Когти амура

В субботу, когда температура упала до нормы и не возвращалась полсуток, Юра заставил Отабека парить ноги. — Давай-давай, я пощупал, не сваришься. Деда нас всегда так лечил. Суй лапы. — Юр, может, не надо? Я в порядке. — Ты и в четверг так говорил. Я уже горчицы насыпал, зря, что ли? Суй лапы, говорю! Пришлось совать. Горячо! Отабек сопел, Юра его подбадривал, присев рядом. Ради лечебных целей на полу перед диваном он расстелил принесенную из дома пеленку и приволок таз. Обычный, пластмассовый. А Отабек сидел теперь в трусах и футболке, с кружкой в руках и смотрел на свои ноги, такие же малиновые, как содержимое кружки. Носу зато действительно полегчало! Отабек вдохнул. Ох, не ценим мы здоровья, когда оно есть. Вот просто дышать самому — уже счастье. В общем-то, так оно и должно быть, не замечать, когда всё хорошо, а тратить хорошее самочувствие на продуктивную деятельность, но как же дико скучаешь по этому самому «нормально», когда вдруг наваливается вот даже банальная простуда. С другой стороны, даже банальная простуда — это, оказывается, внезапный повод почувствовать себя важным. И любимым. Отабек сворачивался под одеялом, не пускал к себе Юру, потому что ну правда же, заразится, несмотря на профилактику и проветривание, но Юра был рядом, смотрел тревожными глазами и натягивал одеяло на плечо, когда Отабек засыпал, а оно сползало. Целовал в висок и шептал, что харэ болеть. В целом, если не считать насморк, к субботе Отабек чувствовал себя вполне сносно, а в воскресенье к нему вернулся аппетит. Юра, придя к полудню, застал его доедающим суп. — Ну сла-ава богу! Наелся? Давай макарон сварю по-быстрому или гречки. — Юра сунулся в холодильник, поморщился, открыл морозилку: — Заранее надо было достать. В морозилке у Отабека лежала курица, свиные ребрышки и кусок мякоти на гуляш. Из фарша Юра в пятницу натушил котлет, но котлеты Отабек доел перед супом. Он поставил тарелку в замоченную в раковине кастрюлю, вытер рот и сказал с чувством: — Ты мой спаситель. Спаситель и кормилец. Юра закатил глаза и достал курицу, посмотрел, прикинул, влезет ли она в микроволновку, сунул назад, достал ребрышки, тоже вернул обратно. Микроволновка не размораживала, а скорее варила, самый верный способ разморозки — в холодильнике, но это долго. — Я сейчас схожу в магазин, — сказал Отабек. Юра фыркнул: — Щас же. Пойдет он больной. Сам схожу. — Завтра всё равно в универ собираюсь, какая разница. — Такая. Суточная. Ты гляди, стал ходить, не шатаясь, задышал нормально — и началось. Он развернулся к плите, зажег газ под чайником. Отабек сбился со счету, сколько кружек чая, малины и молока с медом он выпил за эти дни. Молоко и мед, конечно же, принес Юра, Отабек пытался отдать ему деньги, огреб так, что пришлось прятаться под одеялом и уповать, что Юра сжалится над болеющим и не прибьет. — Ты и так все выходные на меня убил. — Ой, а то обычно я их на что-то другое убиваю. Пиши список, что надо, я всё принесу. — Юра. — Что Юра? Вот так задумаешься когда-нибудь: а на хера он мне нужен, этот Юра, и вспомнишь: а, ну он в магазин гонял, хоть какая-то была польза. Я очки себе, может, на будущее зарабатываю. Отабек сказал, что это совсем не смешно, и чтобы Юра больше так не шутил и даже не думал. Сдался, написал список на блокнотном листе, вырвал и в него же завернул деньги. Юра сопел, но взял. Отабек хотел сказать, что у них когда-нибудь будет общий бюджет и это что-то вроде пилотной версии, но не стал. Вопрос денег всегда какой-то особенно щекотливый, про это неловко говорить так же, как и про секс, но если уж со вторым они разобрались, то и с первым как-нибудь справятся тоже. Перед уходом Юра наказал Отабеку лечь и