Когти амура

Отабека разбудил телефонный звонок. Ещё и снилось что-то такое, тревожное, и тут — мелодия! Как набат, как сигнал к эвакуации. Почему ночные звонки такие страшные, даже для тех, кто не только сам, но даже и чьи родители не застали ночных обысков и прочих страхов? Даже для тех, кому никогда не звонили с плохими известиями по ночам. Отабек стянул со столика телефон, глянул, разлепив ресницы — Юра. Юра? Он повертел головой, сориентировался, что уже не у родителей, уже вернулся назад. Неделю как. Электронные часы высвечивали 01:23. Юра ушел в одиннадцать, Отабек лег в начале первого. Что случилось? — Да? — Голос сел, Отабек прочистил горло и повторил: — Да, Юр, я слушаю. На том конце линии шуршало, а потом будто шлепнулось что-то, Юра шумно дышал, поднимая. — Разбудил? — Что случилось, Юра? — Тут такое дело, деду плохо. Я «скорую» вызвал, адрес назвал, а про домофон забыл. Встреть их, а? Встретишь? Милки дома нет, а я боюсь его одного бросать. Отабек сбросил одеяло, зашарил ногами по полу в поисках тапочек, не нашел, плюнул, вскочил так. — Конечно, Юр! Может, мне подняться? Нужна помощь? Николай Алексеевич крепкий мужчина и ничуть не больной на вид. Травмировался за работой? Нет, Юра сказал «плохо». — Нет, я лекарство дал, но что-то не легче ему ни фига. Так встретишь, ладно? Не знаю, когда приедут, но чтоб не вышло так, что приехали, не смогли попасть в подъезд и уехали. — Конечно, — повторил Отабек. — Я уже бегу. Щелкнул выключателем, свет резанул по глазам. Тапочки оказались почему-то у другого края дивана, Отабек махнул на них рукой, нацепил носки, сдернул джинсы со спинки стула. Секунду помешкал, надевать ли свитер. Надевать. «Скорая» не всегда скорая, а температура ночью должна упасть порядочно. Ещё и ветер. Ветер швырял ледяную крошку в окна, и тополь под окном запертой комнаты долбил по карнизу, как закинувшийся кислотой барабанщик в затрапезном клубе, где публике уже всё равно, кто и что играет перед танцполом. Из-за запертой двери то и дело доносился душераздирающий скрип. Ай, подумал Отабек, заталкивая шнурки в ботинки, не до вас сейчас, бабуля. Сунул телефон в карман, схватил куртку и выскочил на лестницу. Закрыл дверь, прислушался — тишина. Уже внизу, отсчитав шесть пролетов, Отабек достал телефон убедиться, что звонок ему не приснился. Нет, вот он, входящий, тридцать секунд. Круглая кнопка светилась синим в мутноватом свете первого этажа, Отабек нажал на неё и вывалился, на ходу проверяя, не выпали ли куда-то ключи, на холод. А холод, и правда, приличный. Хотя погода опять установилась совсем не зимняя, маленький плюс и ноль, и лужи из-за этого то намерзали ледяными озерами, а то опять расплывались морями по тротуарам. Но ветер-то, ветер! Как на каком-то там круге ада. Отабек встал так, чтобы стенка подъездного крыльца его закрывала. Не выдержал, выскочил на дорогу: с какой стороны они приедут? Можно заехать во двор с любой. Ладно, не пропустит же. Насчет домофона Юра жаловался ещё до Нового года. Сначала просто трубка не работала, но звонок был, и из квартиры можно было открыть, а в январе уже и с этим начались проблемы, открывало через раз. Звонили в техподдержку, но сперва они не работали в новогодние каникулы, а потом как обычно: приедем завтра. Юра шутил, что в следующий раз скажут, мол, приехали, позвонили в домофон, а нам не открыли. В общем-то, проблема не критичная, у всех есть ключи, друг Николая Алексеевича живет в их же подъезде, мебельные заказчики звонят заранее, так что со скандалом