. Ромка так и не появился на работе, на звонки Андрея отвечал вяло, а мои и вовсе сбрасывал. Зато постоянно торчал на сайте, но как мы не уговаривали Анечку, как ни пытались ей объяснить, что Ромке сейчас очень плохо, мне она ничего не отвечала, только плакала, а Андрею говорила всегда одну и ту же фразу:
— Роман — предатель. Он сломал меня, меня просто не стало, когда он предал меня. Я не хочу, чтобы и Наденьки не стало, когда он предаст и ее.
И какие бы контр доводы не приводил Андрюша, Аня словно и не слышала его.
— Ты говорила, что ты его любишь.
— Да люблю.
— Он сейчас загибается, понимаешь?
— Понимаю.
— И где твоя любовь?
— Лучше уж мы с ним загнемся, чем Надя, когда он ее предаст.
— Анечка, ну, почему ты думаешь, что он обязательно ее предаст?
— Потому что это его суть, он — предатель.
— Ань, а можно Катя от имени Алины его поддерживать будет пока ты… пока ты сама не можешь с ним разговаривать?
— Делайте, что хотите. Не думайте, что если Малиновский покончит с собой или сломается, то это меня обрадует. Но я с ним общаться не буду, не могу, не хочу, — она заплакала. — Только я не буду отвечать ни за одно обещание, данное Катей Роману, — увидев, что я беру ноутбук со стола, прошептала Анечка.
— Что ты, солнышко, не волнуйся, я не стану давать никаких обещаний, я только узнаю, как он.
— Хорошо.
В среду вечером, я зашла на сайт под именем Алины и выставила статус online. Мне тут же пришло письмо. Это было очень длинное, очень плотно написанное письмо. Вряд ли оно предназначалось кому-нибудь еще, кроме Анечки, и читать я его не стала, это было бы сродни заглядыванию в замочную скважину, просто сразу позвонила ей.
— Аня, Ромка прислал большое письмо для тебя, наверное, это что-то личное. Я не хочу его читать. Давай я перешлю его тебе на мобильный, а ты сама решишь, нужно ли на него отвечать, и если нужно, то что.
Девочка молчала очень долго, видно что-то решала для себя. Наконец прокашлялась и сказала чуть сдавленным голосом:
— Катя, я все равно, уже заранее ему не верю. Опять будет выкручиваться и обвинять мне меня во всем.
— Ты не можешь этого знать наверняка, пока не прочтешь письмо.
— Хорошо, перешли, но я ничего не обещаю.
Анечка перезвонила минут через двадцать. Ни я, ни Андрей ничего не поняли, то есть вообще ничего, в трубке были только рыдания. Пришлось набирать доктора Завьялова…
