Когти амура

Ёлку наряжали в начале второй недели декабря. Ту самую, возле пустого постамента в парке. Отабек успел только на самый финал процесса, когда рабочие прилаживали последние «дождики» к верхним веткам, а потом собрали коробки, обрывки бумаги и прочий мусор, опустили вышку и уехали, ловко маневрируя по дорожкам. Дорожки в лужах похожи были с балкона на ягуаров, такие же серые и пятнистые. И где же снег? Пунктуальный Новый год подступает, как положено, а зима куда-то, по-видимому, засунула календарь по весне и теперь не может найти, думает, что ещё осень, и не чешется. Прямо как Отабек, который весь семестр уверен был, что по колористике у них зачет, а оказалось – ничего подобного, учите билеты. Ёлка в пластиковых снеговиках, гигантских снежинках и шарах, почти незаметная, как и бывает с парковыми деревьями, если это, конечно, не магнолии и карликовые клены, преобразилась и выделялась теперь ярко, как первая красавица на балу. Хорошо, что наряжают живую ёлку. У Отабека, когда он проходил мимо ёлочных базаров — а их теперь понатыкано было буквально на каждом углу, даже в этом районе, не говоря уж о центре города, — просто сердце кровью обливалось. Ужасно. Погубленные деревья. Отабек поёжился, запахнул куртку на груди. Он сперва выскочил на балкон так, поглядеть, что же происходит, но потом зашел и оделся. Декабрь и январь совершенно неподходящие месяцы для простуд, ни за что не отлежишься как следует, а это всё-таки первое условие лечения. Игрушки с такого расстояния было толком не разглядеть, Отабек высунулся с балкона так и эдак, посмотрел наверх, нет ли там Пёти. Юра говорил, что зимой на балкон почти не выходят, только кастрюли выносят, если не помещаются в холодильнике, да холодец перед Новым годом, но опасения с Отабеком останутся, наверное, на всю жизнь. Он улыбнулся, поднял плечо, потер шею под шарфом. Несколько шаров и что-то, чего Отабек не мог разобрать — то ли конфета, то ли сосулька, — висели совсем низко. Интересно, не сопрут? Повесили-то для красоты и всеобщей радости, но люди такие люди. Нет, серьезно, что это? Отабек достал телефон, включил камеру, навел на ёлку. Так-так. Приблизил: таки конфета. Однокурсница Алёна пользовалась этим лайфхаком с камерой, чтобы переписывать мелко написанное с доски. Очки при явной близорукости носить стеснялась. Отабек обвел верхние ветки, оглядел верхушку, выцепил в объектив большой фиолетовый шар и снеговика с ярким шарфом. Осмотрел нижние ветки. Ветка качалась. Отабек сдвинул телефон на миллиметр влево. Юра на экране махал рукой, перчатка так и мелькала. Да ладно! Отабек поглядел просто так, вдаль, Юра подпрыгнул и махнул руками над головой, недвусмысленно сигнализируя: ну ты и слепошарый! Отабек торопливо помахал в ответ: я увидел тебя, прости, что не сразу. Юра достал из кармана телефон, показал, Отабек кивнул, и телефон через пять секунд разродился мелодией. — Да. — Я тебе машу-машу! Думаю, не буду звонить, ещё телефон от неожиданности выронишь. — Извини, я не ожидал. А что ты там делаешь? — То же, — ответил Юра, — что и ты! Смотрел, как ёлку наряжали. Что-то рано они в этом году, я думал, мы вместе посмотрим, ну ладно уже. А ты чего рано так? — Получилось освободиться, — Отабек оперся локтем на раму, Юра уже спешил по аллейке к ступеням, такой маленький с высоты шестого этажа. — Ты тоже рано. — А я с физры свалил, и не смей читать мне нотаций. — Ни в коем случае. — Деда позвонил, говорит, ёлку наряжают, так я рванул. Каждый год смотрю, а в этот раз, блин, пропустил половину. — Очень жаль. Раньше Юра учился в школе, здесь же, в трехстах метрах от дома, и мог, наверное, всегда прибежать, а теперь-то пока доберешься. Юра, не отводя телефон от уха, поглядел в обе стороны, стоя носками ботинок на бордюре, перешел дорогу, встал на тротуаре под окнами, задрал голову. Был он без шапки, капюшон сполз на затылок, из-под раздерганного воротника торчал край шарфа. — Зайдешь? Юра потер нос, кивнул, и сказал, прикрыв перчаткой рот вместе с телефоном: — Я соскучился. Они виделись вот буквально с утра, на пару перепрыгивали разросшиеся