Когти амура

Отабек перешел дорогу. Чуть не столкнулся у светофора с парнем, который решил, что он, видимо, гепард или был в прошлой жизни гепардом, и проскочить на мигающий красный — это ему раз плюнуть. Идиоты, господи, сюда нужен Юрин богатый лексикон, чтобы подобрать слово. И именно на этом перекрестке висит табличка: столько-то аварий, столько-то смертей, самое опасное место в городе, но кто-то считает, что он бессмертен. Отдельная беда, что ровно такие же встречаются за рулем. Бессмертные. Отабек поежился под курткой. Март и первая неделя апреля выдались очень холодными. Шарфы и свитера всё ещё в полном ходу, и всё отличие от зимы, что куртка теперь демисезонная, а зимняя наконец-то отправилась в шкаф. Только переодевшись понимаешь, какая же она тяжеленная. А вот из ботинок переобуться Отабек так и не решился. Юра на днях съездил на учебу в кроссовках и всю дорогу назад радовался, что хотя бы надел их на теплые носки. Рано раздеваться, весна коварна. А поздние вечера, не говоря уже о ночах, так и вовсе зимние. Они выяснили это после театра, когда вывалились, отстояв полчаса в гардеробной очереди, на свежий воздух. Почти морозный. Да ещё с неба срывалось: не снег, не дождь, а холодная крупа, притрушивала впечатления. — Ну как тебе? — спросил Отабек, пока они шагали на остановку. Дальнюю, где можно сесть на дежурный троллейбус. — Охуенно, — ответил Юра. — Со школы в театре не был, и то нас водили на всякую мутную классику. — Не нравилось? — Тогда не нравилось. Ой, да можно подумать кто-то смотрел! Насильно таскали, попробуй отвертеться, заебешься отмазки придумывать, пока высидишь эти два акта, жопу не чувствуешь, а сегодня прям… Прям зашло! Юра демонстративно потер глаза. Отабек кивнул: да, печально. Он не читал пьесу, и долго думал, читать ли или оставить первое впечатление для театра, а потом пришел Юра и сказал: не, не читай, финал должен быть внезапный. Отабек не знал, Юра знал, но оба вздрогнули от выстрела на последней секунде, и весь зал вздрогнул. А потом разразился аплодисментами. Они сидели на первом ярусе, в первом ряду, и еле-еле потом протолкались к гардеробу среди галдящих и впечатленных театралов. — Хотя это тоже классика, — сказал Юра, сунув руки в карманы. — Старею, походу. — Нет, — сказал Отабек, — просто поставлено хорошо. Они в прошлом году ходили с Алёной на «Грозу». Алёна плакала, её парень, теперь уже бывший, её утешал, Отабек сам едва сдерживал слёзы. И тоже дело было не столько в сюжете, сколько в актерской игре, потому что когда ходили на «Алые паруса», он едва не уснул. Хоть приплыл Грей, хоть не приплыл, когда там уже домой? Они с Юрой добрались до дома за час, основательно продрогшими, и Отабек ещё полчаса отогревался под душем. И сейчас бы не отказался — под душ. Но Юра попросил его подождать. Всего одну пару. Не должно быть по расписанию, но переставили семинар, зато в пятницу он освободится пораньше. «За тобой прийти?» — написал Отабек. «Не-не, подожди в нашем месте, я туда прибегу» Отабек толкнул двери и вошел в теплый зал. Светлый от ламп и огромных, во все стены, окон. По обе стороны от входа и дальше, вглубь, низкие, чуть выше Отабека, стеллажи, а высокие — у тех стен, что без окон. На стеллажах — книги. В этот книжный напротив Юриного института они забрели случайно, в феврале. Спасались от мерзкого дождя, а отсюда так призывно тянуло теплом и светом. И духом знания, конечно же. Они потолкались между стеллажами вдвоем, а потом разделились в отделе специальной литературы, которой у Юры была целая полка, а Отабека — полтора стеллажа. Юра ещё проворчал, что это у него гуманитарная наука вообще-то и должны были в три раза больше понаписать. Отабек оправдался тем, что архитектура немножко древнее, и вот поэтому по ней немножечко больше материала. Они исследовали первый этаж полностью и в поисках туалета поднялись на второй. Туалет обнаружился сразу же возле лестницы, а дальше, за стеллажами с детской литературой, любовными романами, детективами и сборниками классики в твердых обложках и нашли неожиданно то самое «своё» место. Крохотная, на пять