Когти амура

А во вторую неделю апреля Отабек заболел. Ну, сам виноват. Показалось, что потеплело. Что можно открыть окно и даже балкон. Не нараспашку, на проветривание — впустить свежий воздух после долгого зимнего застоя. Весна идет, весне дорогу! Зима и так заграбастала себе целый март. Весна ворвалась в квартиру холодными сквозняками, и уже в четверг Отабек проснулся с шершавым горлом. Сел на постели, сглотнул, и слюна прокатилась по пищеводу, как глоток кислоты. Отабек встал, почистил зубы, и вроде бы стало легче. Он заспал, собирался впритык, и потому не особо прислушивался к себе. Глотать за завтраком было больно, и он учел это, выскочил в аптеку на первой же перемене и купил ментоловые леденцы. Перед последней парой Алёна, которая и без того косилась на него весь день, подошла, лизнула запястье и приложила ему ко лбу. Вытаращила глаза. — Ты нормальный? Отлежаться не мог? Езжай домой, идиотина. Отабек пожал плечом. Возразить нечего. Больные должны сидеть дома и болеть, и не подвергать окружающих опасности заражения. Он натянул шарф на рот, но лицо от дыхания скоро стало противно влажным, и шарф пришлось стянуть обратно на шею, а самому пересесть потихоньку в самый конец ряда и только там припомнить, что это сейчас Алёна такая сознательная, а на первом курсе уснула на семинаре, напившись лекарств. Есть же такие, от которых убийственно клонит в сон. Когда поняла, что её просто выключает, то села позади них с Женей и попросила сдвинуться как можно теснее, чтобы не было видно, как она улеглась на парту. Проснулась перед самой переменой. Отабек досидел пару и заглянул в аптеку ещё раз, взял порошки, потому что не помнил, сколько у него оставалось с прошлой зимы, когда он ухитрился заболеть перед самым отъездом домой, спрей для горла, самый противный, с прополисом, но и самый действенный. И, конечно же, спрей от насморка. Насморка ещё не было, но Отабек болеет не первый раз, ученый. Только отложит горло — заложит нос. Да. Надо надеяться, что самого мерзкого варианта, когда заложит и нос, и горло, в этот раз не случится. Он вернулся домой и рухнул в постель, едва раздевшись. Проснулся от Юриного звонка, пробормотал, еле разлепив губы, чтобы тот сегодня не приходил. Юра, конечно, так и послушался. Он ворвался в квартиру, скинул кеды и, сходу схватив Отабека за ушами, приник губами ему ко лбу. — Хуясе! Ты температуру мерил? — Невысокая, — прохрипел Отабек. Горло со сна затянула тугая пленка, так и хотелось её соскрести. Только бы не ангина, со школы ей не болел. Только бы не. — Юр, не надо, — Отабек отошел сам на расстояние вытянутой руки, когда Юра полез трогать губами щеки, весь ли горячий, и заглядывать в рот: а ну открой! — Заразишься. Юра велел укладываться, стащил со столика возле закрытого ноутбука — не было сил даже включить, когда пришел — градусник в пластиковом чехле. Подозрительно поглядел на Отабека, а после на градусник, как будто сейчас отнимут. Градусник Отабек предусмотрительно стряхнул на ноль. — Ты ложись, ложись, не стой, ноги-то ватные, да? Отабек потер мокрую шею, сел на край дивана, на горячую простыню. — Я нормально, Юр. Надо просто отлежаться. Завтра останусь дома, к понедельнику буду в порядке. —Будешь, — покивал Юра, — куда ты денешься. Он подождал, пока Отабек ляжет, сунул градусник ему под мышку, прижал плечо и сказал держать, а сам вышел на кухню. Оттуда скоро заворчал чайник. Да, надо пить теплое, с лимоном, но лимона, как назло, остался маленький хвостик. Не было сил после пар зайти в магазин, кидало в жар и в пот, и пошатывало, еле добрел с остановки. Какая стремительная гадость: с утра только горло побаливало, а так вполне бодро дотопал до универа, а назад — вот так. Юра появился в дверном проеме, как всегда бесшумный, поглядел, держит