Когти амура

Юра вдохнул, замер, убеждаясь, что легкие полны воздуха, и заорал опять: — А-а-а! — не по-настоящему, картинно, но Отабек проникся. — Юр. — Нет, не утешай меня! — Юра. — Да дай же мне пострадать, изверг! Ты не понимаешь! — Я понимаю, у меня же бабушка в деревне, я рассказывал. Юра сложил губы в кривую полоску и поглядел с выражением: ничего ты не понимаешь, Отабек Алтын. Отабек склонил голову: как скажешь. Юра ворвался с таким разнесчастным выражением на лице, что Отабек в первую секунду решил, что Николаю Алексеевичу снова плохо, но, к счастью, нет, дело, хотя с ним и связано, но заключается совершено в другом. — На майские, — выстонал Юра, разуваясь, — на дачу. Погоды стояли самые дачные. Тепло, сухо. А Отабек за зиму успел забыть, что у Плисецких же дача за городом. С домиком и огородом. Нежно любимая Николаем Алексеевичем и вынужденно терпимая Юрой и Милой. Вернее, Юра сам говорил, там клёво. Лежать в гамаке, натянутом между яблонями, объедать малину с куста, пить вкусную воду (на участке имелся колодец и система полива) и ещё домашнее молоко. Это для Плисецких — дача, а вообще-то в поселке достаточно местных с натуральным хозяйством, а это значит: и молоко, и домашние яйца с ярким желтком, и даже, если не проморгать и заказать заранее, парное мясо. Но огород! Но лопаты и тяпки! Но обгоревшие плечи и ломота в спине! И неблизко от города. Раньше Юра страдал только по интернету, но в целом, если накачать книжек, то можно и пережить. Днем работа на участке, вечером ужин, семейные посиделки, игра в дурака втроем, а потом книжка и крепкий сон. А теперь же ещё и Отабек! Не рядом. А майские праздники дли-инные. Это почти как зимнее расставание, которое оба едва пережили. Юра улегся щекой на обеденный стол, Отабек сказал: осторожно, и поставил возле сахарницы чашку с чаем. Погладил Юру по голове, тот выдохнул и хлюпнул носом, и резко сел, выпрямившись, чтобы, может быть, Отабек не подумал, что он ревет. Они уже успели всё распланировать: что поедут гулять, что купят шаурмы на одном конце набережной и дойдут пешком до другого. Что посмотрят на лебедей в парковом пруду, в городской группе вконтакта писали, что их уже выпустили после зимовки. Ну и на уток позырят тоже, они прикольные. Думали насчет лодки, но их, наверное, ещё не дают в прокат, рано, а если и дают, то ещё всё же не время. Вот летом, в жару, обязательно возьмут и покатаются! Отабек обещал вспомнить, как грести. А после всего вернуться домой в сумерках, с гудящими ногами, нажарить картошки, вымыться и рухнуть в постель. И, если останутся ещё силы… Ну а если не останется, то лежать и болтать, о чем не доболтали днем, или, если язык уже не будет ворочаться от усталости, просто молчать. — В другой раз, Юр. — Угу. В любую субботу или воскресенье. Тем более в праздники в центре наверняка будет не протолкнуться, им обоим такое не нравится. — Я, может, вырвусь раньше на пару дней. За примерное поведение. — Будет здорово. Юра обнял чашку ладонями, поджал губы и посмотрел виновато, мол, извини. Отабек пожал плечами: бывает. Теперь надо выдумать, куда пристроить себя в эти дни. Группа собиралась первого мая на шашлыки, Отабека, конечно, звали, он, конечно, сказал, что вряд ли получится, но всегда же можно передумать. А можно, например, дочитать недочитанное. Или дорисовать уже те два арта, которые лежат с лета позабытые-позаброшенные где-то в дебрях диска дэ. Или обновить прогу тридэ-моделирования и вспомнить, что это такое и с чем едят, не зря же ходил на курсы в прошлом году. Курсы были вечерние, дважды в неделю, Отабек ходил, во-первых, из жажды к знаниям, во-вторых, чтобы