Когти амура

Мама сразу всё поняла. Что Отабек влюблен. Что он не просто влюблен, а увяз по самые смешно оттопыренные в детстве, а теперь вроде бы даже вполне приличные уши. — Расскажешь? — спросила она, заглянув в комнату, где Отабек просто бросил сумку с вещами возле стола и упал на кровать. На свою старую любимую кровать, из которой десять лет поднимался в школу. Тяжелые были времена. — О чем? — переспросил он. — О девочке. Отабек поднялся на локтях, задрал брови. Сердце укатилось в желудок, и он, надеясь, что рентгеновским зрением мама всё же не обладает, улыбнулся — сухие губы натянулись, он быстро их облизнул, подумал, что выглядело это нервно — и сказал с добрым упреком: — Вот как? Сын раз в полгода приехал, ни как дела у него спросить, ничего, сразу какие-то девочки. Мама рассмеялась, похлопала ладонью по косяку и сказала, чтобы мылся, переодевался и приходил в кухню, всё готово. Родители ради такого события оба сегодня остались дома. Отец почти три часа прождал Отабека в аэропорту, из-за погодных условий задерживали рейс, Отабек и сам промаялся в ожидании, и изволновал Юру. Юра рвался его провожать, Отабек наотрез отказался: рейс ранний, спи. Ну подумаешь, отвечал Юра, значит, встану рано, ты же вот встанешь, или вообще ложиться не буду, потом досплю. Далеко до аэропорта — тоже не аргумент. Пф, подумаешь, Юра, значит, поедет оттуда сразу в институт. В институт, потому что экзамен. Культурология, надо уж её дострадать, домучить и, если не забыть навсегда, то расслабиться. Отабек говорил: Юра, нет. Юра отвечал: ты ещё за меня порешай, что да, а что нет, как это я своего парня на самолет не провожу? Две недели же не увидимся, ну! И глаза огромные, коты так смотрят, когда ну о-очень несчастны по причине пятнадцатиминутного голодания. Вселенная знает, как тяжело было Отабеку настоять на своём. Пришлось привлечь Милу, та сразу сказала: Юрка, ты дурак, Отабек маленький, что ли? Юра надулся и ушел одеваться, Отабек как раз зашел за ним, чтобы снова покататься на санках, а Мила, улучив момент, тихонько постучала Отабеку по лбу и сказала шепотом, что он вообще-то неправ, но ладно уж. То, что Юра не поехал его провожать, не значило, что он не вскочил и не прибежал проводить его хотя бы до остановки, на самый-самый первый автобус, по темноте, мимо фонарей и ещё спящих окон. Только-только вставали самые ранние пташки. — Ты мне пиши, — наказал Юра. — Если не будешь писать каждый день, я решу, что ты там женился. Отабек огляделся — ни души — и тронул нагретыми в кармане пальцами Юрину затянутую в перчатку ладонь. Юра завертел головой, потом вдохнул глубоко и стиснул руку в ответ. Он говорил: я буду скучать. Отабек отвечал, что тоже, и они лежали подолгу молча, словно пора было вот в эту же секунду расстаться и, может быть, навсегда. Удивительное и странное чувство: знать, что дело, по сути, в такой ерунде, две недели при возможности общаться сколько угодно, и не письмами, не телеграммами, не звонками из автомата или даже телефона в прихожей, одного на всю квартиру, а так же, словно они всё ещё рядом, просто на разных этажах. А всё равно так тяжело на сердце. Рейс задерживали, и Отабек честно писал Юре, что сидит и читает книжку в зале ожидания. Юра писал, что так и не ложился поспать, хотя экзамен аж в десять, и в первой группе он, естественно, сдавать не пойдет. Повторял билеты. «Волнуешься?» — спросил Отабек. Уж ему-то Юра скажет, если волнуется, и Отабек, может быть, отыщет слова поддержки. «Не. Вышку сдал, а тут херня вопрос». Вышку Юра действительно сдал. Она среди пяти экзаменов шла первой, и Отабек тогда сказал, что