ли Отабек градусник, как ему велено, и спросил: — А что у тебя, пожрать вообще ничего? Ничего. Даже суп доел вчера, сегодня хотел готовить, достал с утра куриные спинки на бульон. — Колбаса, — прошуршал Отабек, стараясь не дергать наждачным горлом, каждый звук оставлял царапину на задней стенке. — Хлеб ещё был. Сделай себе бутеров, ладно? Извини, проспал всё. Юра закатил глаза: что с дурака взять, подошел, протянул руку за градусником. Отабек нехотя дал. Всё равно отнимет. Отабек сейчас ослаблен сонливостью и температурой, а Юра молодой здоровый кот. И мухлевать смысла нет, заставит перемерять. — Хуясе! И это твоя небольшая? Тридцать семь и семь! Отабек! — Юр, пожалуйста, тише. — Что, голова болит? Понятное дело. Ты пил что-нибудь? Отабек махнул рукой: там, в рюкзаке. Засвистел чайник, Юра убежал в кухню. И как его выгонишь? И заразится же только так. — Юр, не надо. Спасибо, но не надо, правда, иди домой. Карантин. Юра положил на комод салфетку, поставил на неё парящую кружку. Переложил ноут со столика на кресло, подкатил столик к изголовью дивана, перенес кружку. — Сядь и пей. Допьешь это, чай принесу. Отабек подтянулся по подушке выше, принял кружку. Мама или отец дома приносили лекарство вот так же, в постель. Если были не на работе, конечно, а так Отабек справлялся и сам. И тут справится. Что-то прямо резко его подкосило, последний раз была обычная вялотекущая простуда, прошла, как положено, за неделю. Хоть бы не ангина и не грипп. Юре в любом случае нельзя находиться здесь, но лучше его припугнуть. Ну да, его припугнешь. — Юр, это может быть ангина. — Ну ляжешь, значит, в инфекционку. Хочешь? — Нет. — Ну и не чеши тогда языком, пей. Потом чай, а потом побрызгаешь горло. — Юра открыл коробку с пчелиными сотами на боку, достал инструкцию, одобрил: — Вот это вещь! Мне деда тоже такую брал. Печет адски, как перец, но действенное. Отабек отпил лекарство, глотнул кое-как. Говорят, лекарство не должно быть вкусным, иначе что это за лекарство, это конфета какая-то, но Отабек предпочитал думать, что такие мнения — пережиток совка. Старшие родственники вообще разжевывали таблетки, даже самые горькие, и только потом запивали, Отабека с детства пугал этот метод, хуже уколов. Хорошо же пить вкусную водичку, от которой спадет этот противный потный жар. Изобрели бы уже скорее такую таблетку, чтобы всё проходило мигом и не надо было лежать и ждать, а потом пить снова, потому что эффект кончился. Юра возился в кухне, гремел посудой. Принес чай с остатками лимона, забрал пустую кружку и снова ушел. Потом заглянул, сказал, что бульон на плите потихоньку кипит, а он вернется сейчас, ключи взял, чтоб Отабеку не подниматься. Отабек хотел было выкрикнуть: не возвращайся, но, во-первых, не смог, больно, а во-вторых, не повернулся язык. В те пятнадцать минут, что Юры не было, он успел задремать и очнулся, когда защелкал замок. Голову от подушки поднимать не хотелось, тем более сгущались сумерки, и так дико клонило в сон, как сухой лист затягивало в водоворот, и Отабек поэтому только чуть приоткрыл глаза, когда Юра заглянул ему в лицо и сказал, тронув лоб пальцами: — Это я. Ты спи-спи. Или хочешь чего-нибудь? — Нет. Снов не было. Только вязкая муть, как ил под ногами, затягивает на каждом шаге, цепляется, вязкий. Жарко. И он идет по мелкой илистой речке в самый солнцепек, и уже близок к тому, чтобы напиться грязной воды, потому что горло вот-вот пойдет трещинами, сухое. Не сглотнуть. Он проснулся. Из кухни, просачиваясь через прихожую, кое-как добирался свет, и Отабек различил в этом свете стакан на столике. Дотянулся, выпил воду мелкими глоточками. Сел, и почувствовал, что ему чуть лучше. Чуть. Но лучше же! Сколько проспал? Ещё действует, наверно, лекарство. А в горло так и не брызнул, и