не сидеть в пустой унылой квартире. Или взять всё-таки те два курсача, с которыми к нему на неделе по закону парных случаев подбегали два первокурсника: мы слышали, ты делал в прошлом году, слушай, опоздали ко всем, позарез надо. Отабек ответил, что ему тоже некогда, но ведь можно сказать, что появилось время, оба первокурсника уже постучались во вконтакт именно с тем, что «вдруг всё-таки найдется местечко». А что, первый курс, это быстро, а деньги не лишние. На шаурму, лодку и прочие радости отношений, презервативов три штуки осталось, надо докупить. Чай пили молча, поглядывая друг на друга. Отабек — с улыбкой, Юра — с печалью в глазах. Отабек потрепал его по руке. — Ты будешь мне звонить. — Сто раз в день! — пообещал Юра. Сто. Раз. В день. Отабек всё равно успеет соскучиться. Да, определенно, надо выбрать занятие, пока не дошло до той точки, когда стоишь, как баран, не зная, что выбрать, и в итоге тупишь и не делаешь ничего. Юра вдруг вскинулся, чуть не подавившись остатками чая. — Слушай, а мы Пётьку с собой не будем брать. Это вообще-то стресс, таскать его туда-сюда, потом уже повезем, когда деда на лето переедет. — Его нужно будет кормить? Раньше кота, Юра рассказывал, кормил сосед с девятого этажа, друг Николая Алексеевича — Виктор Петрович, который приходил к ним в новогоднюю ночь. Но теперь Виктора Петровича подвело здоровье, и дети определили его на плановое лечение вот как раз с неделю назад. Ну что ж, Отабек походит, ему нетрудно. Тем более, это же Пётя, он ему обязан. Юрой. И вообще всем, что между ними теперь есть. Надо же, обязан коту. Надо купить ему от себя вкусного. — Ну, — сказал Юра, — мы тебе ключи оставим, я уже с дедой поговорил, но вообще, — он потискал кружку, — ничего, если я его к тебе принесу? Что ты будешь бегать? А так ему не скучно будет. Он не привык один, не любит, всегда же дома кто-нибудь есть, и он спит всегда с кем-нибудь, а так вдруг будет бояться. Его если оставить на пару дней даже, он обижается, не подходит потом долго, а тебя же он знает, ты не чужой. Отабек усмехнулся, потер шею по стриженому, волоски приятно укололи ладонь. — Ты доверяешь мне своего кота? — Я тебе всё доверяю! Чтобы совсем уж не упустить прозрачную и прохладную весну — потому что кто знает, это сейчас погода чудесная, а дальше, может, начнется жара или зарядят дожди — решили погулять так, до майских. В парк, конечно же. Прямо напротив дома. Отабек ещё с выздоровлением от коварной апрельской простуды вернул ритуал утреннего кофепития на балконе. Поначалу не высовывался за окно, на удивление не из боязни очередного Пётиного визита, а чтобы Юра не запалил и не вставил потом за несоблюдение режима, но потом осмелел. Парк понемногу переодевался из густо черного в бледно-зеленое. Как Юра, задумавшись, одевался, чтобы уйти домой. Медленно, по детали. То трусы, то футболку, то носок. А второй забудет, пока Отабек не подаст. Так и парк себя вел, будто проснулся и не может сообразить, что надеть и в какой последовательности. Так кусты и молодые деревья уже покрылись мелкими почками, а большие и старые ещё только стряхивали налипшую с осени и чудом продержавшуюся всю зиму листву, и собирались зазеленеть. Но с каждый днем больше и больше, и вот уже парк перестал быть прозрачный, и не стало видно ДК, а качели — только самые близкие. Скрылась из виду скамейка, та, с которой они кормили голубей семечками из пакета, в котором соприкоснулись пальцами, и Юра смутился, и Отабек, если честно, дернулся тогда тоже. Давно. Как давно. Какая длинная выдалась зима. Какая хорошая. Они выбрались в субботу, и парк, конечно же, был полон. Дети, родители, снова