столиков, кофейня. Маленький бар в углу, а столики расставлены в один ряд, вдоль двух громадных окон, выходящих на дорогу и институт. Вопреки заветам маркетинга, будто нарочно спрятанная ото всех, кофейня была островком аромата в океане шороха страниц и бумажной пыли. Приличный ассортимент чая и кофе, красивые пирожные на белых блюдцах в натертой витрине и на удивление демократичные цены. Они заглядывали сюда раз в неделю или две, выпивали по чашке чего-нибудь нового, и это, пожалуй, было единственное место, где им нравилось посидеть вне дома. Если не считать кино, куда Отабек сводил Юру в качестве подарка на день рождения. Отабек иногда спрашивал: хочешь ещё куда-нибудь? Юра мотал головой: не-е, зачем, дома так хорошо. Дома хорошо, можно лежать рядом, дремать или разговаривать, или целоваться. Или разойтись по углам, — Отабек в комнате, Юра в кухне, — и просто знать, что они рядом. Тепло, сухо, сытно. Если не думать о лишнем, то очень спокойно на душе. Отабек прошелся по первому этажу, полистал фолиант формата А3 с трицератопсом на обложке. Почти из каждого разворота восставали объемные динозавры. Если б ему подарили такую книжку в детстве, он бы умер от счастья. Были у него книжки с динозаврами, но плоскими, на картинках, а вот такие, чтобы в тридэ, ух! Это позже, повзрослев, проще посмотреть в интернете, а в детстве вот так, чтобы открыть, а оттуда тирекс выглянул — супер! Отабек и сейчас не отказался бы. Закрыл книгу, поглядел на ценник. М-да. На втором этаже он заглянул в уборную вымыть руки, вернулся в зал, зачем-то забрел к стеллажам с вывеской «сад-огород», и вспомнил страдания Юры о даче. Вчерашние. Что вот, это сейчас холодно, а потеплеет!.. Николай Алексеевич уже предвкушал и мечтал вечерами, какую высадит картошку в этом году. С другой стороны, говорил Юра, есть плюсы, деда летом часто на даче остается, не пару-тройку дней, а прямо неделями может в город не приезжать. Там у него всё есть, огород, место для работы, друзья-дачники и местные. Свежий воздух, опять же. Что в городе делать? Надоедает за зиму. — Понимаешь? — спросил Юра и подвигал бровями вверх-вниз. — Понимаю, — улыбнулся Отабек. — Только я же уеду почти на весь июль и пол-августа. Юра поморщился: — Ай, не начинай! Купить ему в подарок книжицу про клубнику или вот про высадку овощей согласно фазам луны? Отабек представил Юрино лицо в момент получения подарка, фыркнул в кулак, быстро огляделся — народу мало, всем всё равно. Ну, если мало людей, значит, точно есть свободный столик. Редко заняты все пять, но самый лучший — последний, в углу. Дальше всего от стойки, но зато можно сесть к стенке спиной. Из двух бариста сегодня работал парень. Примерно Отабеков ровесник. Сменщица его, девушка постарше, рисовала шоколадным топингом мордочки животных на молочной пене, Юра долго разглядывал их и фоткал, а потом, зажмурившись, отпивал, чтобы не видеть, как рушится красота. Бариста улыбнулся Отабеку, протянул меню, заламинированный лист А4. Отабек взял через стойку, повернулся через правое плечо и поморщился от досады — занят столик. Потом вгляделся — кем занят. Мила отложила телефон на стол, экраном вниз. Наклонилась, сняла яркими губами молочную пену. Встреча так встреча. Надо подойти, всё равно же она увидит его потом, и делать вид, что он её сам не видел — невежливо и как-то даже тупо. Тем более — зачем? Мила же. Она подняла глаза, и Отабек внутренне ахнул: это ещё что такое? Тушь у Милы была, наверно, хорошая, а вот в пудре остались сырые дорожки. Он подошел, положил лист меню на край, сел напротив, не сняв куртку, только сбросил к ножке стола рюкзак. — Мила? — Привет! — Она улыбнулась и сделала движение пальцами, как бы махнула ему: хэй, рада видеть. — Пары кончились? — Мила, что случилось? — Случилось? Ничего не случилось. Ровным счетом ничего не случилось, всё замечательно, как всегда. И губы сложила. Ну, если это, подумал Отабек, улыбка, то мне даже страшно. Мила накрыла телефон ладонью, стащила его себе на колени, что-то быстро нажала, не печатала, а просто откуда-то вышла, и положила на место, где был. Отабек впервые