горлу, поэтому, не очень. Только и разницы, что стало светлей в голове. Отабек выбрел на кухню, пошатываясь, Юра отложил телефон и сказал: — Ну ты прям реально медведь. Иди умойся. Отабек кивнул, снял с сушилки кружку, налил воды, выпил, шумно и больно сглатывая. Не напиться. Во рту как табун лошадей прошел — со всеми последствиями. Отабек сходил умыться, почистил зубы, сильно легче не стало, но к привкусу лошадиного дерьма прибавилась мята. Постоял, опершись на стиралку, стянул с себя футболку и трусы и встал под душ. Весь потный и липкий, сил нет, самому от себя противно. Под горячей водой стало легче дышать, и только тут дошло, что насморк всё-таки не заставил себя дожидаться. Не пронесло. Он вышел голый, сходил в комнату одеться в сухое и чистое, и стало как будто бы ещё на грамм легче. Только первый день, а ему уже легче и легче — отлично же! В кухне стучало. Оказалось, Юра толчет картошку. А картошки-то у Отабека и не было. — Я из дома принес, — сказал Юра, обстукивая толкушку о край кастрюли. — Щас поешь — и опять ложись. Отабек пристроился на кухонный диванчик. Хотелось пить теплое, успокаивать горло, а есть совсем не хотелось. Желудок горячий, и всё внутри горячее и тяжелое. — Юр, спасибо, но я не буду. Ты сам ел? Поешь. Юра покачал головой, хвост мазнул по шее. Он порылся в навесном шкафчике, достал пол-литровую кружку, открыл стоящую на плите кастрюлю, из кастрюли повалил сытный пар. — Ай, надо было сразу налить как ты встал, ну ладно, щас быстро остынет. — Что это? — Бульон. Я суп не стал варить, пей пока так. Юра поставил перед ним кружку, Отабек склонился, понюхал: далекий-далекий запах курицы, а основной всё тот же: болезни и всего сопутствующего. Воспаленной слизистой. — Дать ложку или так? Отабек потрогал железный ободок кружки губами, горячий, горячее, чем он сам, и сказал: — Ложку, пожалуйста. Юра подал ложку вместе с тарелкой. На тарелке желтое от масла картофельное пюре и мелко надерганные куски вареной курятины. — Я специально не мял, чтоб тебя не разбудить, так что свежее-свежее. Ты вкуса нормально не почувствуешь, я понимаю, но пюрешка прям как надо, вкусная, я попробовал уже, — Юра демонстративно облизал ложку, которой накладывал. — Юра, спасибо, но я есть не хочу. — Я тебя спрашиваю, что ли, чего ты там хочешь? Когда ты ел, утром? Ну вот. Есть он не хочет. Через «не хочу», не маленький, я и так наложил чуть-чуть, а это, — он кивнул на кастрюли, — на завтра. Но если захочешь — съедай прям всё, ещё сделаю. Юра прав, хоть немного, но надо поесть, иначе организму неоткуда будет взять сил для выздоровления. Отабек набрал пюре на ложку, осторожно, очень смутно чувствуя вкус, проглотил. Ну, что можно сказать — не ангина. Глотать он может и даже не умирает при этом. Просто противно. Юра тем временем набрал и поставил на плиту чайник, постоял, подумал, шлепнул пару ложек пюре и себе, сел напротив и сказал, прежде чем приступить к еде: — Ты лох. Ну приехали. Отабек посмотрел: разовьешь мысль? И Юра развил: — Весной заболеть. Как ты умудрился вообще? Зимой болеть надо, когда мороз. Отабек возразил, что зимой как раз и нельзя. Зимой сперва сессия, потом поездка к родителям, но если бы он мог выбирать, заболеть в конце февраля или теперь, то выбрал бы вообще не болеть, потому что это противно. А Юра, судя по всему, прямо хочет болеть сейчас, в апреле, иначе почему он тут сидит, в тесном контакте с больным. — Юр, правда, ты лучше всех, спасибо тебе огромное, но иди домой. Как у него с иммунитетом? Он вполне пережил, как и Отабек, эту зиму без простуд. Тем более будет обидно заболеть обоим. — Я принял, — сказал Юра, — меры профилактики, у тебя просто нос заложен, ты не чуешь. Не заговаривай мне зубы, доедай. Или не съедобно? Отабек соскреб с тарелки