это большая удача, самое страшное надо одолеть первым, иначе оно житья не даст. Юра кивал и хмурился. Накануне экзамена он первый раз остался у Отабека с ночевкой. Сказал Николаю Алексеевичу, что будут всю ночь заниматься, в лучших студенческих традициях. — Серьезно? — спросил тогда Отабек. — Повторим всё от начала до конца? — Да ну его на хуй, — ответил Юра. — Что знаю, то знаю, а так только в голове всё перепутается. Лучше отвлечься и не думать об этом вообще. Подошел, обнял и показал, что имеет в виду, будто Отабек не понял и так. Экзамен Юра сдал. На четверку. Вернулся из института и долго целовал Отабека в прихожей, а потом выдвинул теорию, что ум и знания передаются половым путем, иначе как ты это объяснишь, а? А? Даже в школе трояк вечный был. Ну конечно, смеялся Отабек, это не потому, что мы отзанимались за кухонным столом тучу часов. Вряд ли, отвечал Юра, я тупой гуманитарий. Отабек взял его за затылок и прижался к губам губами, чтоб не болтал ерунды. Культурология — всего лишь третий экзамен, а Юра уже постиг студенческий дзен. Или печаль перебила. Отабеку вот чуть-чуть перебило даже радость от встречи с родителями. Он вытянул ноги, достал из кармана телефон, написал: «я доехал», бросил на кровать дисплеем вниз, потянулся всем телом, вытянув руки над головой. Принюхался. Так, в душ и в кухню. И, наверное, немного поспать. Отец сразу предложил подремать, едва они сели в машину, перебраться на заднее сидение и поспать, потому что лица же на тебе нет от усталости. Отабек отказался, остался сидеть впереди, рядом с отцом, и отец не удержался опять, развел руки, и Отабек снова, как в зале аэропорта, но не так быстро и коротко, нырнул в его объятия и… Почему такие разные ощущения, когда обнимает мама и когда обнимает отец? Может быть, потому что отец при других стесняется, да и самому Отабеку неловко. Он уже взрослый, уже пора переходить, ну, на рукопожатия, что ли. Чтобы было солидно. По-мужски. А так хочется именно обнять папу. Отец погладил его по голове, поцеловал в макушку и сказал: — Ну ладно, ладно уже. Домой поехали. И он ничего не понял по Отабеку, а мама с порога поняла. Отабек встал, разделся, достал из шкафа постиранные и сложенные после прошлого приезда домашние штаны и футболку. Помешкал, проверить ли сообщения сейчас или после душа. Не выдержал, потянулся за телефоном — и правильно сделал, Юра уже ответил, буквально через полминуты после сообщения Отабека: «ну слава богу! Отдыхать будешь? Поспи там. Я сейчас как раз лягу». И вторым сообщением: «культуру сдал. 5». «Ты молодец!» Очень обидно было б не сдать, натерев по милости дивной науки культурологии такую мозоль на пальце! Отабек целовал её, жалел Юрины руки. Мой мальчик, думал он, залезая под душ, всего зацелую, когда вернусь. В родительской ванной давно пора было б поменять плитку, но это ещё со старших Отабековых классов всё откладывали на потом. Некогда. Самим долго, хотя отец умеет и любит работать руками, говорит, это его отвлекает от умственной деятельности, что полезно, иначе можно помешаться по-тихому, а нанимать мастера — опять же, надо чтобы кто-то следил, а значит, работал дома, подгадать. В итоге так и осталась до сей поры эта уютная бирюзовая плитка в бежевых ракушках. Даже кран прежний, потому что в прошлый ремонт всё меняли и брали качественный, но это-то ладно, прежние даже гели для душа: папин с карамелью, мамин с морскими минералами и ещё общий, с орхидеей. Одно поменялось — шторка. Летом была с дельфинами, а теперь с картой мира. Отабек растянул руками, оценил. Он выкупался, выбрался из ванны, тщательно растер волосы, чтобы