Когти амура

После десяти пошел снег. Ещё с раннего утра хмурилось, хмурилось, и Отабек еле-еле поднялся с постели. В ванной присел на бортик и чуть не уснул опять с зубной щеткой во рту. Позавтракал с закрытыми глазами. Потеплее оделся, быстрым шагом, едва не срываясь на бег, дошел до остановки. Сегодня один, без Юры, Юре на вторую пару, и он ещё без зазрения совести спал. Хорошо тебе, думал Отабек, крепче берясь за поручень на повороте, зевнул, напрягши челюсть. Ну, поспи хоть ты. Такая погода, весь день только и спали бы, если бы был выходной. В прошлую субботу так и было: лил дождь, они легли посмотреть кино, потом поставили на паузу, неспешно поласкали друг друга и уснули, даже не сходив помыть руки. Встали поесть и снова легли. — Деда переживает, что я тебе надоедаю, — сказал Юра, перекатившись на бок, к Отабеку лицом, тронул губами его плечо. — Говорит, мальчик воспитанный, не выгонит тебя, но совесть надо иметь. Отабек погладил Юру по волосам. — Ты ему не рассказывал? Юра задрал брови. — Ты чё! Нет, естественно. Я, блин, даже не знаю, как бы это выглядело. Типа, деда, я не просто так к Отабеку хожу, и не учиться, а… — он поднырнул под одеяло рукой и взял Отабека внизу, в горсть, сжал легонько и рассмеялся. Потом посерьезнел. — Я скажу, но потом, не сейчас. Или ты хочешь? У вас типа жениться сразу принято? Ты меня красть не надумал? — Это, — сказал Отабек, — варварство. Красть. Но я не хочу, чтобы у тебя были проблемы дома из-за всего этого. — Я тоже не хочу, поэтому и молчу пока. Понятно, что он не обрадуется, но это ж не конец света! Наверное. Я объясню нормально, что ты мне нравишься, что мы, ну, реально вместе. — Он запнулся, глубоко вдохнул и подлез Отабеку под руку, Отабек прижал его крепче, а Юра вдруг заявил: — Если меня дома запрут, я сбегу к тебе через балкон. — Это ваша семейная традиция. Своим родителям Отабек тоже ничего, естественно, не рассказывал. Они звонили, когда Юра был у него. Юра сбегал на кухню, но Отабек всё равно говорил: у меня в гостях друг, и даже попросил Юру однажды подойти к вебке, когда мама стала подозревать, что друг у него вымышленный. Юра выдавил смущенное «здрасьте» и слился заваривать чай. Мама спросила, учатся ли они вместе, Отабек ответил, что Юра живет этажом выше, и на этом тему закрыли. Друг и друг, и замечательно, рады за тебя, медвежонок. Если признается, что не просто друг, порадуются тоже, но, наверное, как Юра и говорит, не сразу. Понадобится время на осознание. Может быть, много времени. И нельзя сказать наверняка, останется ли настолько же приоритетным для них его образование в обновленных условиях. — Они у тебя строгие? — спросил Юра после очередного сеанса связи. Отабек вносил в программу толщину стен и размер оконных проемов, подходило время браться за макет, а макет — это очень серьезно, надо четко всё представлять, прежде чем начинать. Макет, если что, придется переделывать, простой отменой действия не обойтись. Юра сел у него за спиной, прислонился, обнял за пояс. — Не очень, — ответил Отабек. — Понимающие. — Не лишат дотаций за гейство? — Было бы очень печально. Придется переходить на подножный корм и поставить кормушку на балкон. Они немного обсудили способы ощипывания голубей. Юра сказал, что надо, как курицу, кидать в кипяток, а потом перья отпадут сами. Отабек спросил, где он такое видел, Юра не помнил, не исключал, что в кино, зато рассказал, как дедушка обсмаливал домашнюю курицу — не их, они не держали на даче живности, кроме Пёти, которого возили с собой, — над газовой плитой со снятой конфоркой, и какой был прикольный паленый запах. И бульон наваристый, совсем не такой, как из магазинной птицы. Бульона бы сейчас, подумал Отабек, поддергивая свитерный ворот. Пора носить что-то с высоким горлом или не снимать в аудитории шарф. Девочки сидят в палантинах и шарфах, может, и Отабеку