можно повременить до следующего месяца. Никто же не думал, что домофон пригодится вот так. У поворота блеснули огни. Отабек опять сбежал с крыльца, перескочил бордюр, оскользнулся, удержался на ногах, замахал рукой: сюда, этот подъезд. Машина «скорой помощи» прижалась к бордюру со стороны крыльца, с другой припаркованы были машины безгаражных жильцов. С пассажирской стороны вышла широкая женщина непонятного возраста, в огромной красной куртке с белым крестом, стащила с сидения чемодан, обошла машину спереди. Отабек кинулся к ней, протянул руку за чемоданом, но докторица не дала. Разумно, там наверняка препараты какие-нибудь, может, даже наркотики, а Отабека она первый раз в жизни видит. Из машины выбралась следом ещё одна дама, а водитель остался на месте, только мотор заглушил. Вторая, тоже в огромной куртке, но ощутимо менее широкая на вид, поскользнулась там же, где Отабек, ругнулась под нос. Голос был молодой. — А вас, — спросил Отабек, — только двое? — А что, — ответила первая докторица, — тащить придется? Не ходячий? — Не знаю. — Хотелось бы, чтобы ходячий, но Юрино «плохо» это очень расплывчатое определение, а голос у него подрагивал. Но паники не было, как если бы Николай Алексеевич вдруг упал и лежал недвижно. — Ты «скорую» вызывал? Родственник? — Нет. Я сосед. Домофон не работает. — А, ну молодец, что вышел. Так вызовут, а как к больному попасть — разбирайтесь сами. Отабек выскочил вперед, приложил магнитный ключ, открыл дверь, пропустил перед собой медиков. — Этаж? — Шест… седьмой. Юрин — это седьмой, шестой у Отабека. Молодая докторица без чемодана свернула было от лестницы к лифту, но Отабек предупредил: не работает. Старшая зычно вздохнула и затопала по ступенькам. В пролете между первым этажом и вторым Отабек набрал Юру, тот сразу ответил, будто не выпускал телефон из рук. — Юра, врачи приехали, мы поднимаемся, открой. — Ага. Наверху щелкнули замки. Когда дошли до седьмого, дверь приоткрылась, потом Юра распахнул её настежь и отступил в прихожую. В мятой футболке, с кое-как завязанными волосами, бледный, как смерть. — Где больной? — спросила старшая. — Там, — Юра показал рукой на дверь большой комнаты, — проходите. А бахилы какие-нибудь, подумал Отабек? Да разве тут до бахил. Докторицы прошли в обуви, и Юра исчез следом за ними, не закрыв дверь. Прихожая опустела, и Отабек, помешкав, вошел следом. Снял ботинки и тут же угодил в холодную лужу, след от чужих сапог. Прикрыл двери за собой. В комнате говорили. Сперва женщина, спросила про жалобы, ей коротко и негромко ответил Николай Алексеевич, а потом быстро и длинно — Юра. Что подскочило давление, он померил, дал лекарство, какое обычно, вот это, а оно не сбило, а давление выше и выше, под двести уже верхнее, и он «скорую» вызвал, потому что… — Укол не делали? — Нет, — отозвался Юра. — Таблетки только вот. Как-то не доходило до уколов. — Теперь дойдет, — сказала старшая. Что-то в комнате клацнуло и звякнуло. Открыла чемодан свой, догадался Отабек. Ну, хорошо, врачи же, знают, что делать. Сейчас уколют что-нибудь Николаю Алексеевичу, и всё придет в норму. Под двести верхнее, шутка ли! Бабушка по отцу страдала давлением, бывало и выше, и тоже вызывали «скорую». Но бабушка старше, умудреннее опытом, и сама знала, что себе уколоть, сама же и колола. Тяжело это, когда здоровья настолько нет, что уже разбираешься в своей болезни не хуже врача. Лучше бы не знать ничего, не иметь поводов для этого знания. А Юра, похоже, знает. Бедный Юра. У них один взрослый