лежать, и не трогать посуду, он вернется и сам помоет. Отабек выслушал с серьезным лицом, и свернул, едва закрылся за Юрой, в кухню. Юра и без того мыл здесь посуду четыре дня, а вчера вообще устроил влажную уборку, предварительно завернув Отабека в одеяло, уложив к стенке и запретив шастать. И ползал с девизом «убить всех микробов к хуям!» вдоль плинтуса и под диваном. Отабек надеялся, что там не успело накопиться пыли, он, вроде, не запускает, убирается регулярно, но есть же такие противные углы, куда обязательно забьется пылевое облако, не меньше, и только диву даешься: откуда? Ладно бы ещё водились коты, чтобы с них налетала шерсть. Юра говорил, что после каждого прохода с пылесосом по квартире, полный пылесборник Пётиной шерсти. Отабек налил моющего на губку, включил воду. Сполоснул тарелку, пристроил на сушилку, вслушался сквозь шум воды. Выключил — опять вслушался. Тихо. Здоровой дневной тишиной, с шорохами и скрипами панельного дома, со звуками улицы, потому что приоткрыто окно. Как это Юра упустил, оставил? А нет, это он специально, не думал же, что Отабек его ослушается, хотел проветрить кухню. Только это, а в остальном — обычная квартира, где только один человек. Впрочем, днем так всегда. Даже днем пятницы Отабек ничего, в общем-то, не слышал. Другое дело — ночь. Он ворочался, не в силах подняться и хотя бы включить себе серию «Друзей», чтобы заглушить эти звуки. Явные, четкие звуки. Плод затемпературенного сознания. Он от этого почти и не спал. Лежал и слушал сквозь дрёму. Дышал ртом. Потом кое-как дотягивался до спрея, брызгал в нос, дожидался, когда получится нормально дышать и проваливался в сон. А Юра утром хвалил его: спишь, как суслик, это хорошо, надо спать, а Отабек не знал, как попросить его остаться на ночь, что выдумать, чтобы сошло за повод и для Николая Алексеевича. Так ничего и не пришло в голову, Юра и так сделал для него больше, чем должен был. Отабек уже лежал в постели и читал с телефона, когда Юра вернулся и крикнул, что не надо его встречать и вообще: — Ты не уснул там? Я тебя не разбудил? — Нет. Как погода, Юр? — Охеренная! Оклемаешься — будем гулять. Там прям весна. Ветер, но такой, не зимний уже. — Извини, — сказал Отабек, когда Юра, разложив в холодильник покупки и наорав с кухни, что сказал же посуду не мыть, пришел в комнату. — За что? — не уловил Юра. — Сейчас бы гулять. Может, сходишь сам? Или с Милой. — Ага, с Милой! Дома она, как же. Ещё с утра умотала куда-то. Мила, подумал Отабек, поступает правильно, окружает себя делами и людьми, отвлекает от мыслей. Если закрыться, зациклиться на своей боли, то каждый вечер начнешь реветь в ванной, а так недолго нажить серьезных проблем со здоровьем. Мила сильная, Отабек бы вот так не смог, именно что жил бы затворником, и ещё больше, чем обычно, сторонился людей. Все они были бы противны ему, потому что они — не Юра. Юра поправил ему одеяло в ногах и сказал: — Поспи. Я там бедра куриные купил, запеку с укропом, и макарон сварю. А, и суп же надо какой-нибудь. Не захотел слушать, что Отабек сварит сам, что он уже здоров и полон сил, покивал: ага, ага, конечно, и ушел в кухню. Потом вернулся, поставил кружку чая с лимоном на столик и серьезно предупредил, что если Отабек к нему сунется — получит половником в лоб. Отабек послушно пил чай и слушал, как Юра возится в кухне, а потом, решив, что Отабек, как ему велено, уснул, закрыл дверь. Отабек сполз по подушке, натянул одеяло и прикрыл глаза. День, Юра здесь, значит, можно спокойно спать. Это не нормально, подумал он, поворачиваясь на бок. Это совсем не нормально, если дошло до того, что приходится улучать подходящие часы для сна: когда днем и не один дома. Это уже переходит