Когти амура

— Уже выхожу, — сказал Отабек, прижимая телефон к уху и затягивая петли шнурков. — Зайдем в магазин? Магазин был тут же, на торце дома: хлеб, вода, сигареты и всякая всячина. — Зачем? — спросил Юра. — Семечки голубям. Юра протянул: — О-о-о. Погоди тогда выходить, я щас. Отабек присел на прихожку, полистал ленту вконтакта. Однокурсница проводила субботу на кошачьей выставке, заспамила всё хвостами и мордами. Вот эти лысые всё-таки очень странные. Странные, это чтобы не обидеть хозяев и тех, кому они нравятся, а вообще-то стремные пиздец, как выразился бы Юра. А вот такого Отабек с удовольствием подержал бы, собаки бывают меньше и ни у одной собаки не будет такого хвоста. Прочитал комментарий — мейн-кун. И вот этих, с короткими лапами, кототаксы, и этих щекастых. А вот такие, как Пётя — невские маскарадные. Котята с припыленными пеплом мордочками смотрели в объектив, а их мама повернулась боком и глядела в другую сторону, утомилась уже, наверное, все ходят, снимают, тянут руки к потомству, ещё и улыбаться всем, что ли? Дверной звонок оглушил. Отабек вскочил, поправил шарф, спрятал в карман телефон, открыл дверь со звонким щелчком замка и признался: — Я никогда не слышу твоих шагов. — Потому что я на самом деле привидение, — сказал Юра. — Заговоришь как-нибудь с соседями, что вот, мол, Юра заходит, а тебе: так Юра умер лет тридцать назад, и ты такой — бля-а!.. Отабек вышел на площадку, запер дверь. — Не говори так. — А чё, страшно, да? Страшно? Вместо джинсовки поверх худи, на нем сегодня была куртка. Из-под воротника торчал капюшон, одна завязка свободно повисла вдоль молнии, а другая зацепилась и торчала петлей, Отабек поддел её пальцем и вытянул, узелок на конце тихонько стукнул о воротник. — Страшно. Теперь не буду спать. Юра довольно хмыкнул, поднял руку и потряс пакетом у Отабека перед глазами. В пакете сухой волной встряхнуло семечки. — С дачи. Полведра стоит, не знаем, куда девать, в сентябре ещё ели сами, а щас реально уже невозможно. — У вас есть дача? — удивился Отабек, когда они вышли из подъезда. Вчерашняя теплая и сухая погода не задержалась, ушла путешествовать по миру. Отабек, прихлебывая утренний кофе, смотрел на небо и молился, чтобы не ливануло, но к полудню самые густые и страшные тучи разошлись, остались серые облака, пока даже не моросило. И на том спасибо. С другой стороны, в бессолнечную погоду и парк не так наводнила малышня с родителями, хотя казалось бы, это, может, последние выходные в году, когда можно спокойно выгулять чадо, не придерживая над ним зонт. Юра с гримасой боли на лице закатил глаза. — Да-ача! У деды там грядки, виноградник, смородина, вот это вот всё, понимаешь? — Примерно. — Яблони, вишни, — продолжал Юра. — Не, ну это ладно ещё, варенье, и яблоки на балконе долго лежат, но вот помидоры, например, это ж пиздец! — Томатный сок? — предположил Отабек. Раз уж навык консервирования прокачан на вишневом варенье. Юра посмотрел с мрачностью. — А ты приезжай летом подвязывать. Ставишь штырек, к штырьку поворозочкой помидорчики, — тон ядовитый-ядовитый, глаза прищуренные. А чего бы нет, подумал Отабек, сворачивая за угол. Электричкой, наверное, или автобусом. Обратно вечером, с ведрами или, если есть домик, заночевать, а утром встать и всё до жары сделать, а Юра пусть спит себе, он сова. — У меня, — сказал Отабек, — бабушка в деревне, так что я представляю. И подсолнухи растут? Большой участок? Юра отмахнулся: — Да не. А семки — это сосед с дедой поделился, сам он на масло выращивает. Масло охуенное, кстати, я тебе как-нибудь принесу. С