замечаний делать не станут, но вдруг тут тот же принцип, что и с головными уборами — дамам можно. Надо погуглить на этот счет. С переднего ряда обернулась Алёна, кивнула на окно: снег пошел, мазнула по Отабеку взглядом с большой буквы вэ. Они неплохо общались. Алёна неделю с Отабека не слазила, выпытывая, с кем он встречается: с их курса, из их универа, ну давай, блин, кто она, говори! Отабек спросил, с чего Алёна вообще это взяла, та посоветовала купить гигиеническую помаду, нельзя же доцеловываться до таких состояний. Губы и вправду саднило, и Отабек, поразмыслив в аптеке между средством с пометкой «для мужчин» и с пометкой «защита от холода» выбрал второе. Зима на носу, пригодится. Юре не рассказал, но тот нашел сам, когда полез к нему в карман греть руки. Сказал: о, и мне такая нужна, а есть прикольные, с каким-нибудь вкусом? Отабек стащил телефон на колено, посмотрел время — до конца пары сорок минут. Пара довольно унылая, история архитектуры. Унылый, как водится, не сам предмет, а способ подачи и препод — мужик средних лет, которому вот вообще не интересно рассказывать им что-то, когда так задорно валит за окном первый снег и залепляет стекла почти на треть. Растает же через час, температура ещё плюсовая. Жалко. Отабек открыл диалоги. «С первым снегом!» Юрино, две минуты назад. И следом: «Видал как валит!!! Гулять пойдем? У меня только две пары. Встретимся возле перехода» Переходов между их вузами много, но, конечно, Юра о том, который ровно посередине, они высчитали, возле центральной библиотеки. Отабек убедился, что никто на него не смотрит, быстро набрал: «С первым снегом! Растает, будет грязь. И лужи. И я замерзну, наверное. Поедем домой?» «Мерзляк» Что есть, то есть. Отопление в доме, к счастью, работало на отлично, Отабек ходил в футболке. Юра говорил, что они даже окно в кухне на проветривание ставят, чтобы не задохнуться. Ну, понятное дело, думал Отабек, три человека и кот надышат и нагреют пространство больше, чем он один и ещё Юра вечерами. «Хорошо. Погуляем» «Нет уж. Заболеешь, мне тебя выхаживать. Хотя… ты же будешь хорошим пациентом?». Отабек отослал в качестве ответа картинку с подпирающим лапой морду задумчивым львом, но Юра не посмотрел, учеба, наверное, отвлекла. Бывает. А снег прекратился ещё до конца пары, и сразу осел на карнизах рыхлой губкой. Гулять не пошли. Встретились у перехода, и Юра сам сказал: — Бе-е, мерзость, давай домой. Он был уже в теплой куртке и даже в шапке, Отабек, как уже бывало, заподозрил вмешательство дедушки в Юрины утренние сборы, но вслух интересоваться не стал. Шапка Юре на удивление шла. И красный от холода нос, и совсем бесцветные на ещё более белом, чем обычно, лице ресницы. Они дошли до остановки, встали, подпертые с обеих сторон другими студентами и прочими потенциальными пассажирами, и Юра тихонько, ещё глубже запихивая руки в карманы, сказал, поглядывая на парочку, которую не смущало даже соседство переполненной урны, не говоря уже обо всем остальном: — Я бы тебя тоже поцеловал. — Было бы здорово. Юра улыбнулся, и Отабек ему тоже. Ну, а у этих ребят, может, нет места, чтобы уединиться, и они отказались бы от поцелуев на остановке, чтобы побыть вместе, не оглядываясь, что мама скоро вернется с работы. Каждому своё везение. Они дождались и загрузились в набитую маршрутку. Встали вплотную, и Отабек взялся за поручень над Юриным плечом, а Юра взялся за его руку, незаметно. Интимно. Самое незаметное всегда самое интимное и есть, а вовсе не то, из чего устраивают показуху. В подъезде Юра сказал: — Я домой заскочу, покажусь. Отабек придержал его за рукав между этажами и сказал, что разогреет суп и будет ждать. Юра качнул головой и наэлектризованные волосы — шапку он снял, едва пикнула подъездная дверь, и они встали торчком, как грива, — качнулись следом. Отабек послушал, как щелкнул замок