в семье — дедушка. Никаких переходных звеньев в виде родителей, которые, как буфер, охраняют детей от естественных проблем старости. Отабек присутствовал при бабушкиных приступах, но никогда не встречал врачей и не рассказывал, что случилось, не его это была ответственность, всегда были дяди и тети поблизости или уж, в крайнем случае, взрослые кузины. В комнате Юра диктовал данные: имя, фамилия, год рождения. Шуршала бумага, потом что-то сухо покатилось, ручка, наверное. Отабек застыл в прихожей и дальше не шел, зачем, он не семья, он там лишний, и так четыре человека в комнате и душно от запаха, которым напитаны красные куртки с крестами. Медиков всегда угадаешь по этому невыветриваемому больничному запаху. Запах этот Отабека отчего-то всегда утешал. Если пахнет лекарствами и больницей, значит, рядом врачи, значит, помогут и, если надо, спасут. Сам он не то чтобы часто оказывался в больницах, но пару раз довелось: с аппендицитом и с отравлением. И всегда везло с врачами и сестрами, может быть, потому не осталось страха. — Верхнее двести, — сказала старшая докторица. Младшая зашуршала ручкой. — Я ж говорил уже! — сказал Юра. — Час держится. — Так положено. Ты сын? — Внук. — Ну что, внук, заберем деда? Николай Алексеевич запротестовал. Отабек подвинулся к двери, вслушался, отпрянул, когда что-то коснулось ноги. Поймал Пётю, когда тот был уже наполовину в комнате. Запахи странные, чужие люди, предметы, надо срочно идти и исследовать. Юра от волнения и не подумал, наверное, закрыть его где-нибудь. Отабек отступил в кухню с Пётей на руках, и голос Николая Алексеевича превратился в низкий гул, ни слова не разобрать. Сквозь него прорезался голос Юры: — Деда, надо! Перед кем тут геройствовать? Прокапают тебя и вернешься. Николай Алексеевич что-то ответил, Юра почти выкрикнул: — Деда! — Решайте, — сказала старшая, — едете или нет. Вызовов хватает, ещё решений ждать ваших. Отабек подумал, что она, наверное, поджала губы. Очнулся, что всё ещё держит Пётю на руках, и Пётя этим крайне недоволен. Опустил кота на пол, и тот тут же ломанулся в прихожую, пришлось закрыть кухонную дверь, и теперь даже Юрины слова было не различить. Только звонкость голоса на повышенном тоне. Уговаривает. А Николай Алексеевич боится его одного оставлять? Или какова причина? Что-то семейное. Отабека при этом быть не должно. Он переступил с ноги на ногу, подошел к окну, выглянул, машина «скорой» стояла, ждала докториц, одних или с пациентом, а ещё пошел снег. Нет, нельзя уходить, он может понадобиться Юре, даже если Николай Алексеевич не согласится ехать. Может, нужна будет помощь или за лекарствами сбегать, круглосуточная аптека есть около остановки, Отабек, если нужно, сходит. Он пошарил в карманах — одна мелочь и сотка во внутреннем на случай чэпэ, чтобы добраться домой. Ну, забежит к себе. Почему ещё люди отказываются от лечения — не от хорошей жизни. Голоса переместились в прихожую. Отабек подвинул Пётю ногой, приоткрыл дверь до широкой щёлки. К выходу прошла младшая докторица, которая, наверное, всё-таки медсестра, следом старшая, а за ними, в домашнем и в тапках, Николай Алексеевич. Отабек охнул и скрылся, чтобы его не видели. Лицо у Николая Алексеевича было багровое, вены вздулись на висках, как реки в половодье. — Давай, — раздался Юрин голос. — Сядь, дедуль. Не наклоняйся, я зашнурую. — Юрочка. — Щас, щас, всё сделают, потерпи. Тут ехать-то… С шумом, таким, что Пётя отскочил от кухонных дверей, а Отабек наоборот, кинулся к ним и выскочил