домашним маслом хорошо делать салаты, жалко овощи уже отошли, в магазинах остались глянцевые, как ненастоящие, кажется, поскребешь ногтем — счешешь краску. Отабек поделился этим с Юрой, Юра сказал: — Н-да, свежий уже не сделаешь, но можно свекольный. Ты свеклу ешь? Отварить или запечь, на терку, орехи туда, чеснок, петрушку — охуенная штука, не ел? — В столовой брал, но с майонезом. — У нас тоже был с майонезом, а потом Милка стала с маслом себе делать, диета там у неё была или что, я ржал, а потом попробовал — и всё. Как сделаем в следующий раз, я тебе принесу. — Спасибо. Они перешли дорогу по «зебре». Ночью эта «зебра» после дождя отсвечивала под фонарем, как река, а рядом, возле бордюра, как залив, собиралась лужа, а в ней отражалось дерево. Отабек смотрел на это с балкона, а сам здесь никогда не ходил, на остановку ему идти в противоположную сторону. — Что, — спросил Юра, — нравится уже? Отабек напряг губы, чтобы не улыбаться совсем уж, как идиот. — Странное чувство. Как попасть в места, которые видел на фото или по телеку, а потом с другого ракурса всё такое новое. Юра сказал: ну ты даешь. Спустился впереди Отабека со ступенек, всего три, и вели они к главной аллее, которая, облепленная скамейками вдоль бордюров, вела к постаменту. Пустому. Они дошли до него, пиная листья сперва в стороны, а потом, со смехом, друг в друга, и Юра сказал: — Тут вообще-то Ленин стоял, а потом его то ли краской вымазали, то ли откололи ему чего, забрали на реставрацию. — Скоро, — сказал Отабек, — вернут. — Да лет пять как забрали. Ну да, кто нынче занимается реставрацией Лениных? — Да и на хер бы он нужен, — сказал Юра, пакет с семечками он отдал Отабеку, потому что Отабек был в перчатках, а сам сунул руки в карманы. — Лучше б нормальное что-нибудь поставили. Кота. — Памятник коту? — Ну да. А что, в мире полно памятников котам, так почему нет? Надо взять на заметку, приходится же дополнять проекты деталями на презентациях, чтобы не выглядело пусто. Почему не детализировать котами? Или не спроектировать парк в форме кота? — И как бы это смотрелось? — спросил Юра. — С высоты — замечательно. Потому что этот парк выглядит с балкона, как неровное пятно, а так был бы кот, летом пушистый, зимой сфинкс. Отабека шатнуло, дернуло, он подставил ногу, чтобы не завалиться в бок, когда Юру потащило за ним. Мимо промчался ребенок на велосипеде. Как вообще детский велосипед с дополнительными колёсиками может развить такую скорость? Велосипед домчался до площадки с качелями, женщина в серой куртке бросила раскачивать одного ребенка, кинулась, подхватила на руки шагающего в толстых штанах второго, и крикнула: — Где твоя мама? — Я с па-а-апой! — ответил велосипедист, развернулся и покатил в обратную сторону. Отабек повертел головой. Папа сидел, уткнувшись в телефон, поднял голову, сказал, едва повысив голос, чтобы не совсем уж бурчать себе под нос: — Эдик, не летай. Эдик не слышал, но ехал уже, к счастью, в другую, безопасную сторону, где не топала малышня. — Папаша, — процедил Юра. Быстро спрятался в капюшон, но через секунду вынырнул, схватил Отабека за рукав, потянул за собой. — Давай, пока свободные. Шагал он широко, и Отабек так же — за ним. К качелям. Обычные все были заняты, а балансиры, они же весы, они же две сваренные трубы на вкопанной в землю основе с подобием сидений по сторонам — свободны. — Только не говори, что ты типа взрослый для этого. — Ни в коем случае, — ответил Отабек и спрятал пакет за пазуху. Голуби сновали тут и там, но что-то подсказывало, что не стоит прикармливать их прямо на