за ночь лужи, и оба точно знали, что увидятся вечером, но Отабек высунулся, чтобы Юре снизу было лучше его видно, и тихо ответил в трубку: — Я тоже. Сессия маячила на горизонте, а значит, настала пора что-то решать с макетом. Он, готовый, стоял в углу и уже успел стать частью интерьера, и даже Юра, предварительно нафоткав во всех ракурсах, перестал обращать на него внимание. Стоит и стоит, есть не просит. А делался он тем временем не красоты, а оценки и автомата ради. А для оценки надо его предъявить, и фото тут не прокатит. Отабек прошерстил все сайты городских такси, какие ему выдал гугл, те, которыми когда-то пользовался сам и те, которые посоветовали в городской группе вконтакта, и нигде скидок для единоразовой поездки не обнаружил. Скидку для постоянных пассажиров Отабек, как уважающий себя студент, который честно ездит на маршрутках — а в общежитскую пору вообще на трамвае по студенческому проездному — нажить никак не мог. Жить далеко от центра — большой плюс в смысле арендной платы, но нехилый минус, когда нельзя воспользоваться городским транспортом. Отабек ещё раз пролистал примерные цены, похрустел ногтями по подбородку и закрыл все вкладки, кроме одной. Эконом, согласно названию, а на деле не экономия, а насмешка, но хоть что-то! Действительно, Новый год на носу, староста уже объявляла, что пора скидываться на подарки преподавателям. Конечно, можно без этого, но да — куратору веселее разруливать ваши косяки на грядущей сессии с мыслью, что мы так его любим, что даже презентовали не совсем уж паленый коньяк. Отабек ещё не сдавал, но планировал в понедельник. А там и у Алёны день рождения в конце декабря, надо же хоть что-нибудь, хоть сувенир, хоть цветы, хоть коробку конфет преподнести, общаются всё-таки, и она его прикрывает, если надо, и конспектами делится, которые Отабек сам не успевает вести. И Юра. Юре нужно подарить… что? Заказать сет суши? Он будет рад, но еда — это всё-таки не подарок, тем более не подарок под ёлку. Ну не бутылку шампанского же дарить, в самом деле! К тому же и ёлки у Отабека никакой нет. Он покупал в прошлом году несколько «дождиков» и набор пластиковых снежинок, клеил на окна и зеркало, вот они и остались. А в этом году можно сделать уже, наконец, объемную снежинку. Огромную такую, из полосок бумаги. Давно хочется, каждый год, и каждый год как-то не по себе: клеить эту снежинку, самому, вешать её куда-то — тем более потом всё равно к родителям ехать, там уже будет нормальный праздник, — но в этом году есть Юра, а значит, всё по-другому. Надо уже задействовать остатки цветной бумаги и наделать разных, не только белых. Юра это намерение горячо одобрил. — Зеленую! И оранжевую! И чёрную, чёрную, блин, это прям в твоём стиле! Действительно, подумал Отабек, чёрная снежинка даже в голову не приходила, а почему? — Ты прав, Юр. Я вот с макетом разберусь, освобожу голову, и займемся, к следующим выходным, я думаю, точно. — А что с макетом? — удивился Юра. — Готов же. Отабек показал вкладку с такси и коротко осветил проблему: дорого, а везти надо. В автобусе это нереально. Вообще-то есть приятель с машиной, но сейчас к нему не хочется обращаться, не общались какое-то время, Отабек его даже в гости ни разу не звал, и вот так возникать и сходу с просьбой — нельзя так. — Ты до хера, — сказал Юра, придвинувшись, — правильный. — Гм, — сказал Отабек. — Нет. Юра взял его за затылок, наклонил к себе, улыбнулся в губы, проговорил, царапаясь об Отабеков подбородок: — Я знаю. Не везде. Отабек взял его под лопатками, подался вперед, уложив Юру себе на руки, и поцеловал улыбчивый рот, щеку и около брови. Юра задышал чаще. Резво скинул тапки, они сухо шорхнули по полу, затянул ноги на диван, лег плечами на прислоненную к подлокотнику подушку. Глядя Отабеку в глаза, развел колени. Так, да? Тапки Отабека стукнули громче, хлопнули, как два выстрела. Он развернулся, путаясь в Юриных ногах, встал на колени между его разведенных колен, оперся на локти, склонился, челка свесилась на лоб, и сказал: — Юра. Юра взял его за ушами и ничего не ответил, смотрел в глаза, а зрачки