в прихожую, в квартиру ворвалась Мила. Алая от мороза и бега, в коротком платье и высоких сапогах, без шапки, волосы в каплях растаявшего снега. — Явилась, — высказал Юра. Мила не обратила внимания, спросила: — Давление? Я с врачами разминулась. Дедушка, едем? Дедушка, надо, это не шутки. — Да еду, — сказал Николай Алексеевич, — еду. Юра на корточках завязывал шнурки на втором его ботинке. — Я, — сказала Мила, — с тобой. Сделала два шага по и без того натоптанному, оперлась на Отабека — он охнуть не успел — как на мебель, и молниеносно, качнувшись раз на высоком каблуке — но Отабек её удержал — стянула сапоги. Бросила их тут же, возле двери туалета, открыла обувную тумбочку, достала кроссовки и сунула ноги прям так, в колготках. Скинула на вешалку куртку с меховым воротником, сдернула повседневный пуховик, и готова была почти в ту же секунду, как Юра поднялся, наконец-то справившись со шнурками. Долго. Руки, что ли, дрожат? — Ты, — сказала Мила и поглядела на Юру в упор, — приготовь постельное, тапки, мыло, штаны… — Я понял. — Трусы, пару футболок чистых, полотенца, большое и пару для рук, щетку с зубной пастой, миску, ложку, кружку. Я позвоню, принесешь утром, если будет надо. — Не надо будет, — сказал Николай Алексеевич, дышал он тяжело, будто каждый вдох отдавался головной болью. — Прокапаюсь и утром домой вернусь. — Идем, — сказала Мила и взяла Николая Алексеевича под руку. Юра пошел с ними на улицу, Отабек видел в окно, как он обежал вокруг «скорой», о чем-то, отчаянно жестикулируя, поспорил с Милой, и стоял на дороге, пока машина не исчезла за поворотом. Скрылся из виду под козырьком крыльца. Отабек отшагнул от окна, едва не наступил на Пётю, тот кинулся из-под ног под стол. Отабек огляделся, снял с плиты чайник, поболтал и сунул под кран, набрал половину и как раз поставил на газ, когда открылась входная дверь. Юра вошел тихонько, зашуршал у двери, разуваясь, негромко сказал что-то выскочившему Пёте. — Юра, я здесь. Юра поднял голову, отвел налипшие пряди со лба, и вдруг встряхнулся весь, как мокрый кот. — Ф-фух, бля. Извини, выдернул тебя среди ночи. Отабек подошел, не зная, что надо делать, неловко погладил Юру по плечу. Помог снять куртку, пристроил на вешалку рядом с Милиной. Отабек ни разу не видел её раньше ни в куртке, ни в платье, ни даже в юбке, всегда брюки или строгие джинсы. Выбралась куда-то — и вот так. — Щас, — сказал Юра, обув тапки, оглядел прихожую, включил свет в ванной, достал из ведра со шваброй в углу половую тряпку, бросил на мокрые следы и буркнул: — Чтоб не растаскивать. Так, что мне надо? Мне надо вещи собрать. На плите пыхтел чайник, Отабек предложил: — Давай сначала чаю. Надо в себя прийти. — Нет, лучше сразу, а то думать буду, не отвлекусь. Или ты домой? — Юра зашарил по карманам, достал телефон, посмотрел время. — Начало третьего, господи. Всего лишь, подумал Отабек. Меньше часа прошло, «скорая» приехала быстро, а кажется, что полночи. Юра спросил и стоял, втянув голову в плечи, и Отабек ответил: — Я не пойду домой. Помочь тебе? — Не, я сам. Нальешь тогда чая, ладно? Там булки в пакете или я не знаю, пошарь в холодильнике. Отабек сказал: хорошо, но сразу в кухню не вернулся, посмотрел от порога комнаты, как Юра достает маленькую дорожную сумку из шкафа, роется на полках, складывает стопку постельного, голубого в белый цветочек белья, полотенца, как застывает, согнувшись, и тянется за одеждой. Отабек как раз разлил кипяток по чашкам, когда Юра пришел в кухню, достал из шкафчика