Когти амура

— Давай подержу, — сказала Мила. Дежавю, подумал Отабек и ответил: — Он тяжелый. Привет. Яркие волосы выбились из-под шапки, и Мила от этого была какая-то по-особенному предпраздничная, как расписной ёлочный шар. В этой синей шапке с помпоном, в этом сером пуховике. Может, они с Юрой и не похожи так, чтобы сразу сказать «вот родственники», но мама у них определенно очень красивая. Получились же такие красивые дети у родителей, не озабоченных желанием их растить. Руку Мила так и не опустила, сжала и разжала пальцы в перчатке: — Давай-давай, Юрка говорил, у тебя дверь клинит, сломаешь ключ — у нас будешь ночевать? — Если пустите, — сказал Отабек, протягивая пакет, и правда тяжеловатый, одних мандаринов полтора кило. Юра вчера доел последние два, а потом сидел, привалившись Отабеку к плечу, когда досматривали финальную серию «Бального зала», и грыз корочку. — Спасибо. Мила вернула пакет, подбросила сумку на плече. Отабек посторонился, но она не торопилась наверх, наклонила голову, сощурившись. Отабек открыл двери шире, шагнул через порог. Мила стояла. И как это понимать? — Ага! — воскликнула она, наконец. — Из нашей семьи только Юрка достоин войти в цитадель. Ясно-понятно. Вот оно что. Ответить: да? Отабек обстучал и без того чистые от снега ботинки друг о друга и спросил: — Зайдешь на чай? — Поднял пакет повыше: — Есть вафли. — О! Другое дело. И даже вежливо уговаривать не пришлось. Отабек не слишком усердствовал бы. Он помог Миле снять пуховик, пристроил его на вешалку, пока она, качаясь на одной ноге, стаскивала сапог. Предложил присесть на прихожку — Мила присела. В классических черных брюках и строгой водолазке под пиджаком, она бы, конечно, выглядела по-деловому, если бы не эти огненные волосы. Юра ворчал, что вообще-то она шатенка, только сама, походу, этого не помнит уже. Юра-то помнит, потому что помогает закрашивать корни. Чтоб сообщить об этом, он Отабеку не писал, а непременно звонил, и говорил громко: — Слышь, мужик, я сегодня попозже приду, опять Милку крашу. Мила на фоне разражалась гневными криками, и скоро либо разговор прерывался, либо Отабек слышал шум и возню, и отключался сам. — Мила, чай или кофе? — Кофе, — выбрала Мила. Она не села сразу же за стол, а прошлась по кухне, оглядывая невеликие пространства, подошла к окну, выглянула во двор, словно ожидала увидеть иной пейзаж, чем из своего кухонного окна, и сказала, трогая пальцем подоконник возле блюдца с сушеными лимонными корочками: — Хорошо у тебя, уютно, чисто. Ясно, чего Юрка мотается. — У вас тоже очень хорошо дома, — Отабек поставил чайник, прикинул, вежливо ли разбирать покупки при гостье, вспомнил о пельменях и курице, и решил, что хуже будет, если из пакета натечет на пол кровавая лужа. Мила подвинулась, когда Отабек открыл холодильник, заглянула ему через плечо на кастрюли и накрытую блюдцем миску со вчерашними корабликами из картошки. Вежливо ли будет предложить ей пообедать? Вежливо ли будет не предложить? Позвал на чай, но это же просто формулировка. — Мила, ты голодная? — Не-ет! — отозвалась Мила. — Я вообще-то из дома, в магазин выбегала. — И назад с пустыми руками? Хотя сумка же. Девичьи сумки — волшебные артефакты, без исключения, и подкладка из материи, искажающей пространство, даже крохотная на вид сумочка может вместить довольно объемные предметы. Отабек сам видел у однокурсниц. А у Милы сумка вовсе не маленькая, не исключено, что там три кило картошки. Мила вернулась к столу, села на законное Юрино место и пояснила отказ: — Хватит, что Юрка тебя объедает. Дедушка очень об этом беспокоится. Юрка пирожки-то тебе доносит, не сжирает на лестнице? — Нет. И он меня не объедает, я его приглашаю сам. Отабек достал из холодильника остатки вчерашнего кекса с орехами. Хорошие такие остатки, почти половина, не объедки, не стыдно поставить на стол. Мила поджала ноги над полом, Отабек заметил только движение под столом, опомнился, кинулся в прихожую за тапочками. Юра приходил обычно в своих, но Отабек купил запасные, просто на всякий случай, чтобы у Юры были свои, отдельные, и вообще, было