огромные, почти во всю радужку, и только по краям тонкой полоской темно-зеленое. Руки нырнули вниз, мазнули Отабеку по груди. Он поджал живот, когда по нему прошлись кончики пальцев и скользнули ниже, забрались под резинку штанов. — Юра. Юра молчал. Потом облизнул губы и сказал: — Поцелуй меня. Ну как тут откажешь? Отабек целовал, забираясь в податливый рот языком, коротко замычал, когда штаны настойчиво потянули вниз, но сопротивляться не стал. Пальцы оттянули следующую резинку, погладили поясницу и дальше, ниже, стиснули задницу так, что Отабек замычал громче. Пальцы упорно пробирались дальше, рывками, в такт сбившемуся дыханию, и Отабек не выдержал, укусил Юру за губу, когда пальцы тронули сухой вход. — Что? — спросил Юра, глядя в упор, но глаза были совсем ошалелые, и решительного прямого взгляда не вышло. — Если ты отказываешься, я сам себя трахну. Не рассказывай мне, блядь, что можно без этого жить, сам знаю. Я хочу. Отабек поднялся с локтей, оперся на вытянутые руки, посмотрел на Юру сверху: красный, растрепанный, он был сегодня с хвостом, но резинка сползла и затерялась где-то под подушкой. И штаны вот-вот не выдержат напора и треснут на самом палевном месте. О господи, Юра, нельзя же так! Отабек быстро сел на пятки, сдернул застрявшие на бедрах трусы, взял за бедра Юру, сгреб горячую ткань и потянул на себя. Юра от неожиданности послушно распрямил ноги, дал снять с себя штаны. Забеспокоился уже на трусах. — Э, ты чего? Отабек промолчал, поглядел из-под бровей и накрыл ладонью четко очерченную под тканью головку. Юра поерзал, потерся об руку, закусив губу. Отабек рывком задрал ему бедра и раздел окончательно. Аккуратный Юрин член стоял так крепко, что казалось, зазвенит, если коснуться рукой. Отабек попробовал — и действительно извлек звук: Юра застонал, вздернув к потолку подбородок. А дальше вздыхал и весь подавался навстречу, когда Отабек проводил ладонью по всей длине и сжимал в кулаке головку. Между разведенных ног, ниже поджавшейся мошонки в редких светлых волосках, розовела нежная кожа. Отабек погладил там, осторожно, едва надавливая, помассировал. Скользнул сухими пальцами ниже. Юра весь сжался, притиснул подборок к груди, попытался отползти на спине и уперся в подушку лопатками. Уставился, тяжело и шумно дыша. — Блядь. — Что-то не так? — спросил Отабек. Юра закрылся предплечьем, уши и щеки горели, как закатное небо над морем. Он хохотнул раз и ещё, подтянул колени и попытался повернуться на бок. — Я хуйню ляпнул. Блядь. Не сейчас, конечно, я не могу сейчас. Я… в принципе, когда-нибудь… Подготовиться надо же, вся хуйня. Я… — Юр, — Отабек потянулся, оставив его член без внимания, тронул пальцами подбородок, дождался, пока Юра выглянет из своего укрытия. — Я ничего не имел в виду. Ты что? Конечно же, не сейчас. Но вообще, в целом, если ты хочешь, то я не против. Но подготовиться надо ещё и морально, понимаешь. Мне тоже. Юра мотнул головой, стряхнул со щеки налипшие волосы и буркнул: — Ну, а чего ты тогда? Я думал, ты типа, прям щас. Чего полез-то тогда… туда? Отабек не стал отвечать, наклонился, задрал ещё выше Юрину футболку, поцеловал по очереди соски, опустился, ведя по животу языком, облизнул губы и накрыл тугую головку. Солоноватый вкус смазки наполнил рот. Юра напрягся, схватил его за волосы, прижал к себе, опомнился, отпустил, вскинул бедра и член вошел глубже, занял весь рот, гладкий, горячий и твердый. Отабек, стараясь дышать носом, взял на секунду полностью, выпустил, пососав напоследок головку, перехватил ствол рукой и опустил лицо вниз. Лизнул, далеко высунув язык, мошонку, пососал яички по очереди. Пятки упирались в подлокотник, но Отабек согнулся ещё сильнее и, не слушая смущенного Юриного шипения, лизнул напряженный вход. Надавил и погладил кончиком языка, не останавливая скольжения кулака по члену. Ты такой здесь вкусный, подумал Отабек, распаляясь, длинно потерся головкой о валявшиеся под ним Юрины штаны. Я так хочу войти в тебя здесь. Вот так лизать, пока ты не станешь просить этого сам, смазать и войти. И быть единым целым с тобой, хотя бы недолго, хотя бы