площадке. Сидение, конечно, железное, мигом приморозило задницу, Юра сказал: кхе, но не слез, а спросил: — Готов? — дождался, когда Отабек покажет в знак утверждения большой палец, и оттолкнулся. Отабека резковато опустило к земле, он напряг ноги и отпружинил наверх, слишком сильно, носки почти оторвались от земли, а Юрин конец качели ударился в землю. Юра зашипел. — Прости! Больно? Юра ухмыльнулся и оттолкнулся сильней, но Отабек был начеку, и поймал движение раньше, чем и его стукнуло об землю задницей. Отабек взялся руками за перекладину, а Юра так и держал свои в карманах, а потом, когда они, насмеявшись, прекратили делать из качания на одной качели соревнование, и отталкивались мягко, одними носками, чтобы подбрасывало плавно и опускало, как перышко, сказал: — Ты прям как на коне сидишь. Отабек посмотрел на свои руки: — И правда. — Катался? — Немного. Родители возили в конный клуб несколько раз, не столько кататься, сколько пообщаться с лошадьми, что ли. Лошади были хорошие. Рядом с лошадью как-то сразу и безоговорочно веришь в иппотерапию. Гладишь по шелковой морде, морда эта тычется, схрустывает морковку с ладони, и на душе так светло-светло. Ехать на лошади — совсем другое. Очень страшно, если не удастся договориться, но если договориться, поверить ей и убедиться, что она верит тебе, то всё хорошо. Отабек катался по кругу, а потом, приехав к исходной точке, падал вперед и обнимал за сильную шею. Грива лезла в лицо. Лошадь не стряхивала его с себя, терпела. Он рассказал это Юре, а Юра ответил: — Меня катали на пони. Не тут, а там, — он качнул головой, и Отабек понял — в центральном парке, — и фотки есть, я покажу потом, надо? — Надо. — А у тебя детские есть? На лошади? Ты пиздец ушастый, наверно, был. Ой. Не обижайся. Юра не злой, но иногда непосредственный, и это в нем открылось не сразу, а только недели через две регулярных визитов с учебником под мышкой, литров кофе и чая, и часов аниме. Очень удачно, что ему тоже нравится, хоть и смотрел он не много. Они уже запланировали что Отабек пересмотрит, а Юра увидит впервые. Фото они вот ещё не смотрели вместе. — Есть. У родителей. Я попрошу отсканировать. Фотоаппарат у родителей был хороший, но пленочный, а когда купили цифровой, Отабек уже был в средних классах, а это не считается за детство. Он уже был не ушастый. Ну, не настолько, чтобы совсем. Юра улыбнулся в ответ. — Куда тебя водили ещё? Куда же? Да много куда, в театр кукольный, но там Отабеку не нравилось, в кино, в зоопарк, просто в парк, кататься на лодке. Отец сидел на веслах, мама — на носу и держала Отабека за руку, чтобы не вывалился за борт. Отабек тогда надулся, ему было лет девять, и он был уже достаточно взрослый, чтобы доверять его здравомыслию. Но вода кругом была чистая, и дуться он скоро забыл, и смотрел, как расходятся из-под весел круги, а под ними уходит на глубину прозрачно-зеленая толща. Отабек сложил предплечья на перекладину, пакет семечек съехал под курткой. — Ещё к бабушкам возили на лето. Одна в деревне. — Юра кивнул: я помню. — А другая в городе. У обеих кроме меня ещё туча внуков. — Весело было? Отабек пожал плечом: — Нормально. А главное, был один брат, сильно старше, и у него был мотоцикл, сам собрал в гараже, и он нас, малышню, на нем катал. Потом огребал от бабушки. Мне купили велик, раз уж так охота кататься, но велик это совсем не то. Хочу когда-нибудь свой собственный мотоцикл. Юра не улыбался, смотрел на другие качели, где качались, усадив на колени толстые комбинезоны с торчащими из-под капюшонов розовыми щеками, две молодые мамы. Одна, может