задумался, что не знает адекватной ласкательной формы её имени. На Милу не реагирует, а Милочка — ну, это вульгарщина. — Мила. Мила тряхнула волосами, спросила, шмыгнув носом: — Юрку ждешь? У него ещё пара? — Да, одна. Мила, что стряслось? — он протянул руку, накрыл Милину, лежащую поверх телефона, чуть сжал. Ну же, приходи в чувство. Что она вообще делает здесь? Её институт далеко. Встречалась с кем-то? И этот кто-то довел её до слез. Некрасивая улыбка всё не сходила с Милиного лица, будто чужая, вырезанная с цветного листа и криво приклеенная. Отабек хотел сказать: перестань, но промолчал. Говорят, если улыбаться, даже и через силу, мышцы что-то там вспомнят, и станет легче. Миле что-то не становилось. Она пошарила глазами по столу, по айришу с латте, уперлась взглядом в Отабеков свитер. Отабек против воли поерзал на стуле. Взгляд осязаемый, будто влажной кистью мазнули по груди. Он погладил большим пальцем тыльную сторону её ладони, обвел точку родинки: у Юры точно такая же, но на другой руке. Мила глубоко вдохнула, задержала дыхание. Задержать дыхание — очень помогает от слез. Отец научил Отабека в детстве: если боишься разреветься — вдохни, слезы отступят. Мила знает. Миле приходится этим знанием пользоваться. Как давно? С зимы или даже раньше? А уже весна наступила. И наверняка она по-прежнему плачет в ванной, раз уж теперь не может сдержаться даже вне дома. А повод… Ну, повод ясен, раз уже сессия давно прошла, а следующая нескоро. Мила посидела ещё, уставившись Отабеку в грудь, подняла глаза, поглядела ему в лицо. Сказать бы что-нибудь, но Отабек вот совсем, вот совершенно не мастер утешительного слова. И всё-таки. — Он не стоит твоих слёз. Мила, правда. Она улыбнулась, не натянуто уже, а горько, моргнула, и прямо по подсохшим в пудре дорожкам покатились две слезы, а за ними ещё, ещё. Облизала губы и шепнула: — Она. — Она? — Это девушка. Её зовут Сара. И она стоит. Отабек внимательно слушал. Прервал Милин рассказ один раз, сходил за водой и попросил у бариста ещё салфеток. Мила говорила и говорила, перебивала себя и начинала заново, повторялась, потом спохватывалась, что упустила важное. Хотя важное, она озвучила сразу же: это девушка, её зовут Сара, она живет в Милане с семьей, и Мила любит её так, что уже не чувствует сердца. Они познакомились прошлой — выходит, уже позапрошлой — осенью, когда Мила по обмену провела семестр в Италии. Ей не понравилось, если честно, ни условия проживания, ни еда, ни шумные люди, но она почти не помнит этого, так, фоном, неважно. Хотя, — Мила усмехнулась, уже почти весело, осторожно приложила салфетку к глазам, — я просто, наверное, ничего не запомнила толком, всё смазалось. Потому что никто и ничто не может соперничать в яркости с ней. Боже мой, Отабек, ты бы видел её! Да я покажу! Мила схватила телефон, быстро погладила экран пальцами, повернула к Отабеку. — Ну? Так, ты гей или би, а то я ревновать буду? Отабек заверил, что он законченный юросексуал, но девушка действительно… красивая? Это понятно. Такие волосы, такие глаза, Отабек не знал, что у людей на самом деле бывают вот такие глаза, не голубые, не синие — фиалковые, удивительный цвет, самый редкий. Но и помимо этого что-то, в самих глазах, смотрящих прямо в объектив, в выражении их. — Это ты снимала? — Я. Понятно. Может быть, Отабек и сам преображается, когда смотрит на Юру. Этого не спрячешь и не сдержишь. Сара, тоже студентка, итальянка с далекими польскими корнями, а значит, капельку славянка, запала Миле в сердце с первого взгляда. — Я даже не подозревала этого о себе, представляешь? Вот стоит же рядом её брат, то же самое, только в мужском теле, они двойняшки, а тянет всё равно к ней. Вернее, у Милы были девушки и до Сары, но вот так, чтобы любить, думала, только мальчиков. Оказалось, чтобы любить — всё неважно. И ничего ты с этим не сделаешь. Сара ответила взаимностью со всем жаром итальянского темперамента, и это были лучшие полгода в Милиной жизни. Честно, сказала Мила, знаю, что глупо звучит, как из любовного романа выдернуто, но это так. У кого-то это бывает день, у кого-то неделя. Как