наверху, вошел, разулся. Потер руки — бр-р, зима всё-таки. Уже почти. Хорошо бы, чтобы не слякотная. Хотя разве бывает другая в городах? Либо слякоть, либо каток. Выбор прямо как в советском магазине: либо каменные пряники, либо ириски, которые пломбы вырывают. Родители рассказывали. В качестве альтернативы бабушка, мамина мама, делала дома леденцы из жженого сахара. Отабек даже пробовал, когда мама ностальгировала по детству — вкусные, но много ему не дали, потому что зубы надо беречь. Он рассказал это Юре, когда тот прибежал через десять минут с пакетом пирожков. Сказал: деда отказывался без этого отпускать, недавно из духовки, ты что, хочешь обидеть моего деду? Отабек убрал хлеб, суп с пирожками — так ещё лучше. — А у тебя что, — спросил Юра, — с зубами проблемы? Не замечал. — Нет. Но родители очень этого боялись. — А, — сказал Юра. — Не, деда ничего такого не говорил, только зубы гонял чистить, а я ленился. А потом привык как-то, теперь не могу без этого. Вряд ли, подумал Отабек, у вас был избыток конфет, чтобы беспокоиться о зубах. А у Отабека сплошные тети и бабушки, и прочие, которые обязательно принесут в дом, где есть ребенок, сладкое. С супом Отабек перестарался, даже ложка, полежав в тарелке пять секунд, пока он откусывал и жевал пирожок, практически раскалилась. Юра старательно дул, поднимая бульонную волну, и прихлебывал, жмурясь. Пирожки тоже ещё теплые, ими рот особо не охладишь. — Голодный, пиздец. Не позавтракал. — Проспал? — Ну да! Деда знал, что мне не на первую, и не трогал. Зато шапку впихнул. Я уже вылетал буквально, всё взял, что дали. На вторую пару проспать ещё проще, чем на первую. Думаешь, что времени очень много, а оказывается, его вообще нет. И я тебя, подумал Отабек, не разбудил. Мы не договаривались, но всё-таки. Пожелание доброго утра и ответ «доброе» уже стало знаком «я встал и собираюсь». Если Юра не отвечал за то время, пока Отабек умывался и ставил чайник, Отабек звонил ему. Юра бормотал в трубку: да встаю я, встаю, варвар. И Отабек думал, что если бы Юра оставался у него на ночь, он обязательно целовал бы его в нос или в ухо, или что там торчало бы из-под одеяла? Когда Юра засыпал за киносеансом, часто из-под одеяла торчала пятка. Пятку спящему опасно целовать, одно движение — и напрасно беспокоились родители об Отабековых зубах. — Ты сегодня надолго засядешь? Отабек прикинул и ответил, что да. Чем ближе к сессии, тем больше концов надо подобрать. Чем больше получится автоматов, тем короче его личная сессия, тем дольше каникулы, тем больше времени он проведет с семьей. Это всегда мотивировало. А в этом году — тоже, но не так сильно. Юра ещё не знает, что он уедет на неделю или на две. Никак не выпадет повод сказать. Чай решили пить погодя, дождаться, когда улягутся пирожки и суп. В животе стало полно и горячо, и тепло побежало по венам, добралось до кончиков пальцев. Отабек провел осторожно по Юриной руке, Юра хохотнул: щекотно. — Прости. Юра наклонил голову к плечу. Подвинулся по диванчику дальше, плотно оперся спиной. Отабек собрал тарелки, составил в раковину, а Юра всё смотрел на него, смотрел, пока от этого взгляда у Отабека не начали гореть уши, а сам только удовлетворенно хмыкнул и провел, надавливая, ладонями по своим бедрам. — Иди сюда? Отабек переступил ногами на месте. Юра смотрел, склонив голову, выбившиеся из хвоста пряди накрыли ему ухо. Он погладил себя по джинсам опять, облизнулся, и Отабек подумал, что отказываться даже смешно. У них обоих впереди забитый учебой вечер, а после учебы обоим будет ни до чего. Так когда ещё, спрашивается, делать вот это, что Юра имеет в виду? — Нет? — Да, — выдохнул Отабек. Сбросил у диванчика тапки, переступил по полу уже в носках. Юра маленький. Его можно даже поднять, если взять под бедра. Он так жадно их стискивает у Отабека на поясе, цепляется весь, трется. А раз