минуту. Юра. Юра кончил, рыча в прижатую ко рту ладонь, и Отабек, чувствуя, как вздрагивает Юрин член в кулаке, потерся сильнее и кончил следом. Они полежали, приходя в себя. Юра, раскинувшись на подушке, Отабек, лицом у его вздрагивающего бока. На животе поблескивала густеющей лужицей сперма. — Юр, — спросил Отабек, — дедушка заметит, если ты придешь не в своих штанах? — Вряд ли. Он даже если не спит, когда я прихожу, то свет верхний уже погасил. А что? Отабек потрогал коленом мокрое, поморщился и признался: — В штанах тебе придется моих идти. Юра, нахально улыбаясь, согнул ногу, потрогал розовой пяткой Отабеков ещё полутвердый член. Отабек подумал и промолчал. Спрашивать, на ходу ли это чудо советского автопрома, и не развалится ли оно на первом же повороте, было бы высшей пробы хамством. Юра хлопнул его по спине и успокоил, потому что хамская мысль, очевидно, отпечаталась-таки на лице: — Не боись. Всю жизнь на ней на дачу катаемся, драндулет на ходу, неубиваемый. — Юра, — строго отсек Николай Алексеевич, — сплюнь. Юра поплевал в сторону и демонстративно постучал себе по лбу. Да уж, тут даже несуществующая сила сглаза способна навредить, так что предосторожности не лишние. Только позитивные мысли и вера в лучшее. Мне, напомнил себе Отабек, только добраться до универа. Только это. Он стоял у подъезда с накрытым пленкой макетом в руках, пока Юра ползал по заднему сидению, скидывая на полку к окну подушки, какие-то тканевые сумки и прочий неизменно накапливающийся в машине хлам, запихнул бутылку в кармашек переднего сидения, высунулся и скомандовал: — Давай. Вместе они пристроили общее детище максимально безопасно, но Отабек сразу влез следом, уселся и взялся за картонные края. Держать, не выпуская. Финишная прямая, нельзя на ней налажать. Юра сел вперед, рядом с Николаем Алексеевичем. Николай Алексеевич завел свой чудо-аппарат — машина дважды фыркнула, дернулась, как в припадке, но всё-таки завелась, — и спросил: — Устроился? — Сказал на кивок Отабека: — Угу. Ну, с богом. И тронулся на удивление мягко, учитывая возраст машины. Юра сказал на другой же день, как Отабек посетовал насчет цен на такси: — В общем, я поговорил с дедом, он тебя отвезет. Они торопились на первую пару и говорили поэтому почти на бегу. Отабек сначала сказал: — Юр, неловко, — и только потом: — У вас что, машина есть? — Ну да. Блин, не говори, что я не рассказывал. — Нет. — Пиздец. Ну, в общем, есть. Гараж продали, стоит у дедушкиного друга, там гараж свободный, рядом с бывшим нашим. Вот эти через два дома от нашего гаражи, ты видел? Ну вот там. Мы там и картоху теперь в подвале храним, ну, делимся, понятно, но лучше, чем вся померзнет на балконе или на дачу за ней мотаться. В общем, я рассказал, что тебе макет по учебе отвезти надо, деда сказал, что без проблем. Он перескочил через прихваченную ледяной коркой лужицу, глянул через плечо. Отабек повторил: — Неловко. — Бабла столько за одну поездку отвалить — вот что неловко, понял? Деда сказал, значит, может, он просто так не говорит ничего. Отабек сопротивлялся, но всё слабее, Юра напирал, говорил, что он тупит, как никогда. Они поспорили об этом в автобусе, поспорили вечером — вечером довольно вяло, потому что спорить, целуясь, довольно сложно — и Отабек сдался. Машина оказалась чуть ли не ровесницей Николая Алексеевича, и Отабек наказал себе непременно погуглить, что же это! «Москвич» какой-то доисторический, что ли? Он такие только на раритетной выставке видел, однокурсники затащили однажды. Отабек сказал, придерживая макет крепче на повороте: — Какая редкая у вас машина. Николай Алексеевич довольно хмыкнул, вывернул, крепко взявшись, руль, и сказал: — Она у меня, как жена, одна на всю жизнь. Уж такой я однолюб. Юра с фырканьем развернулся на сиденье, кивнул Отабеку, мол, слыхал? И прижмурился, транслируя понятную мысль: это у нас семейное. Они высадили Юру около его института, и в машине без него сразу стало тихо и странно. Николай Алексеевич свернул в тихий дворик. Отабек вытянул шею, сказать, что им прямо, но Николай Алексеевич пояснил: — Так быстрее. Там