дети. Мелкие песики. С крупными, наверное, не рисковали приходить, да и правильно делали. Неизвестно, кто ещё для кого опаснее: животные для детей или дети для животных. Дети и для взрослых-то небезопасны. Это факт. На Отабека наехал какой-то товарищ лет восьми, прямо роликами по кроссовкам, не успел затормозить и врубался в него, спасибо, что не на полном ходу. Мальчишку поставили на колеса и подержали, чтоб не шатало, он поехал, но метров через пять всё-таки грохнулся на дорожку. — И ни мамаша, главное, не бежит с истерикой, ничего, — отметил Юра. — Правильно, так и надо, деда за нами тоже со шлейкой не бегал, навернулся — набрался опыта. Ты как? Отабек отряхнул джинсы на коленке и сказал, что вполне, веса в пацаненке ещё мало, урона почти не нанес. Они прошлись по дорожкам, стараясь держаться подальше от юных роллеров, велосипедистов и самокатчиков и огибать неловко шагающих малышей в их закутке у разноцветных горок и карусели. Качели-балансиры были, конечно, заняты. Они постояли в надежде, что смогут урвать хоть пару минут себе, но, конечно же, не дождались, дети шли плотным потоком, родители строго следили, чтоб никакие студенты, которые, в общем-то, могут выйти и поздно вечером и покачаться хоть на всех качелях, не влезли. Пошли себе дальше, обогнули деревянные фигуры и здание ДК. — Помнишь, — спросил Юра, — сидели вон там? Скамейка тоже не пустовала. Была занята моложавыми бабушками и даже дедушкой, который, в очевидной уверенности, что и сам ещё хоть куда, с этими самыми бабушками отчаянно флиртовал. Причем со всеми сразу. Прямо-таки скамейка-соединительница. — Помню, — сказал Отабек. — Ты тогда рассказал о родителях. Юра кивнул: — Угу. Хотелось рассказать. Ты всё не спрашивал и не спрашивал, а я… Если честно, боялся, что всё станет хуже. — В смысле? Из-за чего? Юра повел плечом. Отабек пожалел, что нельзя обнять его прямо тут, в людном парке. Положил руку ему на плечо, сжал. Бедный. Юра вроде бы замолчал насовсем, смотрел мимо пустого постамента, как мама идет за мелкой девчонкой на роликах и держит её за поднятые кверху руки, везет. Но всё же ответил спустя долгую паузу: — Это не всем нравится, я понимаю, когда из неполной семьи. Когда родители суки, потому что типа гены, и типа ты сам можешь быть такой, как они. У тебя вот охуенные родители, я ж видел. — У тебя замечательная семья. — Да, — кивнул Юра, — да. Я потому и решился. Подумал, раз тебе это всё равно, то, может, и не въебешь, если я к тебе целоваться полезу. — Он улыбнулся так ясно, как солнце в безоблачном небе. — И не въебал. Круто. — Ты мне ужасно нравился, — признался Отабек. Он снял куртку и держал её на локте, они стояли в безветренном закутке, ответвлении основной тропинки, возле опутанных вязью молодых листочков кустов. — Я уже влюбился тогда. — Правда? Отабек кивнул: да. Конечно же, да. Столько тогда было да и нет, столько противоречий, сомнений, страхов, что может не надо, что Юра передумает или испугается сам, что Отабек увязнет в этом чувстве, а он уже увязал, уже чувствовал, что его затянуло по шею, а Юра раздумает и скажет: знаешь, это, наверно, слишком, не готов я ещё, извиняй. Но Юра не сказал, а теперь оставляет Отабеку своего кота. Отабек прикрыл глаза, отвернулся, пряча улыбку, но делая вид, что смотрит, не освободились ли случайно качели. Юра оставляет ему своего кота, и это равноценный обмен, потому что с собой на дачу он забирает Отабеково сердце. — Ты там ржешь надо мной или что? — Нет, просто мне очень хорошо, — сказал Отабек. Юра подвинулся, положил руку ему на локоть поверх куртки, заглянул в глаза и сделал бровями. Хочешь, чтобы было