быть, Отабеку ровесница. Что я, подумал он, за дурак? — Юр? Юра уперся подошвами, и весы остановились. — Круто, — сказал он. — А мы с Милкой мелкие спали на даче на одной раскладушке, и купались во дворе. Деда набирал ванночку, она нагревалась на солнце, и мы там играли в спасателей, то я её вытаскиваю, то она меня, пока всю воду не выплещем. Ноги, когда Отабек слез, придержав качели, чтобы не двинули ни Юру, ни его самого, приятно гудели и были как онемевшие. Юра спросил: — Пройдемся? — и кивнул на дорожку. И они обошли большую черепаху с разноцветными пятиугольниками на панцире, деревянных зайчат на пеньках, детскую горку и целую локацию с лестницами, турниками и канатами, скамейки у не до конца облетевших и полупрозрачных от этого кустов. Свернули к зданию, похожему на совковый дом творчества с языками огня на колоннах — языки были явно моложе самого здания, краска ещё сохраняла яркость и даже нигде не растрескалась, — и вернулись к пустому постаменту с другой стороны. Папаши с велосипедистом Эдиком уже не было, беспокойная мама увела обоих своих детей, а две других укачали свои розовощекие комбинезоны, уложили их в коляски и покатили по параллельной от постамента дорожке. Колеса с шорохом разметали листья по сторонам. Отабек достал телефон, посмотрел время: обед, наверное, и дневной сон. Он ненавидел спать днем, в детском саду тихий час бесшумно бойкотировал, выдумывал себе тихие занятия, вроде смотреть в стену, на обои, и сочинять истории про разные города. Вот на этом конце крупного, переплетенного с соседним элемента узора один город, а на этом — другой, и они то налаживают торговые пути, то воюют. А то в одном городе жил герой, то есть сам Отабек, а в другом — его друг, и надо было добраться через целую цепочку препятствий и приключений к нему в гости. — Надоело? — спросил Юра. — Нет, — Отабек спрятал телефон, сунул руку за пазуху, достал нагретый почти до горячего пакет. — Присядем? Юра уже почти пристроил свою пятую точку, но Отабек успел придержать его за рукав, протер скамейку перчаткой — сегодня дождя не было, но ветер никто не отменял, да и с дерева сыпется. Клен над ними почти не поредел и горел красным, как светофор на пустом перекрестке — издалека видно. Отабек положил пакет между ними, развязал. Юра сразу взял горсть, половину швырнул на асфальт и плиты у постамента, семечки рассыпались с сухим стуком. Пяти секунд не прошло, Отабек даже пожалел, что не сосчитал, как налетела, шурша крыльями, целая орда, и затеяла возню. Отабек бросил им ещё горсть, чтобы не волновались слишком, но голуби только кучнее завозились там, где семечки упали густо. — А ты чего меня, — Юра зацепил носок кеда за пятку другого и качал ногами, они не доставали до земли, — про родителей не спрашиваешь? Не бывает так ни хера, чтобы были только сестра и дед. Потому что это плохой вопрос, Отабек это чувствовал. Потому что не было в Юре светлой грусти или схожих чувств, какие бывают у выросших в семье сирот. Потому что зачем дергать за эти ниточки хорошего человека? — Что с твоими родителями? — Да хорошо всё с ними, блядь! Про папашу вообще не знаю, какой-то хуй, лет до восьми мне какие-то алименты переводил, сам никогда не являлся, а потом… — Юра качнул головой. — Деда сказал, на хуй надо, гоняться ещё за ним, жизнь догонит. Ни черта не догонит, подумал Отабек, не существует на свете кармы. Такого, чтобы за плохие поступки настигало плохое, а за хорошие — хорошее. И всякие сволочи доживают свой век с абсолютно спокойной совестью, именно потому, что сволочи, а нормальные люди страдают пожизненно