Секс-символ

      К изумлению Фэр, Агустина не смутилась, когда её уличили в столь фанатском занятии, как рисование портрета кумира. Напротив, она с воодушевлением поведала: Джерри Анселми супер и она балдеет от него. Но Сэси обвинила её в фанатизме и посоветовала повзрослеть, а от Фреда вообще нет толку. Поэтому она больше с ними не дружит.       — Но я не влюблена в Джерри, — изобразила равнодушие Агустина. — Мне просто нравится, как он поёт. Он клёвый!       — Ага, и поэтому вся твоя комната в его портретах, — скривилась Фернанда, обводя плакаты скептическим взором. Остановилась на одном — где Джерри обнимался с бас-гитарой. Фотошоп и тонна грима на лице. Вот нарцисс! Есть в его внешности что-то странное. Красивый, но эта красота слишком вычурна.       — Ну и что? — доказывала Агус. — Раньше тут были плакаты других людей. А вкусы меняются. Сейчас я считаю крутым Джерри, а потом мне понравится кто-то ещё, — девушка отнекивалась, но по румянцу на её щеках Фэр понимала — она врёт. Втюрилась, это очевидно. В её возрасте многие девушки западают на красавчиков с телеэкрана.       Фернанда надеялась на благоразумие племянницы — та всегда была рассудительной. А если Агустина встретит реального парня и влюбится в него, глупости ветром и сдует. Но эти рассуждения не мешали ей злиться на Джерри. За последние дни её чувства колебались от бешенства до восхищения, от жалости до ненависти. А сейчас она убедилась — её бесит этот тип. Неимоверно бесит. Так бы и выцарапала ему глаза!       В конце беседы Фэр упрекнула племянницу в том, что она прогуливает занятия. Но и этому Агустина нашла объяснение — она поругалась с Сэси и Фредом и не хочет их видеть. А ещё достала её одна девица.       — Что за девица? — насторожилась Фернанда. — У тебя проблемы с одноклассниками?       — Э-э-э… ну в общем да, — созналась Агустина, пряча глаза. — Её зовут Лина, она тупица и не даёт мне прохода.       — Почему?       — Ну, она ревнует ко мне препода, в которого влюблена, — объяснила Агустина сконфуженно. — Она говорит, что я строю ему глазки. Но это не так! Я не виновата, что этот чувак ни одной юбки не пропустит!       — Та-ак! А вот с этого места поподробнее! Это что за препод такой? — раздула ноздри Фернанда. Только этого не хватало, учитель клеится к ученицам!       — Ну, сеньор Иван преподаёт историю искусств. А эта дура Лина в него втюрилась. А ко мне она прицепилась, потому что я два раза ходила к нему на дополнительные занятия, чтобы хвост пересдать.       — В общем так, Агус, завтра ты идёшь в школу! — изобразила Фэр строгую тётушку. — И скажи этой Лине, что у тебя тётя — инспектор полиции. Если она будет цепляться, я ей живо голову откручу. А на преподавателя стоило бы пожаловаться директрисе.       — Да он ко мне не лез! — не согласилась Агустина. — Если я его обвиню, это будет враньё. Я не хочу прослыть врушей и сплетницей. А Лину я когда-нибудь отколочу, — она помахала кулаком в воздухе. — У меня давно руки чешутся повыдергать ей космы.       — И повыдергай, я разрешаю, — улыбнулась Фэр. — Надо уметь защищаться. Никогда не позволяй унижать себя. Ни мужчинам, ни женщинам. Давай сдачи, словами или кулаками — не важно. Не будь страусом, который прячет голову в песок. Такие нападальщики — трусы. Они ищут жертв среди слабых. С теми, кто даёт отпор, они не связываются. Я разрешаю тебе обидчицу отдубасить. А если она поскачет жаловаться, я поговорю с директрисой лично. Но смотри, Агус. Девицу ты можешь поставить на место, но этот преподаватель… он мне не нравится. Слушай, — Фернанда понизила тон до шёпота, — ты неопытна в таких делах. Можешь от страха или неведения наворотить глупостей. Если начнёт к тебе лезть, будет пугать, не бойся. Сразу мне скажи. Поняла?       — Я всё поняла, тётя, — Агустина явно хотела соскочить с неприятной темы. — Но не говори ничего маме и бабушке. Ни о Джерри, ни о сеньоре Иване, ни о Лине. Ты ж их знаешь, они съедят мне мозг.       Фэр взволновала история про преподавателя. Как бы он не испоганил Агустине жизнь! Одно дело влюбиться в певца, звезду экрана, у которого влюблённых фанаток пруд пруди. И другое — когда некий козёл соблазняет учениц на занятиях. Пусть дотронется только до её племянницы, Фернанда живо его кастрирует!       Ужин, однако, отвлёк её от Агустины. Любимый ведущий тёти Родольфо Барили поведал с экрана ТВ: совершено дерзкое убийство. Почерк его совпадает с предыдущими тринадцатью. И снова район Вижья-31. «Фантом» опять активизировался, кокнув пенсионера по имени Анибал Руис. Мужчина, обнажённый, испещрённый ядовитой иглой, утонул в ванной, потеряв море крови. Ничего нового — следов никаких, а рисунок тот же.       Фэр готова была ногами затопать. Ну вот… Вот! Комиссар ничего не делает, расследование увязло, как танк в болоте, а количество жертв всё увеличивается. А она отстранена от должности! Ведя расследование, она чувствовала, что на капельку, но приближается к раскрытию личности убийцы. Если б не Джерри Анселми, она бы сейчас, в эту минуту, изучала место преступления. И, может, напала бы на след маньяка. Гад этот Джерри, всю жизнь ей испортил! Из-за него она сидит у телевизора, как дура.       Ужин прошёл без ругани. Агустина, жалуясь на усталость, к еде не притронулась. Маргариту мучили мигрень и сломанная нога, и она куксилась. Тётя Фели восхищалась своим любимчиком в телевизоре, не замечая Барби, что упорно вонзала зубки в её пушистый розовой тапочек. А Вирхиния ускакала на свидание с банкиром.       Расстроенная тем, что не может найти маньяка сию секунду, Фэр, выкинув из головы имя «Джерри Анселми», легла спать пораньше. Но в шесть утра её разбудила сирена. Точнее ор, активно напоминающий сирену скорой помощи. Раздавался он снизу, из гостиной.       Кое-как продрав глаза, Фернанда приняла душ и наспех оделась, не обратив внимания, что джинсовая рубашка её вывернута наизнанку. Злая, она спустилась на первый этаж, мечтая всех прибить. Не дом, а филиал ада!       В гостиной была толпа: тётя Фели в бледно-розовом пушистом халате и с йогуртом на лице; Маргарита, заспанная, растрёпанная и с загипсованной ногой; донья Раймунда Буэнавентура, их соседка и подружка тёти — очень тучная дама, которая выползала из дома лишь при крайних обстоятельствах. И Вирхиния… с младенцем на руках.       Младенец! Вот, кто огалтело орал! Откуда он взялся в шесть часов утра? И зачем эти сумасшедшие вокруг него бегают и умиляются, не пытаясь его заткнуть?       — Вирхиния, когда это ты успела родить? — съехидничала Фэр, спускаясь по лестнице.       — Не мели чепухи, — пробурчала та. — Это не мой. Это Сандрито, внук доньи Раймунды.       Донья Раймунда закивала круглой, как тыква, головой, пояснив: дети её отправились на уикенд в Анды, скинув ребёнка ей.       — Но Сандрито такой беспокойный. Я не знаю чего делать с ним, — пожаловалась она, раскачиваясь туда-сюда, как дирижабль. — Он орёт и орёт, а я уж отвыкла от младенцев. Всю ночь не спала. Вот и пришла к вам.       — Чтобы мы тоже не спали? — не удержалась Фернанда.       — Фэр, не будь злой! — одёрнула её Маргарита. — Это всего лишь ребёнок.       — А я всего лишь человек, который хотел поспать!       — Я знаю, Вирхиния любит деток, и она врач, — донья Раймунда сделала вид, что не слышала колкостей Фэр. — Я решила, что она успокоит Сандрито.       — Что-то не заметно, чтобы она умела с ним обращаться, — продолжала язвить Фернанда.       Барби, ревниво лая, носилась по гостиной, но тётя Фели не реагировала, нависнув над ребёнком.       — Тётя Фели, уйдите, вы только хуже делаете! — отпихивала её Маргарита. — Он вас боится!       — Боится? С чего вдруг? Я вроде не похожа на Фредди Крюгера, — возмутилась тётя.       — У вас лицо в йогурте!       — Ой, подумаешь! Он же мальчик, пускай с детства привыкает к женщинам, которые следят за собой. Когда вырастет, будет наблюдать жену в таком виде регулярно. Несмотря на перлы тёти, Фернанду одолевал такой гнев, что ей хотелось вышвырнуть и донью Раймунду, и младенца, и всех, кто умилялся его визгу, в окно.       — Может, вы придумаете что-нибудь? — настаивала она. — Дайте ему соску что ли. Терпеть не могу ор! Особенно детский. Особенно с утра.       — Вот сама бы и успокоила, — шипела Вирхиния, тряся младенца, как мешок с кукурузой — он перешёл на ультразвук.       — Да ладно вам, это ж забавно, когда дети плачут, — встряла Маргарита. — Это значит, что они живы. Наорётся и сам успокоится.       — А можно записать крик на диктофон и использовать как будильник. Самый чудесный звук на свете — это плач ребёночка, — добила Вирхиния.       — Вы все больны, — махнув рукой, Фэр направилась в кухню.       — И куда ты пошла? — крикнула Вирхиния ей в спину. — Ты не видишь, у нас ребёнок? Почему ты его игнорируешь? Какая ты чёрствая, кузина! Смотрите все, она даже не взглянула на Сандрито! А ведь это ребёночек!       — И что, жизнь теперь должна остановиться? — Фернанда вернулась обратно, засунув в рот грушу.       — А тебе не стыдно лопать груши, когда ребёнок плачет? — не унималась Вирхиния. — Не-а, не стыдно. Я хочу есть. Могу и Сандрито сожрать, чтобы он заткнулся, — зубоскалила Фэр.       Вирхиния глянула на неё с ужасом.       — У меня нет слов! С кем я живу? Ты хуже любого маньяка, кузина! А Сандрито такой хорошенький, не понимаю, как можно ходить мимо и думать о еде. Я как только его увидела, захотела себе такого же. Теперь я буду рыдать, ведь я не беременна, а ты лопаешь груши! Бесстыжая!       — Мне кажется, кому-то нужен врач, — поглумилась Фернанда.       — Конечно, мне нужен, нужен врач! Мне нужен акушер! — каркнула Вирхиния, перевизгивая младенца. — Я не могу принимать роды сама у себя.       — Для начала тебе не помешал бы психиатр, — Фэр доела грушу, и у неё возникло желание бросить черенок Вирхинии в лоб.       — Сама иди к психиатру! Я в нём не нуждаюсь! Это ты больная, сразу видать! Ты мне завидуешь. Но я тебя вылечу! — не успокаивалась Вирхиния. — Ты глянь, какой Сандрито хорошенький! Возьми его на руки, и вся твоя дурь сразу пройдёт. Завтра же поскачешь рожать, — она сунула младенца Фэр в лицо.       — Нет, уж, избавь меня от этой радости! — отшатнулась Фернанда. Вирхинию искажённое лицо кузины огорошило.       — Ты что боишься детей?       Фэр промолчала. Во-первых, её раздражал крик. Во-вторых, объяснения ей давать не хотелось. В-третьих, младенец, весь в слезах и соплях, не показался ей симпатичным.       — Он похож на краснолицую макаку, — объявила Фернанда.       Глаза Вирхинии округлились. Остальные, во главе с доньей Раймундой, тоже застыли в немой сцене. С Вирхинией давно всё ясно. Увы, но в пустой голове мозг не вырастет. Но эта наглая женщина, донья Раймунда! Нахалка, в шесть утра явилась в чужой дом с орущим кульком, чтобы посторонние его успокаивали.       — Шли бы вы, донья Раймунда, домой, — сказала Фэр прямо. — У нас тут не детский сад.       Тётка пошла багровыми пятнами.       — Да ты… да как ты можешь такое говорить? Я же по-соседски! Я же вам хотела радость доставить.       — Вы доставили мне неземную радость, — скривилась Фернанда. — Благодарю покорно, а теперь уходите.       — Кажется, Сандрито надо сменить подгузник! — закудахтала Вирхиния.       — Только не на диване! — тормознула Фэр её попытку пристроить ребёнка на диван. — Я не буду покупать новую мебель! Идите в дом к донье Раймунде и там меняйте подгузники хоть на диване, хоть на кухонном комбайне. Если вы не уйдёте, я вас упеку в тюрьму за вторжение в частную собственность! — встала она в позу.       — Да ты монстр! — пропыхтела Вирхиния. — Сандрито обделался, а тебе жалко диван? Как можно так издеваться над ребёнком?       Фэр демонстративно отвернулась. Поджав губы, донья Раймунда и Вирхиния собрали пелёнки, бутылочки, соски, погремушки и ретировались.       Фернанда уже хотела сбежать без Агустины (накануне они договорилась, что Фэр отвезёт племянницу в школу), но, когда ор прекратился, Агус спустилась по лестнице. Хмурая, кое-как причёсанная, она явно не выспалась, но пересидела нашествие доньи Раймунды в комнате.       — Нашли чем заниматься с утра — чужими детьми. А на своих плевать, — обиженно проворчала Агустина, лавируя мимо родственников.       Маргарита метнула в дочь укоризненный взгляд, а Фэр, схватив племянницу под локоть, вытащила её на улицу.       — Тётя, но я даже не позавтракала! — возмутилась Агустина. — Я не хочу идти в школу голодной. Это не круто!       — А я не хочу слушать рассказы про младенцев! У меня не каменные нервы, — отбрила Фернанда. — Я тоже не завтракала. По дороге заедем в кафе.       — Прикинь, тётя, а у тебя рубашка наизнанку!       — Потом переодену, — лениво отмахнулась Фэр.       Агустина глянула на неё с изумлением, но прикусила язык. Обе девушки взгромоздились на мотоцикл и умчались в горизонт.       Спустя пятнадцать минут, сидя в кафе, Агустина слопала пиццу, запив её молочным коктейлем и закусив меренгой с ананасами. Но Фэр хватило только на бисквитный рулет — настроение её было испорчено. Это теперь на целый день, спасибо хамке донье Раймунде и глупой Вирхинии вместе с их младенцем. Зато Агустине вчерашний разговор пошёл на пользу — она повеселела, в лице Фэр обретя соратницу.       Через час Фернанда высадила племянницу у Высшей Школы изящных искусств. Еле отъехала от двери, продираясь сквозь толпы учеников, шумных, как утки в водоёме. Интересно, что скажет ей комиссар? Выгонит или разрешит вернуться? А, может, его нет в отделении? Эти мысли заставили Фэр поволноваться, когда она стучалась в дверь к комиссару. Тот был на месте, — сидя в своём, обитом деревом кабинете, он попивал кофе и курил сигару.       — Ох, какие люди! Заходи, заходи, — пригласил он Фернанду, убирая со стола ноги в начищенных сапогах.       Фэр села напротив.       — Привет, комиссар. Я пришла, потому что услышала про маньяка. Я думаю, мы должны…       — Мы? А ты забыла, девочка, что ты отстранена и не можешь вмешиваться? — комиссар усмехнулся, хитро сузив глаза.       Фэр это выражение его лица было знакомо, и у неё камень с души свалился. Комиссар уже не сердится. Он добрый, как плюшевый медведь, — покричит и тут же остывает.       — Нет, я не забыла. Я поэтому и пришла. Комиссар… комиссар, миленький, — театрально взмолилась Фернанда, — ведь вы добрый, я знаю…       — Я? Добрый? — брови его подскочили вверх. — Ты меня с кем-то перепутала, девочка! Я самый злющий-презлющий комиссар во всей Галактике! — и задрал нос.       — Нет, вы добрый, и вас любит всё отделение, — подлизалась Фэр.       — Меня любит всё отделение? — растаял комиссар. — Что ж, мне лестно это слышать. За что же меня любят?       — Потому что вы добрый и справедливый.       — А я думал, потому что строгий и жестокий, — ухмыльнулся комиссар.       — Нет, за это никого не любят. Вы хотите казаться строгим и жестоким, но вы добряк. Поэтому помогите мне, комиссар. Неужели из-за глупости вы готовы сломать мне карьеру и лишиться такого ответственного работника, как я? — Фернанда похлопала глазами, выдавливая слезинку.       — Ну-ну… только без слёз! — испугался комиссар. — В случае с Анселми ты не выглядела ответственной, — он изображал строгость, но Фэр видела: он уже сдался и отчаянно барахтается, ища способ, и Фернанду не обидеть, и не выглядеть тюфяком. — Я не хочу ломать тебе карьеру, девочка. Я знаю, ты об этом мечтала. И место инспектора с неба не падает. Некоторые ждут повышения десятилетиями, а тебе повезло. Но ты должна отвечать за свои поступки. Ты почувствовала власть и превысила полномочия. Инспектор полиции не вправе задерживать невиновного без доказательств, нарушать его права и доводить до больницы, потому что человек ей не нравится. Мало ли кто нам не нравится! В этой профессии главное — справедливость и соблюдение законов. Тогда тебя будут уважать и как инспектора, и как человека, понимаешь? Нельзя смешивать закон и личные отношения.       Фэр удручённо кивнула.       — Я понимаю, комиссар. Но я была уверена, что это он торгует наркотиками. Я не думала, что он невиновен. Я видела, как он принимал таблетки в клубе. Я ж не знала, что это не наркотики. Я три дня вытаскивала из него показания, а он язвил. Он сам довёл себя до больницы, а я ловила преступника.       — Но ты не изучила другие варианты, а дело было элементарным, — заспорил комиссар. — Вот ты говоришь: «Хочу ловить маньяка!», а сама с простецким делом не справилась. Ты ж за маньяка примешь любого, кто косо на тебя взглянет. Так не годится, девочка. Ведь существует закон.       — Даже компьютеры ошибаются, а я человек, комиссар, — насупилась Фернанда — сейчас она больше напоминала маленькую девочку, которую отругали за съеденную конфету, чем инспектора федеральной полиции. — Людям свойственно ошибаться.       — Не могу с этим поспорить. Все люди могут ошибаться, но они должны и признавать ошибки.       — И что мне всю жизнь за это расплачиваться? Я хочу вернуться к работе! — негодовала Фэр. За кого комиссар её принимает? Она уже взрослая и умеет анализировать свои поступки, а он её ругает.       — Фернанда Ривас, пойми, я бы с удовольствием тебя восстановил в должности, потому что тут кавардак и у всех дым из ушей, но… не всё зависит от меня. Я тебя наказал, чтобы смягчить гнев потерпевшей стороны. Адвокат Алвес и сеньора Монтанари хотели подать на тебя в суд, а мистер Анселми убедил их этого не делать. Но с условием: ты должна перед ним извиниться.       — Что?! — взъерепенилась Фернанда, тараща глаза. — Извиниться? А не раскатал ли он губы? Почему я должна унижаться?       — Я вижу, родители плохо тебя воспитали, — комиссар, наконец, загасил сигару, которой дымил Фэр в лицо, заставляя её морщить нос, — раз ты считаешь искренние извинения унижением. Анселми не требует извинений публичных. Наоборот, он сказал, будет достаточно, если ты придёшь к нему лично и попросишь прощения.       — Вы с ним разговаривали, комиссар?       — Да, вчера я навестил его. Он уже дома и чувствует себя хорошо. Он не стремится ломать тебе карьеру. Он хочет, чтобы ты признала свою вину. Мне кажется, это справедливо и благородно с его стороны. Он бы мог раздуть скандал в прессе, но поступает по-джентльменски.       Фэр закатила глаза. О, да! Джерри Анселми умеет выставить себя ангелочком и джентльменом, когда ему выгодно. Вспомнить только, как он сюсюкал с сеньорой Мендес.       — Это твой шанс вернуться на работу без скандала, — продолжил комиссар. — Когда мистер Анселми лично скажет мне, что не имеет к тебе претензий, я восстановлю тебя в должности. А пока, увы…       Фернанда ушла в растрёпанных чувствах. Она должна извиняться перед Джерри Анселми! Комиссару кажется это ерундой, а для неё — это апокалипсис. Она предпочла бы суды и разборки, чем произнести короткое «извини». Но комиссар сказал, что иного выхода нет. Ладно, она что-нибудь придумает!