допустимые границы, и уже перестало быть шуткой, естественной боязнью неизвестного и поводом, чтобы Юра пришел к нему ночью. Это плохо, и это пора исправлять. В исполнении этого твердейшего решения Отабеку, нежданно-негаданно, помогла сама арендодательница. Нет, она не приехала, не распахнула двери и не сказала: знаешь, я решила сдавать всё-таки двушку, так что либо плати на столько-то больше, либо выметайся. Она позвонила в понедельник вечером, когда Отабек разбирался с пропущенной в пятницу темой, а Юра писал конспект по истории в кухне. В первую секунду он напрягся: в чем дело? Хозяйка никогда не звонила внеурочно, только всегда напоминала, чтобы он сам, в случае надобности, звонил, а это был именно что внеурочный звонок, со дня оплаты прошло всего две недели. Отабек ответил, когда уже Юра крикнул из кухни: — Да кто там названивает? Ты уснул? — Да? — сказал Отабек в трубку. — Привет! — раздался оттуда голос хозяйки. Звали её Натальей. Просто Наталья, без имени-отчества, молодая женщина, на вид чуть за тридцать. — Не отвлекаю тебя? — Нет, — ответил Отабек. — Что-то случилось? — Слушай, — продолжила Наталья, не отвечая на вопрос, — а ты завтра будешь в центре? Она не приезжала за оплатой сама, и вообще с августа ни разу не появилась в этой квартире. Говорила, далеко ездить, с пересадкой, и они встречались раз в месяц, в десятых числах, в центре, и Отабек просто отдавал деньги и пришедшие за месяц счета, да ещё пару раз упавшие в почтовый ящик письма. И никаких встреч между. И даже ни единой ситуации за всё время, чтобы Отабек позвонил сам. Ну разве что по поводу перекошенной двери, но это уже забылось, а открывать её Отабек наловчился даже с пакетами в руках. — Буду, — осторожно ответил он. Только к чему вопрос? Заплатить за месяц вперед? Заплатить-то можно, а на что потом жить? И так потратился на лекарства. Родители пополняют счет на карте раз в месяц, значит, придется просить добавить не по графику. Добавить-то добавят, но это… В общем, не любит Отабек, когда что-то идет не по привычному. Но дело оказалось не в деньгах. — А мы сможем встретиться? Это быстро. Я тебя попрошу кое-что из квартиры взять, утром на работу бежать буду и сразу же заберу, возле перехода, как всегда. Не сложно тебе будет? Отабек обвел комнату глазами: из квартиры? Квартира сдавалась с мебелью и быттехникой, хлам с балкона разрешено было выбросить, Отабек так и поступил, только вазу напольную оставил, решил, что такое негоже выбрасывать, и Наталья просто не подумала или вовсе забыла о ней. Ничего из того, с чем сдавалась квартира, просто так с собой утром захватить нельзя: комод, журнальный столик, кресло? В кармане понесет, что ли. Посуда у Отабека тоже почти вся своя, только чайник хозяйский. В коридоре прихожка с вешалкой. — Из второй комнаты, — сказала Наталья. — Что? — Она заперта, но ключ в косметичке лежит, я скажу, какой. В тумбочке в коридоре осталась хозяйская косметичка. Обычная, тканевая, с бисерной розочкой на боку, теперь девушки с такими уже не ходят, а в косметичке, по словам Натальи, хранились запасные ключи: от гаража, от мужниной дачи, непосредственно от этой квартиры, много чего. Отабек, естественно, не проверял. — Это шкатулка. Она небольшая. Ты же с рюкзаком? — Да, — сказал Отабек и сидел с телефоном у уха, слушая, какой именно нужен ключ, где выключатель, где шкатулка. Юра пришел и стоял в дверях, вид у него был обеспокоенный, как будто Отабек никогда при нем по телефону не говорил, а потом Отабек догадался — у него что-то с лицом, и попытался расслабить мышцы. Судя по Юриным глазам, вышло только хуже. — Что случилось? — спросил Юра, когда Отабек отложил телефон на стол. — Умер кто-то? — Нет. С