вечно пробки возле моста. Это правда. Отабеку порой даже приходилось выйти остановкой раньше и бежать пешком, быстрее, чем маршрутка. В последний год расширяли дорогу, перекопали тротуар, сняли бордюры, и из двух полос движения в сторону центра осталась одна. Николай Алексеевич ловко маневрировал во двориках, и Отабек уже почти потерялся, когда они выехали назад на проспект, почти возле самого университета, развернулись и остановились почти возле самых ворот на территорию. — Далеко тебе? — Нет, — отозвался Отабек, прикидывая, как выволочь макет в одиночку, — в соседний корпус. Спасибо вам большое. Я должен что-нибудь? Я спрашивал Юру, но он не… Мне удобнее вас спросить. Николай Алексеевич развернулся с водительского сидения, завел локоть за спинку и поглядел с той же ухмылкой, с какой Юра глядел, когда хотел сказать что-нибудь эдакое. Надо же, подумал Отабек, они не особо похожи внешне, разве что цветом глаз, но вот мимикой, жестами — очень. Видно родство, ни малейших сомнений, что дед и внук. — Уймись, — сказал Николай Алексеевич. — Ничего ты не должен. Это, считай, по-соседски. Полезна ещё моя старушка, — он похлопал по обивке рукой, в салоне загустел и без того густой запах старой машины, вроде бы и не пыльной, а как и человеческий запах, тоже с возрастом меняется что-то, становится другим. — Ну и ты не посторонний — Юрочкин друг. Отабек стискивал пенокартонную основу пальцами всё крепче и крепче, опомнился, отпустил, сказал невнятно: — Да. Друг. Юра дедушке ничего не рассказывал. И это правильно. Потому что… потому что что-то обязательно тогда поменяется, а они не готовы к переменам. Не сейчас. И Николай Алексеевич вряд ли готов. Особенно отпускать Юру на все вечера, зная, что он будет у Отабека заниматься не только учебой. Николай Алексеевич не говорил: ну проваливай уже, и Отабек всё прикидывал, в какой момент будет вежливым отблагодарить на словах и уйти, и всё не двигался с места. — Он не особо общительный, — сказал Николай Алексеевич, глядя на Отабека в упор. — С детства такой. Со мной всё время или с Милой, а то сам, сидит себе с книжкой или рисует, а тут прямо ни дня без общения, расцвел весь, активничать стал, и в институт, и к тебе. Не надоел он тебе? — Нет. В смысле, я его не заставляю, он сам, но я рад, что Юра приходит. Мы занимаемся. Учимся. — Это хорошо. — Кино смотрим… …погасив свет, а в свете монитора Юра такой красивый. И губы, и тонкий нос, и глаза эти волшебные, и высокий лоб, который так хорошо целовать, отведя назад волосы. И над нами, через потолочное перекрытие, вы, Николай Алексеевич, смотрите какой-нибудь сериал про ментов или новости, Юра говорит, что новости смотрите всегда. И главное об этом не думать. — Хорошо, — покивал Николай Алексеевич снова, взгляда не отводил. Пыльный дух салона сгущался и уже лез Отабеку в горло. — Он совсем ещё дите. Юра. В штанах вот недавно твоих явился. Облился чем-то? Это он запросто. К чему? К чему он говорит это всё? Правда рад, что у внука появился друг? Правда ведь друг, одно другому не мешает. Отабек старается быть Юре хорошим другом. Надо что-то сказать о нем, похвалить? Друзья нахваливают друг друга или это не принято, или родителей только за супругов благодарят? Николай Алексеевич смотрел, молчал, сощурившись, как умудренный опытом кот, который всё знает и про сметану, и про сухой корм, и про сосиски из сои. Господи, да он ведь всё понимает или крепко догадывается! И сейчас скажет что-то такое, что-то конкретное, после чего невозможно будет пускать Юру каждый вечер и дальше. Ради него самого. Потому что он ещё «дите», господи, это Юра-то с его решительными глазами… Правда. Первокурсник. Но Николай Алексеевич ничего не сказал, кроме: — Помочь или сам справишься? Отабек быстро ответил: — Сам. Нащупал ручку, понял, что это стеклоподъемник, нашел другую, нужную, и вывалился на морозный воздух, как в рай. Достал, согнувшись, своё сокровище. Постоял, не зная, вежливо ли уже уходить, в итоге разродился «большим спасибо» и, получив короткий кивок, заспешил к воротам. Между лопаток будто придавливала чья-то незримая ладонь.