в этом что-то по-особенному приятное, во второй паре домашних тапочек под вешалкой — напоминание, что Отабек не один. — Была идея постелить дорожки, — сказал он, поставив тапочки около Милиных ног в трогательных голубых носочках, — но дорожек нет. В комнате ковер, если хочешь, можем пить кофе там. — Нет уж, — решительно отказалась Мила. — У тебя тут хотя бы можно дышать. У нас жара, особенно в кухне. А между прочим, чтобы сохранить молодость, надо мало есть, и жить в прохладе, научный факт! Отабек уточнил ничего ли страшного, что кофе есть только растворимый, и поймал очередной приступ дежавю. Всё в порядке, успокоил он себя, просто Мила по факту второй гость в этой квартире, а процедура приема гостей стандартная. Все гости у Отабека, правда, внезапные, и являются ли соседи полноценными гостями он так с сентября и не разобрался. Нарезал кекс, поставил блюдца, выложил на тарелку вафли. Предложил к кофе молока. Юра долго отказывался так пить, а потом попробовал, и молоко теперь заканчивалось в два раза быстрее. — О, нет! — Мила отсекла предложение взмахом руки, как муху отогнала. — Кофе должен быть черным, как дьявол. Как классический итальянский эспрессо. — Отабек поставил кружки на стол, и Мила прижала ладонь к груди, словно намерилась глубоко извиняться. — Я не в том смысле, что другого не пью, просто с языка сорвалось. Слушай, хамство какое, а, перебирать в гостях. Юрка не перебирает? Юра обещал зайти сразу же по приезде. Сегодня они разминулись на целую пару, Отабек спросил, ждать ли Юру в центре, чтобы поехать вместе, Юра написал: «нет, не мерзни, вали домой, я заскочу, как приеду». И Отабек сначала завернул в магазин, потому что это удобнее самому, хоть и приходится возиться у двери с пакетом. Пара уже закончилась, пока Юра доедет — минимум полчаса. Мила отломила кусочек кекса, и сказала, даже ещё не положив в рот: — Юрка пёк. У нас с ним битва, я изюма больше кладу, а он орехов. Сколько раз нормально не перебрал, и попадалась скорлупа, как укусишь… — Мила прижала ладонь к щеке, картинно покачала головой. — Дедушка один раз даже зуб сломал, и всё равно орехов больше, чем теста. Знаешь, почему? — Потому что они бесплатные. — Именно! И потому что он сам их собирает на даче. Я сказала — никогда больше! — Мила будто подвинула невидимую стенку раскрытыми ладонями. — В гробу я видала зеленые ногти. Нахуярит, говорил Юра, своих маникюров, а потом сидит на даче: то не буду делать, это не буду, пока деда пизды не вставит. Отабек обнял ладонями кружку, пальцы ещё не окончательно отогрелись с улицы, кожу покалывало, он прислушивался к этому и к Миле. А Мила говорила о даче, о том, как Юра маленьким лазал за яблоками и вишней на самую верхушку, и как упал однажды, и пришлось везти его в город, в больницу, и оказалось, не зря — перелом руки. Юра об этом рассказывал, но как-то особенно, оказывается, приятно: слушать о своем человеке из уст другого, кому он тоже совсем не чужой. И кто знает о нём больше. И может всякое рассказать, о чём сам Юра рассказать постесняется. — Ты хорошо на него влияешь. — Вряд ли, — сказал Отабек, взяв с тарелки вафлю для вида. Это всегда как-то странно-неловко, есть при малознакомом человеке. При Юре можно всему обсыпаться крошками, а потом запросто собрать их пальцем и отправить в рот. При Юре всё можно. При Миле пока нельзя. — Юра сам по себе очень положительный. Мила усмехнулась. Очень по-доброму. Отломила от кекса ещё кусочек, помяла в пальцах с ярко-алыми ногтями, и настояла: — Влияешь-влияешь. Общение Юрке на пользу. Он жопа та ещё, хотя и не злой, но с людьми как-то… трудно сходится. Знаешь, классический угрюмый подросток. Угрюмый и унылый. Из школы домой, дома комп. Ну, книжки, правда, читал, но он так скрывается от реальности, знаешь? Книжки — это хорошо, замкнутость — это плохо. Всего два года разницы, подумал Отабек, обозначая кивком внимание к Милиным словам. Два года, а ведь они совершенно разные. Мила одна из тех восхитительных экстравертов, с которыми нет нужды заполнять неловко повисшие паузы, но и не хочется повеситься через пару реплик