чего ты взял? — Да ты аж позеленел, иди в зеркало на себя глянь. Кто это был? — Хозяйка. — Пиздец. — Юра оторвался от косяка, подошел, сел с Отабеком рядом и взял его за руку. — Что? Выселяет? — Нет, — Отабек замотал головой. — Всё в порядке. Попросила кое о чем. — О чем? — Открыть комнату и найти одну вещь. Открыть комнату, которую Отабек полгода мечтал открыть и осмотреть до мельчайшей трещинки в полу, до стыка между обоями. Открыть там окно, увидеть ветку тополя, не дававшую спать по ночам, и потом уже жить спокойно, потому что был внутри и видел, что ничего там нет. Ничего абсолютно. Только хлам, опасный максимум молью и пылевыми клещами. Отабек ушел в ванную, заперся и долго держал руки под холодной водой. Умылся. Надо отправить Юру домой и идти самому. Потому что Юра тут ни при чем, потому что со страхами мы всегда остаемся наедине, лицом к лицу, как перед дымящей мордой надвигающегося поезда, а ты стоишь на рельсах и нельзя отойти. И надо быть таким сильным, чтобы этот поезд сошел с рельсов, а если не сможешь, что ж, машинист счистит палкой твои намотанные на колеса кишки. Но Юра, едва Отабек вышел, сказал: — Ну давай уже, открывай, посмотрим да я пойду, время позднее. Отабек подумал, что Юра — это почти он сам, часть него, а значит — пусть. Ну вот, поежился он, ещё даже ключ не достал, а уже пошел на сделку со страхом. Юра сопел у него над плечом, когда Отабек рылся сперва в ящике тумбочки, а потом в косметичке. Обычный железный ключ, объяснила Наталья, круглый такой, на нем метка розовым лаком, не спутаешь. И действительно, остальные ключи хранились связками или поодиночке, но помеченные лаком других цветов, а те, что без меток и поодиночке, разного размера и форм. Отабек достал нужный, крепко, так, что зазубрины врезались в ладонь, сжал в кулаке. — Хочешь, — сказал Юра, — я сам? А ты иди чая сделай. — Нет уж. Идем вместе. Может, ключ не влезет в замок, может быть, всё же не тот, или что-то забилось в скважину с той стороны, может… Но ключ легко вошел и легко повернулся. Дважды. Клацнул замок, и Отабек сразу, не дожидаясь, пока Юра потянется, нажал на ручку и открыл дверь. Темная комната надвинулась на них, словно включили зум на камере. Свет падал из коридора и из окна без шторы. И стояла звенящая тишина. Вот ещё в коридоре существовали звуки, а там, в комнате, уже нет. Отабек резко зажмурился, проморгался, шагнул и, пошарив по стенке слева, нашел выключатель. Голая лампочка под потолком моргнула — мелькнула мысль: взорвется сейчас — и залила теплым масличным светом двустворчатый шкаф, комод ему в тон и с тем же, отклеившимся наполовину, пластмассовым узором. Свертки ковров, вертикально составленные у стенки в самом углу, кресло, такое же, как в комнате Отабека, но ободранное, несколько деревянных стульев с обитыми тканью спинками, жесткими даже на вид, явно из одного стульего семейства. Но в такой гарнитур никто никогда не зашил бы брильянты — в этот даже шкатулку не зашили. А так, помимо ковров и мебели, обои в цветочек, в них местами дырки от гвоздей: где по одному, наверное, висели картины, где шесть полукругом, наверное, зеркало. Хотя зеркало было в шкафу. Зеркальная дверца. Отабек резко повернулся на скрип, когда Юра открыл шкаф без предупреждения, кивнул и сказал: — Душераздирающе. — Постоял, оглядывая содержимое полок: коробки, коробки, коробки, пакеты, на дне, под перекладиной со сдвинутыми к боковой стенке вешалками что-то завернутое в целлофан, стопка желтого от времени белья или что это — скатерти? — Где эта хрень? — В комоде. Юра протянул: а-а-а. Постоял ещё и закрыл дверцу со звуком ещё более жутким. Отабек вытер руки о штаны. Кажется, снова подскочила температура, хотя