не бежало по спине, оделся в домашнее. Подумал, что это надо предъявить родителям — что штаны как раз, и даже как будто капельку тесноваты. Что он не голодает и не худеет от нервов. Родители, пускай и архитекторы-трудоголики, всё-таки в первую очередь родители. Они очень хотели, чтобы Отабек был самостоятельным, но и волновались ужасно, как он выживет сам, не будет ли питаться растворимой лапшой и яичницей с сосисками, хотя ещё живя дома, он вполне мог приготовить обед на всю семью, а его гречневый суп похвалила однажды даже бабушка! Странно, что не отъелся на Юриных кексах и пирожках Николая Алексеевича. Может быть, весной стоит вернуться к утренним пробежкам? Напротив парк, так почему бы нет? Вставать на полчаса раньше. Может, и Юра присоединится. Отабек протер запотевшее зеркало, удостоверился, что выглядит бодро. Потрогал зубы языком. Он подремал в самолете, потом жевал жвачку, но во рту всё равно не свежо. Открыл шкафчик с кремами, бомбочками для ванной, запасом зубной пасты и ополаскивателей, вот и футляр с зубной щеткой. Правильно, чего ей просто так торчать в держателе, он же тут не живет. Больше не живет, и уже вряд ли будет. Зубных щеток на виду две, синяя и зеленая, мамина и папина, а у Отабека в ванной только одна — его. Юра проводит у него все вечера, а по выходным даже дни, и всё равно у Отабека совсем нет его вещей, если не считать тапочек, которые он сам и купил для Юры, и фартука. Ничего, что должно появиться в доме, где часто бываешь, как это показывают в кино, где девушки быстро оставляют в квартире парня расческу, пижаму и свой шампунь. Юра, правда, иногда забывал резинки. И у себя Юра Отабековы вещи, понятное дело, не оставлял, давно вернул и штаны, и футболку, постиранные и поглаженные. Отабек говорил: Юр, ну зачем? Юра шипел: ты что, деда б меня убил, вернуть нестиранное! Только и оставалось радоваться, что постельное белье напиталось Юриным запахом, и лежать, уткнувшись в подушку носом. — Отабек, ты там не уснул? Отабек выплюнул пасту в раковину, прополоскал рот, отозвался: — Иду! Пристроил полотенце на сушитель. Сказал себе вернуться мыслями туда, где находится сейчас физическое тело. Всего две недели. Родители не заслужили, чтобы он витал сейчас в облаках. Они соскучились. И Отабек соскучился тоже. За столом родители то и дело переглядывались, и Отабек уже запереживал, как бы ни выдали что-нибудь в духе: ожидай братика или сестренку, но обошлось. На сытый желудок выяснилось, что ранний подъем всё-таки ещё как сказался, и за чаем Отабек уже подремывал, опершись локтем на край стола, и слушал сквозь дрему, как родители спорят на тему его проектного поселка. С учебой ему помогали редко, но то, что считал важным, и чем хотелось похвастаться, Отабек обязательно им показывал. Поселок они рассматривали и в виде архикадного проекта, и в макетном, на фото. Отец критиковал систему улиц, мама говорила, что он зря придирается к ребенку, дома-то у него замечательные, и он архитектор, а не градостроитель, так что нечего. Может, ещё претензии по поводу изгородей выдвинешь? А почему нет, отвечал отец, ландшафтный дизайн вполне себе подработка в отсутствие нормальных проектов, пускай он умеет как можно больше, без куска хлеба с маслом не останется, да, Отабек? Отабек моргнул, и понял, что давно уже только воображает, что смотрит на отца, а сам сидит с закрытыми глазами. — Э, да ты совсем спишь. Иди в берлогу, медвежонок. Когда у него появилось это прозвище и откуда, родители единодушно не помнили, но то, что оно сохранилось вот до сих пор, до взрослых Отабековых лет, страшно умиляло Юру. Отабек не рассказывал, тот