от осознания, что в ближайшие пару часов не услышишь ни секунды тишины. Очень приятный баланс. Юра наоборот, типичный интроверт, который болтает без умолку, но только с конкретным, выбранным им человеком. Отабек тайно, но неистово гордился, что для Юры он, похоже — если он не надумал и не нафантазировал себе — именно такой человек. Он сказал, отпив подостывший кофе: — Юра не замкнутый. С ним очень интересно. — Тебе, — улыбнулась Мила. — Не помню, чтобы хоть раз привел домой друга или одноклассника какого-нибудь. То есть понятно, квартира маленькая, но раньше вторая комната тоже была жилая, а дедушка часто не дома, я постоянно водила девчонок. Хотя… нет, что это я, девчонок Юрка тоже водил. — Дыхание не успело застрять в горле, и Отабек не успел неуместно нервно поперхнуться, как Мила договорила: — Но толку? Они придут — уроки делать. Он неплохо учился, особенно по гуманитарным предметам. Без особого старания, но в соображалке ему не откажешь. Так вот, знаешь что? Они придут: ой, Юра, помоги с сочинением, и он пишет для них сочинения. Глупый ребенок. Теперь подрос. Она сказала это серьезно и подняла глаза. Прямо. Ясно. Глаза у Милы не зеленые, а голубые, но такие же честные, как у Юры. Отабек поднял кружку, до рта не донес, но не мог и поставить, держал над столом — и будто время застыло. — Теперь сам учится, с интересом, по нему видно. И друга завел, и дома не торчит целыми днями. И весь другой стал. Здорово? Отабек не кивнул, шея стала деревянная, но моргнул, обозначая согласие: здорово, да. — Ты не куришь? — Нет. — Жаль. Не бегала она ни в какой магазин, подумал Отабек. Курить выходила, а потом гуляла, чтобы выветрилось. И может спокойно признаться в этом, потому что даже если расскажу Юре, она знает секрет куда серьезнее. Откуда? — Юра мне не рассказывал, — Мила подперла щеку ладонью и глядела с улыбкой. — Я просто не дура. И по нему видно всё, это он думает, что не видно. Нет. Сказать твердо: нет, Мила, ты ошибаешься. Или ещё тверже: прости, не понимаю, о чем это ты говоришь. Не понимаю. Не понимаю, что самому сказать. И почему она это говорит не Юре, не тому, кому, в общем, стоило бы сказать, а Отабеку. Потому что я за это ответственен, внутренне согласился с ней Отабек. Ответственен за эти отношения. Мила протянула руку и накрыла руку Отабека, лежащую на столе, пожала, легко царапнув ногтями. — Не бойся. Я люблю этого засранца больше всего на свете. Это чудесно. Это чудесно, что у Юры есть человек, который любит его любым. И Мила заслуживает ответной честности. — Я тоже. Только он не засранец. Мила захохотала, запрокинув голову. Отняла руку, но тепло её осталось на Отабековой руке, как печать. — Засранец. Родной сестре мог бы и рассказать. — Это непросто. Мила поглядела на него без улыбки, покивала, сказала, медленно выговаривая слова, точно подбирая по одному и нанизывая на леску, как бусины: — Ты мне нравишься. Серьезный, спокойный, и я вижу, что ему с тобой хорошо. И я не думаю, что ты можешь его обидеть. Потому что если можешь… — Мила подняла руку, показала, согнув пальцы, будто это тигриные когти, Отабек поспешно кивнул: всё понял. — Другое дело — дедушка. Отабек поглядел на Милу. Сжал пальцы, расслабил кулак и кивнул: — Я понимаю. Николай Алексеевич это не девятнадцатилетняя Мила. И ждать от него такого же понимания по меньшей мере наивно. Наивно и глупо. И, может быть, опасно. Родственников у Отабека, помимо понимающих, а больше увлеченных работой, родителей было предостаточно, и на людей разных взглядов Отабек насмотрелся с детства. И не надо быть ясновидящим, чтобы заглянуть многим из них в голову, и знать заранее наверняка, кому из многочисленных кузенов лучше бы не возвращаться в родительский дом, если с ними случится то же, что с Отабеком: большая любовь. Большая любовь не с тем человеком, которого рано или поздно одобрят. Николай Алексеевич производит впечатление серьезного человека, слово которого весит много. — Он не знает, — сказала Мила, и у Отабека свалился с души не камень, а просто вселенских размеров валун, который должен был вот-вот упасть ему на