остатки пюре и отправил в рот. В желудке, на удивление, стало не так противно, как было. Может, всё-таки голод так чувствовался — горячим? Он отер лоб, поглядел на влажную ладонь, поморгал, глаза то и дело затягивала влажная плёнка. — Знаешь что, иди ложись. Только не вырубайся, ладно? Потерпи. Надо навести лечение. Юра забрал посуду, составил в раковину, выключил свистнувший чайник. Отабек выбрался из-за стола, заглянул в ванную смыть пот, добрался до комнаты. Включил свет и тут же выключил, зажег настольную лампу. Сел на диван и прислушался к себе: непонятно, хочется ли спать, но лечь точно хочется. Он лег, вспомнил, что на нем белье чистое, а постельное теперь так себе, но рассудил, что менять сейчас простыни за каждым разом, эдак он точно не поправится. Юра отправил лежать, значит, надо лежать. Кстати, который вообще час? Час оказался двенадцатый! — Сколько я проспал? — спросил Отабек, когда Юра вошел с двумя кружками, одну поставил на столик, ближе к Отабеку, со второй сел у него в ногах. — Прилично. Всё правильно, сон — лучшее лекарство. Щас выпьешь, потом порошок, горло побрызгать — и опять спи. Отабек стащил кружку, поднес к лицу — малина. Разведенное кипятком домашнее малиновое варенье, не магазинное, оно пахнет совсем иначе. — Это деда сам дал. — Он тебя отпустил? — Что значит, отпустил? Не, надо бросить тебя тут одного валяться, голодного, да? Пей пока теплая. Не сильно сладко? — Очень вкусно, Юра, спасибо, — сказал Отабек и попросил передать «спасибо» Николаю Алексеевичу. Юра улыбнулся: обязательно, это деда сам варит, сам закрывает. А за пенку со свежего варенья они с Милой дерутся. Ты ел пенку от малинового варенья? Скажи, вещь! — Ты всё время был здесь? — Ну не всё, раз сходил за картохой, за малиной вот. Потом ещё за тетрадками. Я ноут брал, ничего? — Ничего, конечно. Надо же, и ничего, вот вообще ничего не слышал, как выключило. Они допили малину и сделали всё по плану: лекарство, брызгалка в горло. Ад! Отабек брызнул сам себе — хотя Юра предлагал помощь — дважды, и закрыл рот, прижал верхнюю губу к нижней, и держался, как мог, но слезные железы подвели. — Да реви ты нормально, — сказал Юра. — Оно же жжет пиздец как, это рефлекс. Кого ты стесняешься? Померили температуру: тридцать семь и четыре. Уже лучше, а сейчас и вовсе лекарство подействует и будет совсем хорошо. Юра перед уходом не ограничился устными инструкциями. Выдрал лист из блокнота и записал в столбик по пунктам, что Отабеку делать: спать, есть (как хочешь в себя запихивай, я проверю!), пить лекарства, малину, брызгать горло каждые четыре часа и ждать Юру. — Утром заходить не буду, спи. Напиши, как проснешься, ладно? Закройся за мной. Целовать себя Отабек не дал, устрашающе замотал головой и отступил на два шага. Тогда Юра просто протянул руку и погладил его по футболке и ребрам под ней и шепнул: выздоравливай, горе ты моё. Но и этого было мало. Сообщение от него пришло буквально через пятнадцать минут. «Ты лежишь?» «Да, Юра, я лежу» «Тебе не хуже?» «Нет, даже легче, лекарство подействовало» Ответного сообщения не было долго, Отабек решил, что Юра тут с ним намаялся за вечер и выключился, едва голова коснулась подушки, но тот всё-таки написал: «Люблю тебя, прямо сил нет. Не могу объяснить. Так плохо, когда тебе плохо. Не болей больше никогда, я чокнусь так. Ты понял?» Отабек ответил, что понял и больше не будет. Спокойной ночи, Юра. Ты моя самая большая удача. Юра, конечно, уснул, и Отабек тоже скоро уснул беспокойным сном без сновидений, и только глубокой ночью, проснувшись от жажды, но бессильный прорвать тугую пелену горячечного сна, слышал, как за дверью запертой комнаты раздаются шаги: стук, стук, и как наваливается, скребя о дерево и скрипя ручкой, нечто. Опять поднялась температура.