глубокую железную тарелку с маком на дне и такую же кружку, выдернул столовую ложку из сушилки, развернулся на пятках, обернулся назад, взял ещё и чайную. Вышел, погремел чем-то в ванной. Когда вернулся, вытянул табурет из-под стола и сел. Отабек поставил перед ним чашку и нарезанную булку, а рядом открытую банку варенья. На вид непонятно, абрикосовое или, может, алыча. Телефон Юра положил на край стола и всё косился на него. Не глядя подул на чай. Отабек размешал сахар в своей кружке и в его, потому что Юра забыл. Надо что-то сказать, но что? Слова все какие-то неподходящие: держись, всё будет в порядке, ничего страшного. Одно другого глупее, но если это всегда в таких ситуациях говорят, то, может быть, помогает? Или люди просто не умеют и не всегда на самом деле хотят друг друга поддерживать, и обходятся тем, что на язык подвернется, дескать, не раскисай и не перекладывай на меня свои переживания. Сопереживание не так работает и не так его нужно проявлять. Отабек вытащил вторую табуретку, поставил не напротив Юриной, а рядом. Сел и поднял руку, дал привалиться к себе, обнял за плечи. — Испугался? — Очень, — отозвался Юра. — Он молчал сначала, ну как обычно, помирать будет… Бля, что я несу. Короче, смотрю, ни хера ему не лучше, лежит и дышит, как паровоз. Я за тонометром, померил, а там пиздец просто. Дал ещё таблетки, он пил до этого, но эти типа сильнее, для таких случаев. А толку нет. Бухнули с Петровичем. Говорит, чуть-чуть. Это правда, деда не напивается никогда, но вот какого хера, ну знаешь же, что давление, что нельзя. — Юра глубоко вдохнул, в несколько приемов выдохнул, Отабек поцеловал его в волосы. Юра продолжал: — За час не лучше. Я с этим тонометром скачу, как бабуин, вижу, ему прям совсем плохо. Он говорит, пройдет, а я как подумал… Короче, с кухни «скорую» вызвал, чтоб он не слышал и не психовал. Ну вот к чему это, спрашивается? В больницу он не хочет. А нас с Милкой бросить хочет?! — Чш-ш, Юр, — Отабек прижал его к себе, покачал. — Ты всё правильно сделал, ты молодец. — Влетит мне потом, — Юра тихо улыбнулся ему в плечо, потерся щекой. И не плачет, подумал Отабек, какой стойкий. — И, главное, Милка сегодня свалила до утра, там днюха у кого-то, в клубе. Еле ей дозвонился. Бля-а. — Я с тобой, Юр. Я не уйду. Есть что-нибудь — валерьянка, пустырник? Тебе. — Да не надо, я нормально, чая хватит. — Булку съешь. — Кусок в горло не лезет. Они допили чай и перебрались в комнату, залезли с ногами на Юрину кровать. В комнате было жарко и пахло медикаментами, Отабек снял свитер, повесил поверх Юриной толстовки на стул. Юра подтянул ноги к животу, лег ему на колени, и Отабек слушал, как он дышит, иногда сбиваясь на вздохи, и гладил по волосам. Их обоих напугал звонок. — Наконец-то, — успел выругаться Юра, прежде чем ответить, — вспомнила, корова. Мила сказала коротко, что всё, в общем, в порядке, но лучше бы остаться под наблюдением на пару дней, неси, Юрка, вещи. В больницу, как водится, лучше со всем своим, а то выдать-то всё выдадут, но… Лучше со своим. Юра нажал отбой, встал. Скинул домашние штаны и потянулся за джинсами. — Ночь же, — сказал Отабек. — Да больница недалеко, тут пешком минут пятнадцать, — он кивнул подбородком в сторону противоположную остановке, за парк. — Не был? Отабек поднялся следом, прикинул, что он, в общем-то, нормально одет для ночных походов. — Ты что, — сказал Юра, — я тебя с собой не потащу, иди спать. И так из постели выдернул. Отабек ответил, что одного его не отпустит. Выдумал тоже.