ещё лучше? А то уеду же скоро и придется переходить в ручной режим. Отабек так же, взглядом, ответил: конечно, хочу. В конце концов, осталось ещё целых три презерватива! Юра дышал носом. Редко и шумно. Наконец, сложился, вгрызся зубами в наволочку и застонал. Отабека продрало мурашками от холки до самого копчика. — Юра, не больно? Юра подался бедрами, член стиснуло, перед глазами поплыли, расходясь в стороны, яркие круги. — Нет. Блядь, болтай меньше. Отабек спрашивал каждый раз, не больно ли, потому что самому бывало и больно. Особенно в начале или под конец, когда Юру уже тащило к оргазму, и он не сдерживался почти, железно хватал Отабека за бедра и вбивался внутрь, в тело, словно хотел влезть туда целиком. Потом отпускал, долго гладил, целовал спину и говорил, что любит. Очень-очень. Правда. Я верю, отвечал Отабек. Верю, потому что у меня всё то же самое. На наволочке, когда Юра поднялся на локтях, осталось приличное мокрое пятно от слюны. Он глянул через плечо, глаза сухие, только челка налипла на лоб и смешалась концами с ресницами. — Ну давай уже, правда, я в норме. Я хочу. Девять дней тебя не увижу. — Он подался назад, Отабек придержал его за пояс. — И не почувствую. Ну! Член у него стоял крепко. Отабек обхватил его пальцами, протолкнул головку в кулак и двинул бедрами сам, они зашипели в унисон, коротко фыркнули, и Отабек уперся ему лбом в свод шеи. Головка в ладони была влажная, Отабек погладил её большим пальцем, тронул уздечку. Гладко, горячо, скользко. Жарко. Так жарко, хотя и открыт балкон. Юра мотнул головой, волосы шлепнули Отабеку по лицу, стиснул кулак Отабека на своем члене, подался в него — и назад, надеваясь на член. Они ещё ни разу не пробовали, как хотели когда-то — сверху, но Юра почти наверняка уже смог бы. Надо, надо будет наконец-то, когда он вернется домой. Придерживать его за бока и смотреть в лицо. Юра такой красивый. Всегда, но особенно — в эти секунды, когда ему хорошо, когда тело охватывает быстрая судорога, и он стонет, стискивая зубы, и жмурится, а потом распахивает глаза. Юра с возмущенным шипением обернулся, когда Отабек, придерживая презерватив, вышел из него. — Ты всё? — Ещё нет. — Отабек погладил его по бедру, по ягодице. — Юр, можешь? На спину. Тот посмотрел с ехидцей в глазах: о-о-о, ну наконец-то. Вытянул ноги, перевернулся, поднял бедра. Смотрел прямо в глаза. Розовый от возбуждения и от смущения, конечно же, Отабек знал, он только хочет казаться раскрепощенным и открытым полностью, а на деле смущается и хочет закрыть глаза. Хочет, но всё равно смотрит Отабеку в лицо, облизывает губы и говорит: — Мы продолжаем или как? Отабек склонился над ним, Юра положил ноги ему на плечи. Он вздрагивал весь, впившись Отабеку зубами в руку, кончая себе на живот и грудь, пару капель попали на ключицы, Отабек склонился, слизал их и кончил сам. Юра убежал в душ первым. Отабек подумал было увязаться за ним, но остался лежать. Надо подняться, расправить скомканную простыню, сходить в кухню поставить чайник. Они не ели после прогулки, двинули прямиком в постель, а теперь в животе тянуло, не сильно, но так, уже ощутимое чувство голода. И Юра голодный наверняка, он после секса сметает всё, что ни предложи. Растущий организм. В итоге так и не встал, пока не вернулся Юра и не зашуршал одеждой, выискивая в тканевом коме своё белье. Натянул трусы, потом, почесывая мокрые на затылке волосы, огляделся. — Ты не видел, куда я?.. А, всё. Он наклонился к журнальному столику и обернулся уже с телефоном в руках. Помялся, шаркая ступней по ковру, и выдавил, потупившись: — Можно сфоткаю тебя? Поднял хитрющие глаза, а щеки