сам услышал, как его по скайпу назвала мама, пристал и выпытал, что да, вот такое домашнее прозвище, всех же детей зовут солнышками и котятами, чем медвежата хуже? Юра потом целый вечер порыкивал по-медвежьи, Отабек передразнивал его, мяукая. Медвекотий зверинец. Рассказать бы родителям, посмеялись бы. Проснусь, решил Отабек, и передумаю. Только сонный мозг может выдать такую чушь. Прежде чем окончательно провалиться в сон, Отабек нащупал телефон под подушкой. Новых сообщений не было, значит, Юра сдержал слово и лег поспать. Ну и отлично. Если они будут спать одновременно, то, может быть, встретятся где-то там, за гранью сознания, потому что ну очень надо. «Не могу спать, — написал Юра на другой день, когда Отабек уже третий час ворочался, то начиная читать нудную книжку, чтобы уснуть, то бросая, потому что ну о-очень нудная, а сон всё не приходил. — Давай переписываться». Будто они не этим занимались весь день. И даже поговорили, когда Юра заперся в кухне, а Николай Алексеевич работал в своей комнатной мастерской. Был момент, когда Отабеку показалось, что кто-то стоит под дверью, он даже выглянул, чтобы удостовериться, что в коридоре никого нет, и устыдился своих подозрений. Родители никогда в жизни не контролировали его друзей, личную жизнь, не обыскивали комнату на предмет сигарет и спиртного и уж тем более не опускались до подслушиваний. «Давай» «Я сегодня домой поднимался, остановился возле твоей двери. Так странно, что тебя там нет. Я прям чуть не разрыдался» «Ты так говоришь, будто я умер» «Ты дурак! Просто странно. Хочу к тебе. И знаешь что, Пётька тоже чувствует» «Что чувствует?» «Что тебя нет. Он какой-то не такой. Животные всё чувствуют» «Он чувствует, что тебе грустно. Юр, не грусти, я же не навсегда уехал, я скоро вернусь» «Скоро вернусь, это когда ты выскочил в магазин. А Пётя чует. Ты что, не доверяешь его чутью?» Тогда он и за запертой дверью что-то почуял. Отабек рассказывал Юре, как прибежал за ним в Новый год, и как Пётя сидел перед дверью и смотрел. Сидел и смотрел. О господи, закатил глаза Юра, коты вечно возмущаются закрытыми дверями, как это, их величество не пускают, скрывают там что-то. Он и перед дедушкиной дверью сидит, когда тот запирается, квартира такая же, попутал чутка, а ты уже базу под свою бабкофобию подводишь. Отабек никогда не рассказывал Юре, что боится мумифицированной бабули. Это всегда была шутка, домашняя такая, междусобойная шутка, а Юра понял всё сам. Вот бы отперли эту комнату! Если бы квартира была Отабека, он бы отпер. Даже ночью. Особенно ночью! В момент самого сильного страха, чтобы убедиться наверняка, что ничего там нет. Пыль и хлам. Но скорее всего Отабек съедет, так и не увидев эту комнату изнутри. Если бы это была его квартира, он бы вычистил там всё, снял с пола древний линолеум или что там, и всё отделал по-своему, и они с Юрой вспоминали бы и смеялись над его прошлыми страхами. Они почти не говорили об этом, но Отабек иногда всё же думал, что однажды придется съезжать. Это не будет означать расставания с Юрой, но атмосфера, эта особая атмосфера жизни на два этажа, потеряется безвозвратно. Отабек смотрел цены на квартиры в том же районе, и прикидывал, проживет ли на этом съеме до пятого курса. А там как повезет с работой, и можно ли хотя бы мечтать, что однажды он скажет арендодательнице: я хотел бы купить эту квартиру, а она ответит: о господи, да забирай, она ж ещё и без ремонта сто лет, и в спальном районе! Об этом он с Юрой даже не заговаривал. Юра мечтатель, зачем давать почву для бесплодных мечтаний, что можно будет так и жить, рядом с