в «По ком звонит колокол», знаешь? Неважно, как быстро всё происходит и сколько отведено времени, главное — знать. И если ты знаешь, что это любовь — ничто у тебя этого времени и этого знания не отнимет. — А потом ты вернулась домой? Мила кивнула. Да, вернулась домой. Но дело не в этом. В конце концов, век интернета, правда? Вот ты же ездил домой, и Юрка вообще с телефоном не расставался, ел с ним, спал с ним. Так что Мила не особо переживала, тем более была надежда вернуться следующей осенью уже до конца обучения, но… — Но? Сара поделилась с братом. Они двойняшки, понимаешь, даже мы с Юркой друг в друге души не чаем, а они никогда вообще порознь не были, конечно, она ему доверяла. Зря. Брат, с силой всё того же дикого темперамента, вышел из себя. Припомнил, какая консервативная у них семья, и неужели Сара думает, что это всё, всё это недостойное, позорящее их до седьмого колена поведение, сойдет ей с рук? Она правда хочет лишиться семьи? Опозорить их всех? Правда? И с тех пор начался ад. — Самое страшное, что я ничего не могла сделать. — Мила вытерла под глазами, салфетка просто намокла и была чистая, вся пудра осталась на её предшественницах. — Как ей помочь? Что предлагать? Бросить всё и ехать ко мне? Как? И даже если я приеду к ней снова, что будет? Уёбище, в общем, у неё, а не брат. Я писала ему сама, он не ответил ни разу, а потом вообще везде в черный список бросил. Казался таким нормальным, когда общались. Всё время с ней, всё время вокруг неё: Сара, Сара, такой весь любящий. Мила резко зажмурилась, выдохнула, вдохнула снова. Отпила из стакана и сказала: — Всё равно! Есть место на следующий семестр, и я поеду. Больше года её не видела. Если бы она не хотела меня больше, если бы перестала чувствовать, то всё закончилось бы уже давно, но она пишет мне каждый день. Знаешь, я просыпаюсь и чувствую, что она уже написала, и ради этого только, в общем, открываю глаза. А раз так, раз ничего не прошло, то мы справимся. Она кивнула сама себе, и Отабек кивнул, вторя ей. Потом спохватился. — Николай Алексеевич?.. — Не знает. И Юрке не говори, ладно? Блин, я понимаю, у вас с ним то же самое, это видно, но я тебя очень прошу. Он ничем не поможет, только сам изведется весь. Мне его жалко. Отабек подумал и кивнул. К Юре это не относится, и незнание ничем ему не навредит, это чужая тайна. Он погладил ладонями стол, поглядел на почти успокоившуюся Милу. — Как же ты держишься? Мила пожала плечами. — Держусь как-то. Иногда накрывает, иду в ванную, подтыкаю полотенце под дверь, чтобы дедушка не услышал, и реву. Проревусь, вроде легче. А тут что-то, — она кивнула в пространство, на всю кофейню, — накрыло. Приятное место, правда? Я иногда сюда захожу, а тут одна книжка была нужна, дай, думаю, поднимусь, тут отличный латте. Подумала, что обязательно привела бы Сару сюда, ей нравятся такие места. Написала ей, она ответила, что с удовольствием бы со мной сходила — и вот, — Мила показала пальцем на свои заплаканные глаза, мол, посмотри на дурочку, как меня проняло. Отабек покивал: вижу. Мила положила руки на стол, ладонями вверх, и Отабек, помедлив, вложил в них свои. Мила пожала его пальцы. — Ты клевый, Юрке с тобой повезло. Ты же не свалишь туда, к себе, после учебы? Не бросишь его тут одного? Отабек покачал головой: нет. Если придется вернуться — поедем вместе. Или куда угодно — вместе. И обязательно будем наезжать друг к другу парами, и приезжать к Николаю Алексеевичу в гости. На дачу, потому что в квартире тесно. Мила моргнула, Отабек испугался, что заплачет опять, но она хмыкнула: скажешь тоже, а потом легонько кивнула. Всё может быть. Если будущее неизвестно, значит, мы можем выбирать, каким представить его, каким намечтать. Пусть оно будет хорошим. Мила ушла, чтобы не столкнуться с Юрой и избежать объяснений. Юра позвонил ровно через минуту после её ухода, сказал, что сейчас, надо задержаться, но это буквально пять минут, закажи мне там что-нибудь, ладно? И пироженку! — И пироженку, — сказал Отабек в ответ, — понял тебя. Положил телефон, придвинул меню. Какое они не пробовали, вот это лаймовое?