розовые-розовые. — Юр, серьезно? Тот кивнул: да. Они пару раз фоткались вместе на фронталку, в центре, просто так, дурачились, но друг друга — нет. Отабеку как-то даже не приходило в голову. — Можно, конечно. Сейчас. Отабек сел, откинул одеяло с ног, но Юра жестом его остановил. — Лежи. Давай как было, ты клёво лежал. Отабек оглядел себя, почувствовал, как закололо скулы. Поглядел на Юру, не зная, как уточнить, правильно понял или нет. В общем-то, что тут непонятного? — Не боись, никуда не выложу. Чисто для личного пользования. Юра сделал бровями, но неловко ему было не меньше, чем Отабеку, и подрагивала рука. Трусы спереди ощутимо натянулись, и сам Отабек на фото был уже в полной готовности. Уезжали на дачу рано. Отабек завел будильник, но разбудил его всё равно звонок. Через две минуты Юра принес лоток, миску, корм, пару игрушек и прилагающегося к ним кота. И ключи от квартиры. На всякий случай. Кому и оставлять ключи, как не соседу снизу? Пётю Юра чуть не унес с собой, забыл отдать. Сам ещё сонный, с мокрой от умывания челкой и глазами-щелочками. Отабек привлек его к себе, погладил, Юра промычал, что попробует доспать в машине, если Милка не будет трещать всю дорогу и тоже вырубится. Они поцеловались в прихожей, а во дворе, когда Отабек помог вынести к машине пару сумок и садовый инвентарь, крепко пожали друг другу руки. Мила шарила взглядом по верхним окнам и делала вид, что зевает, но видно было, что смеется над ними. По-доброму. Отабек помахал Плисецким рукой, дождался, пока машина свернет за угол и вернулся домой, досыпать. Пётя уже лежал прямо на разворошенном диване, Отабек пристроился рядом. Кот приоткрыл глаз, глянул на него и зевнул. И вообще хорошо себя вел весь день, ел, пил, сидел у Отабека на коленях, пока тот читал с телефона и даже мурлыкал. — Хорошо с тобой, — сказал Отабек, почесывая между плюшевых ушей. — Помнишь, как познакомились? Пётя фыркнул. Отабек напрягся — это же кот, он не может его понимать, но Пётя фыркнул ещё раз и звонко чихнул. Шерсть попала в нос, вот в чем дело. Отабек потрогал нос пальцем, Пётя стал облизываться, быстро высовывая яркий язык. Пасть у него была нежно-розовая, и Отабеку вспомнилось где-то услышанное, что у добрых кошек розовый рот, а у злых — черный. Вряд ли это научно обосновано, но Пётя вот определенно добрейшее существо, даром, что чуть не оставил Отабеку пару страшных шрамов на шее. Они побледнели, но сходили очень долго, даже и перед Новым годом ещё можно было разглядеть под лампой белые следы. К закрытой двери интереса Пётя больше не проявлял, только сел вечером, по дороге от лотка в комнату, в коридоре, склонил голову и вопросительно мяукнул. — Что? — отозвался Отабек, думая, что можно сколько угодно смеяться над кошатниками и собачниками, что разговаривают со своим зверьем, а удержаться от этого невозможно. — Никого там нет, пустая комната, я сам видел. Пётя махнул хвостом и вплыл в комнату, вспрыгнул на диван и там лежал, пока сам Отабек не лег. Юра не звонил после обеда ни разу, и Отабек не звонил ему сам. Умаялся, наверно, и уснул с курами, открывать дачный сезон — занятие не из легких, а Юра ещё и не выспался толком сегодня. Отабек не думал, что быстро уснет без разговора и без переписки, но Пётя пришел, лег под бок и завибрировал, как моторчик. Любой другой звук раздражал бы, а коты отчего-то так уютно мурчат. И так от этого хорошо. — Завтра, — пробормотал Отабек, уже проваливаясь в сон, — сами ему позвоним, а то забыл про нас. Но Юра не забыл, а разбудил их обоих ранним утром и сказал в трубку: — Привет! Встретишь меня с электрички? Возвращаюсь домой, дед всё знает. Я рассказал.