из-за пустяков. — А мама? Юра передразнил: — Ма-ама… Да там же где-то. Последний раз приезжала года три назад. Привезла килограмм конфет, а Милку как раз прыщами обсыпало, аллергия, а тут, блядь, конфеты, кушай, доченька. Ух, Милка материлась! Они тогда посрались, прям с воплями, чуть не с дракой, и та уехала. Мать. Может, уже и третьего родила, не знаю. А чё, схема отработанная: родила, отцу спихнула, причем не отцу, не папаше, в смысле, а своему, блядь, отцу, и на свободу с чистой совестью. Мы с Милкой от разных папаш. Да, правда, не особо похожи, но бывает же так, что девочка на маму, а мальчик на папу, или наоборот, или вообще пошли в разных родственников, непонятно по каким линиям. Юра помолчал, подсыпая семечек голубям, а те всё курлыкали, курлыкали, а двое, наевшись, устроили брачный танец. — Бедный деда. На хер бы ему это всё надо было. У Милки ещё нормальный относительно, ну, отец, до сих пор ей подкидывает понемногу, они общаются даже, у него другая семья, они как-то даже на море её с собой брали, а мой… вообще пиздец. Один наклевавшийся кавалер не добился взаимности от белой с коричневым дамы и переключился на серую с черной полоской на шее, серая ему тоже не симпатизировала. Они сунули руки в пакет одновременно, Отабек быстро отдернул свою. Глянул на Юру. Юра уставился ему в лицо коротко, распахнутыми глазами, ещё зеленее, чем всегда, на контрасте с багряной осенью, совсем весенние — он и родился в первый день весны, не зря же — и отвернулся, уставился перед собой, мимо голубей, в серый гранит постамента. И что на это ответишь, что скажешь? Всё будет хорошо? Так всё уже хорошо, живут, не нищенствуют. Николай Алексеевич не старый ещё человек, и не скажешь по нему, что на нем висит какой-нибудь груз. Отабек уже с ним познакомился, выглядел Николай Алексеевич под стать голосу — коренастый, с седоватой бородкой и неглубокими залысинами. Сказал, что позвал бы на чай, но они же опаздывают, Юра сегодня проспал, уж извини, Отабек. Ничего, ответил Отабек, в другой раз. Но другого раза пока не случилось. Сидеть оказалось холодно. Они добросали семечки, и Юра спрятал пальцы в рукава, поджал ноги и сбился, нахохлившись, как кот, не хватало только хвоста, чтобы обернуть лапы. — Пойдем? — предложил Отабек. — Отогреемся чаем. Юра кивнул, и они побрели, и до ступеней аллея вела куда дольше, чем от них. Перешли дорогу, обошли дом, сунулись в подъезд, и столкнулись в пролете первого этажа со здоровенным усатым дядькой. Юра сказал ему: — Здрасьте, дядь Миш. — Ребят, мы там шкаф спускаем, не разминемся, — ответил этот дядя Миша, — погодите десять минут. Они отошли к лифту, надо будет спросить у Юры работал ли этот лифт когда-то вообще, потому что у Отабека складывалось впечатление, что нет. У лифта было сумеречно. Отабек снял перчатки, сунул в вертикальный карман на груди, и перчаточные пальцы торчали оттуда, как экзотический черный цветок. Юра перемялся с ноги на ногу, поднес руки к лицу, подышал. Ни перчаток, ни шарфа, совсем сумасшедший. — Давай, — шепнул Отабек и отставил локти назад. Юра помешкал, шагнул и сунул руки ему в карманы, Отабек сунул следом свои, накрыл ледяные пальцы. Тонкие, как церковные свечи. Слов всё ещё не было, поэтому Отабек сказал просто: — Спасибо, Юр. Что рассказал. Теперь я больше о тебе знаю. Юра вскинул голову, глаза блестели. — И тебе. Покатаемся как-нибудь на лошадях, да? И на мотике. Отабек покивал: обязательно. Не отдернул рук и не отшагнул сам, когда Юра придвинулся ещё ближе, а губы у него были холодные. По лестнице, оглушительно топая, проволокли шкаф.