голову, но Отабек от ужаса не обращал на него внимания, и только теперь понял, как же это было тяжело. С того дня, как Николай Алексеевич помог отвезти макет, и с того их недолгого разговора. Это так давило на Отабека, что даже высокий балл за этот самый макет не обрадовал толком, а так, принес легкое облегчение, что дело сделано и сдано. Мила постучала ногтями по кружечному боку. Отабек подумал, отметив, какое отстраненное у неё выражение лица, что она не здесь. Не вся здесь. И не ему, и не их разговору посвящена эта застывшая на губах полуулыбка. Но Мила моргнула, крепко притиснула ладонь к столу и продолжила: — Дедушка не знает, но догадывается или нет — это большой вопрос. Он Юрку знает, как облупленного, а Юрка толком ничего не умеет от него скрыть. Я люблю дедушку, и дедушка любит меня, у меня никого нет ближе, но их отношения с Юркой — это что-то особенное. Не знаю, как объяснить. Может, у нормальных людей с мамой такая близость. Или нет. Не об этом, в общем. Если бы дедушка знал прямо наверняка, он бы не молчал. Но он человек старой закалки и нетерпим к любой несправедливости. Нас всю жизнь наказывали только по факту, в случае доказанной вины или по чистосердечному признанию. Понимаешь? Если дедушка не знает наверняка, он не будет принимать мер. Но он рано или поздно узнает, потому что Юрка рано или поздно спалится. И я тебе не могу гарантировать, что всё после этого будет хорошо. Дед нас любит, но… — Человек старой закалки, я понял. Мила откинулась на спинку диванчика, допила кофе, поставила кружку со стуком, словно обозначая выводы, и сказала, зачесав волосы со лба — яркие ногти слились с яркими волосами: — Я это всё к тому, что я на вашей, на Юркиной стороне, но мы живем не там, не в то время и вырастили нас не те, чтобы всё разрешилось просто. Если побалуетесь и разбежитесь — фиг с вами, никто не узнает, но если всё по-серьёзному — будь готов бороться за своё счастье. Юрка на самом деле упорнее, чем можно подумать, ты ещё не знаешь, насколько, и если ты подведешь его… — Мила покачала головой. Отабек ответил решительным: — Нет. Мила кивнула. И снова улыбка, но уже не радостно-вежливая, а будто они свои. Мы и есть, понял Отабек, свои, это Юрина сестра, и его счастье для неё важно. Он сам поступил бы так же, если бы мог вмешаться и предостеречь кого-то из младших. Мила замечательная старшая сестра. Отабек подвинул к себе кружку, стиснул обеими руками и сказал искреннее: — Спасибо! Его перебил дверной звонок, такой неожиданно громкий, что Отабек только по этому понял: они с Милой всё это время говорили почти что шепотом. — Ты тут не спишь? — спросил Юра, ввалившись в прихожую. Румяный с мороза, с наэлектризованными шапкой волосами. — Погода такая, я думал, меня прям на паре выключит. Я щас домой, посплю хоть час, ладно, а вечером приду. Обхватил Отабека за шею, потянулся поцеловать. Отабек коротко мазнул носом ему по щеке и придержал за локти, Юра поглядел с удивлением, наклонил голову и увидел на вешалке пуховик. — Это что за херь? Отабек отпустил его, Юра наклонился, поглядел на сапоги. Подвинул Отабека плечом, шагнул так, чтобы опереться только на носок ботика, не наследив, и заглянул в кухню. Мила отсалютовала ему кружкой. — Ты?.. — Юра задохнулся возмущением, стряхнул налипшую на глаза челку, нервно зачесал её назад. — Ты чё тут делаешь? — Кофе пью, — невозмутимо отозвалась Мила. — Заглянула на полчаса к соседу, нельзя? Ты у нас ответственный по связям с соседями? Ну, я тебя подменяю, пока ты на учёбе. Юра, от возмущения уже не румяный, а красный, скрипнул зубами, впившись пальцами в угол, и зыркнул на Отабека через плечо. Отабек сказал: — Может, зайдешь всё-таки? Юра выскочил из ботинок, толком не расшнуровав, швырнул куртку на вешалку, она не зацепилась и упала, Отабек поднял, нашел петельку, повесил, расправил шарф. — Она ещё и в тапках моих?! — Ты, — невозмутимо сказала Мила. — Надо говорить «ты» или «Мила», я же здесь. Нельзя говорить о присутствующем в третьем лице. Юра дернулся в сторону, когда Отабек тронул его за плечо, чтобы протиснуться в кухню, зыркнул