потянулся поднять Отабека так же, они стояли у стенки, и Отабек подумал, что если прижаться спиной, перенести вес, то не такой уж он и тяжелый. Для другого кого-нибудь, не для Юры явно. И сказал тогда: Юр, не надо, и Юра не стал настаивать, а желание, похоже, осталось. Если сидя, то ничего, Отабек ведь не будет прямо усаживаться, не в седло же, да? Если чуть-чуть, то можно. Когда Юра садится так и прижимается весь — это… ах. Его тогда можно крепко притиснуть, и так у них произошел первый раз — самые лучшие воспоминания, хотя поверх них за эти недели многое уже наслоилось, о чем Отабеку нравилось вспоминать под душем или в кровати, в дни, когда Юра уходит домой рано или — к счастью, редко, — не приходит совсем. Юра свел колени, и Отабек поставил свои по сторонам его бедер, оперся руками на спинку. Домашние штаны натянулись, а спереди так и вовсе топорщились совсем уже неприлично. Отабек потянулся поправить, Юра остановил его за руку на полпути, погладил костяшки большим пальцем. — Тебе нормально? Отабек кивнул: да, да, всё в порядке. Это нормально, что стоит, в этом весь смысл затеянного. — У тебя, — сказал Юра, — уши краснющие. Отабек признался: — Волнуюсь. Может, поменяемся? — Не нравится так? — Нравится. То есть, не знаю. Тебе не тяжело? Юра похлопал его по бедру, надавил, и Отабек опустился, почувствовал ягодицами Юрины ноги. Жесткие, но не так, чтобы невозможно было сидеть. — Ну не тонну же ты весишь, — сказал Юра, прижавшись губами ему под ухом. — Сядь нормально. Я хочу так. Попробовать. Что вечно я на тебе разваливаюсь? Не разваливаешься, возмутился Отабек про себя, что за слово такое. Сел плотнее. Если Юра говорит, что ему нормально, значит, так и есть, он не станет терпеть себе во вред. Не станет же? — Если будет тяжело — скажи. — Окей, — шепнул Юра и провел от уха по челюсти кончиком языка. А я не побрился сегодня, подумал Отабек. Колючий. Юру это, кажется, не смущало. Он ещё погладил языком под подбородком и около рта, нашел, наконец, губы. Отабек приоткрыл их, встретил юркнувший между ними язык, прихватил осторожно. Юра улыбнулся и взял его за затылок, прижался ртом крепче. Так сильно, что Отабеку пришлось приподняться на коленях. — Куда? Сиди. Как скажешь, выдохнул Отабек, как скажешь. Положил руки Юре на плечи и гладил, пока теплые пальцы шарили у него под резинкой штанов. Штаны потянуло вниз, и члену стало прохладно. И сразу же горячо, и жарко спине под футболкой. И тесно, когда к стволу прижался горячий Юрин ствол, и потерлись друг о друга головки. Отабек сунул руку между их животами, но Юра прикусил ему кожу на шее и шепнул: я сам, можно? Провел рукой так, что поджалось нутро, и сердце ухнуло в пах, и пульсировало там, толкаясь в такт Юриной руке, пока всё не поплыло перед глазами, и пришлось обхватить Юрины плечи сильней, чтобы не полететь с диванчика на пол, но Юра сам обхватил его другой рукой за спину и удержал. Правая рука у него была теперь мокрая, и футболка на животе тоже. Прямо явное такое пятно. — Прости. Юра, держа руку на отлете, потыкал себе в живот пальцем. — Хах, ты как конь, блин. И я тоже. Кру-уто. — Щеки у него горели, и сам он из бледно-умученного стал здоровый и полный жизни на вид. Отабек невольно подался поцеловать эти щеки и кончик носа, и розовые скулы. — Ты, — сказал Юра тихо, — очень красивый, когда вот так… Когда поддаешься. Тебе понравилось? Отабек признался: очень. И сказал снимать футболку, а он сейчас выдаст Юре свою, потому что эту, конечно же, надо застирать, как бы Юре ни хотелось ходить с доказательствами своей явной самцовости. Юра ткнул его пальцем в бедро, и Отабек, наконец, с него слез. Ноги подрагивали. Он подтянул белье, чтобы не давило на чувствительные места. А Юра вставать не спешил, смотрел на него снизу вверх, тепло и расслабленно, и Отабек подумал: всё, что угодно, лишь бы ты был доволен.