жара он не чувствовал. В остальных ящиках наверняка хранилось ещё что-то, но его попросили не в вещах рыться, а взять один предмет и всё. И всё. Выйти и закрыть двери, а ключ вернуть в косметичку. Просто с ума сойти, всё это время прямо в квартире был ключ от этой гребаной комнаты! В левом ящике комода, одном из двух верхних, вполовину меньше трех нижних сплошных, было пусто. Отабек поглядел на блекло-коричневую деревянную планку и закрыл ящик. Не левый, а правый? В правом лежало всякое барахло, и открылся он куда легче левого, в том будто упиралось что-то, занимало его во всю высоту. Отабек попытал счастья ещё раз, может, у него со зрением от всего этого уже нелады? Со зрением всё было в норме, просто искомое спряталось от Отабека под самую-самую стенку, и по цвету почти сливалось с внутренностями комода. Шкатулка, больше похожая на высокую коробку с крышкой, входила в ящик едва-едва, вровень, словно когда-то создавали такие вот ящики специально для таких вот коробок. Отабек выдвинул его полностью, и шкатулка-коробка выдвинулась на свет. Обычное дерево, крышка с простенькой задвижкой, даже без какого-нибудь, хоть игрушечного замочка. Отабек взял её всей ладонью, шкатулка была холодная, как труп, а на вес — вряд ли золото-брильянты. Юра вытянул шею, оглядел шкатулку так и эдак, протянул руку и потрогал осторожно, точно опасаясь, что от неловкого прикосновения по дереву побегут трещины. Выдохнул Отабеку почти в самое ухо: — Так вот она какая — бабуля. Отабек со стуком поставил шкатулку на комод, прямо на слой пыли. — Что? Юра устроил подбородок у него на плече. — Ну ты чё, думал, тут прям натурально бабкин сушеный труп? Блин, Отабек, это нереально же в нашем климате. Она б разложилась, а не мумифицировалась. Ну или реально, не знаю, я не шарю, но если и так, то прикинь сколько это стоит. Если б так заморочились, то точно не кинули б её здесь, а поместили в какой-нибудь фамильный склеп. — Он хохотнул. — Фамильный склеп, мы где живем, по-твоему? Максимум в одной оградке на кладбище, вот и весь фамильный пафос, когда — того, — он сложил руки крест-накрест на груди и вывалил язык. Отабек смотрел, забыв вдыхать, очнулся, когда воздух закончился. А Юра продолжал: — По-любому кремировали её, а у себя дома держать забоялись. А здесь можно, ты ж не знал, а если не знать, то пофиг вообще. А теперь, походу, весна настала, развеют её где-нибудь за городом, над речкой или там над маковым полем. Может, она так завещала. Отабек со скрежетом стащил ключ с комода, крепко взял Юру за руку и вывел из комнаты, щелкнул выключателем, вставил ключ в скважину и запер дверь. Шкатулка осталась стоять на комоде. Заберет утром. Надо вымыть руки обоим, там было пыльно, но они так и стояли в коридоре с минуту, пока Отабек, еле ворочая распухшим во рту языком, не сказал: — Ты говорил, здесь жил одинокий дед. Юра, какой бабкин прах? Юра вздохнул так, что тигр на его футболке поднялся, будто намерился атаковать, и опустился, передумав. Отабек взял его за плечи, Юра положил ладони ему на грудь и сказал тихо и твердо: — Ты хочешь от неё избавиться или нет? — Да, — сказал Отабек. — Значит, завтра это случится. Юра выдумал Отабеку срочный проект, в котором ему позарез нужна была Юрина помощь, выдал эту непроверяемую ложь Николаю Алексеевичу, и остался у Отабека на ночь. Утром, вывалившись из забитой до отказа маршрутки, Отабек пересекся у перехода с Натальей, передал из рук в руки завернутую в пакет урну, замаскированную под шкатулку, чтобы никого не пугать, и, сославшись на то, что вот-вот опоздает, убежал, не дожидаясь, пока Наталья скажет: там нитки мулине, решила вот снова заняться вышивкой или ещё какое-нибудь удобоваримое вранье.