снова. — Мила подержала мой пакет, пока я возился с дверью, я пригласил зайти на кофе и кекс, а тапки возьми, пожалуйста, мои. Отабек вышел из тапок, не сбавив шага, переступил, подхватил с плиты чайник, сунул носиком под ударившую из крана струю. — Тебе чай или кофе, Юр? Юра сопел, потом всё-таки обул предложенные тапки, вытащил вторую табуретку из-под стола и сел, упер локти возле блюдца с кексом, и тут же убрал, пока Мила открывала рот, чтобы сделать ему замечание. Но повод для замечания отпал, и Мила сказала: — У Отабека так хорошо, да? Тихо, уютно. Я теперь, Юрочка, буду с тобой ходить. — Чё?! Мила пожала плечом: — А что, Отабек не против. Они развернулись к нему, застывшему у плиты с чайником, и в один голос, но с интонацией от «правда, ты не возражаешь?» до «это что, блядь, такое творится?!» спросили: — Отабек? В принципе, можно уйти от ответа через окно, тут не так уж и высоко, а под окнами почти не убирают сугробы, но Мила рассмеялась, будто прочитала у Отабека на лице эту распрекрасную мысль, и, опершись ладонями о стол, поднялась. — Да шучу я, господи. Поболтать уже с соседом нельзя. Он милый, Юрочка, правда? Она потянулась потрепать его по волосам, Юра втянул голову в плечи и зашипел. — Наболтала тут херни про меня какой-то, да? Ведьма. Мила радостно закивала и подтвердила: — А как же. Рассказала о твоих экспериментах с прическами, Отабек оценил фотки. Отабек вытаращился, Юра заметался глазами с него на Милу. — Ты, блядь, клялась, что всё удалила! Мила со смехом отступила из кухни в прихожую, скинула тапки, сунула ногу в сапог. Отабек кинулся её проводить, мазнул Юру по плечу раскрытой ладонью и сказал вполголоса: — Мила дразнит тебя, никаких фоток не было. И Юра отреагировал громко: — Вот зараза! — О родной сестре говоришь! — возмущенно отозвалась Мила. Юра тыкнул в прихожую средний палец, Мила сказала: — Я всё в зеркало вижу. — Так я на это надеялся. Отабек снял с вешалки Милин пуховик, развернул так, чтобы ей было удобно вдеть руки, Мила ахнула: — Думала в руках понести, но раз джентльмен помогает одеться… Юра скорчил рожу. Мила поправила пуховик на плечах, убедилась, что Юре её от двери не видно, и подмигнула Отабеку с теплой улыбкой. Отабек отпер для неё дверь, Мила взялась за ручку, но прежде чем открыть и выйти, положила ладонь ему на шею, коснулась уха и шепнула: — Скажи ему, что я знаю, я не решилась сама, он у меня маленькая истеричка. Отабек, не сдержав улыбки, кивнул. Когда он вернулся в кухню, Юра сидел уже на привычном месте, отодвинув подальше Милину чашку, и хохлился, как обиженный кот. С ногами на диванчике. Был бы хвост, обернулся бы им. Подпрыгнул и засвистел чайник, Отабек метнулся, выключил газ, поднял носик со свистком, чтобы не било в уши. Снял Юрину чашку — белую, в черных следах кошачьих лап — с сушилки. — Юр, так чай или кофе? — Или! Что она делала тут? Отабек налил Юре чай. И так взбудораженный, куда ещё кофе пить. И сонливость, главное, как рукой сняло. Юра отвернулся, когда Отабек поставил перед ним чашку. — Юр? Юр, ты так шею себе свернешь. В холодильнике было всё то же, что полчаса назад, Отабек достал миску с корабликами, подумал, что лучше бы разогреть в духовке, но это долго, поставил на неостывшую после чайника конфорку сковороду, капнул масла и остался ждать, пока разогреется, не садился. Пообедать надо. Масло заворчало, Отабек выложил запеченные картофельные половинки с нанизанным на зубочистки салом и накрыл крышкой. Пяти минут хватит. Подвинутая ногой табуретка проскрипела по полу, Отабек сел, подпер подбородок сцепленными в замок пальцами. Юра дышал уже тише, поглядел на Отабека исподлобья и буркнул: — Ну? — Юр, Мила знает о нас. Только не кричи, пожалуйста, хорошо? Но говорить этого не пришлось, Юра фыркнул: — И чё? Я знаю, что она знает, это она думает, что я не знаю, что она… Ты понял, короче. Прям погляди на неё, какая лиса. И? Затирала тебе про губительное воздействие гейства на любимого младшего брата? Кораблики сыто ворчали на сковородке, Отабек повернул голову, устроил щеку на ладони и ответил: — Ровно наоборот.