дедушкой, привычно, уютно и спокойно. И дедушка будет знать обо всем. Юра всегда так и вел себя, словно это только вопрос времени, когда Николай Алексеевич узнает. Не сейчас, конечно же, и не завтра, но настанет же этот день. — Ты там своим про меня не рассказывал? — со смехом спросил Юра днем. — Нет, — ответил Отабек без улыбки. Нет, потому что мама всё-таки переспросила о девочке, и Отабек, отводя глаза, дал понять, что отношения у него есть, но углубляться он в эту тему не хочет. Мама не стала давить, он мысленно расцеловал её за деликатность. Может быть, она ничего не сказала бы, может быть, ничего не сказал бы даже отец. Ты взрослый, Отабек, это твоё личное дело. Было бы здорово. Если бы наверняка знать. Многие вообще знают о взглядах родителей, особенно тех, которые никогда не озвучивались в семье? Об отношении к вещам, которые не обсуждались? Отабек вот не знал. Дома вопросы однополой любви не поднимались при нем ни разу, но вырос он без внутреннего убеждения, что это неправильно или плохо. Правду сказать, он об этом даже не думал: нравились девушки — прекрасно, девушки очень приятные, понравился парень — хорошо, почему это должно останавливать, если родились чувства? Изменилось бы что-нибудь, если бы он с малых лет знал, что симпатизировать парню — плохо. Что отец ругает таких последними словами, а мама брезгливо морщится? И что он сделал бы, когда Юра впервые поцеловал его в темной нише у лифта? Заорал, врезал, почувствовал себя грязным и оскорбленным? Это было бы отвратительно, если бы Отабек почувствовал себя плохо от проявления самых искренних чувств. И всё-таки он не скажет о Юре родителям. Николай Алексеевич видит Отабека минимум несколько раз в неделю, и вроде бы думает о нем хорошо. Может быть, это однажды сыграет роль — что Отабек не какой-нибудь проходимец с улицы, и страх за внука хотя бы на шаг отступит перед репутацией серьезного парня. А родители с Юрой не знакомы и не знают о нем ничего, и для них он, может быть, будет совсем не хорошим парнем, которого полюбил Отабек, а каким-то… он не хотел подбирать слово, но они сами лезли в голову, одно хуже другого. Никогда Отабек не думал, что его доверие к родителям споткнется о неуверенность в их адекватной реакции на его выбор. Об остальной родне он старался вообще не думать, чтобы не портить себе настроение ещё больше. Кстати. «Юра, завтра я еду к бабушке. Так надо. Буду сутки без инета» «Пиздец. Ты говорил, мы всё время будем на связи!!!» «Прости» «Да ладно, бабушка же. Я понял, значит, у нас мало времени. Что ты сейчас делаешь?» Времени на что? «Пытался уснуть. Вот сейчас, может, получится, ты меня успокаиваешь» «Мои все спят», — ответил Юра. Тихо, наверное, в квартире. Уютной тишиной. Как у Отабека сейчас. Как он с этой проклятой бабкой отвык от спокойных ночей, а тут родители спят за стенкой, и если какие-то бабки вздумают лезть — Отабек им совсем не завидует. «Ты в чем?» — написал Юра следом. «В кровати. А ты на кухне, что ли, сидишь? — конечно, неудобно, наверное, прятаться с телефоном под одеялом, жарко, а иначе только будить всех светом. — Юр, ложись, тебе завтра встать». Последний экзамен. Английский язык. Проблем не должно быть, но не выспаться — наверняка вред. «Понятно. Как я тебя иногда люблю. Спокойной ночи!» И почему это иногда? Я вот всегда люблю тебя. И это в ответ на мою о тебе заботу! «Спокойной ночи, Юра!» Сообщение Юра прочитал, но не ответил и был уже оффлайн. Отабек полежал, глядя в зашторенное окно, встал, сходил в туалет и попить воды, поставил телефон на зарядку, лег, устроился, поворочавшись. И, уже засыпая, понял, что Юра имел в виду.