Они тушили огонь бензином

Киришима знатно так охуевает, когда, проснувшись в одно, казалось бы, прекрасное утро, понимает, что у него пропал голос. Нет, это не побочный эффект сильной простуды или еще чего. Это кое-что другое. То, чего Эйджиро так боялся. И все еще не мог поверить, что это с ним все-таки случилось. Так уж повелось в их мире, что когда тебе исполняется шестнадцать, ты обзаводишься соулмейтом. Это случается не со всеми, с кем-то позже шестнадцати, и все относились к этому по-разному. Сам Киришима, например, лет с трех грезил о том, как в день его шестнадцатилетия на его запястье появится имя какой-нибудь красотки. По крайней мере, такими были его мечты в раннем детстве. А потом мальчик начал взрослеть, узнал мир с другой его стороны и научился различать гораздо больше цветов, чем все люди вокруг. Признание родителям оказалось для него настоящим испытанием, но даже оно не шло в сравнение с тем, что испытывал Киришима, когда ему с минуты на минуту должно было стукнуть шестнадцать. Прошла уже минута, две, пять после того, как он официально родился, а он все еще боялся посмотреть на запястье, которое уже жглось и требовало внимания. Но парень еще долго не мог решиться, а потом, благодаря долгим уговорам родителей, все-таки мельком взглянул. И обомлел. Имя на его коже оказалось явно не женским. Кацуки. И только еще через две недели выяснилось, что так зовут привлекательного официанта в одной уютной кондитерской. Правда, внешность и повадки этого «ангела» совсем не вязались с тем местом, где он работал. Эйджиро впервые увидел его, когда вместе со своей подругой зашел в ту самую кондитерскую, чтобы купить девушке круассаны, которые он ей проспорил. Но уже на кассе он даже не смог вспомнить их названия, потому что был занят кое-чем более интересным. Лицезрением самого красивого человека во всей Вселенной. Киришима уже посчитал этого парня с пепельными волосами самым прекрасным существом на свете, когда тот, видимо, не дождавшись от него заказа, рявкнул: — Хули уставился? Заказ делай и проваливай! С того дня Киришима уяснил три вещи: 1. Официант явно не отличается хорошими манерами. 2. Красивая внешность не всегда говорит о хорошем воспитании. 3. Этот парень его соулмейт. Последнее стало очевидным, когда, забирая у парня заказ, Эйджиро коснулся его пальцев и по его собственным тут же прошла искра, отдаваясь легким щекотанием. Походу, официант почувствовал то же самое, потому что испуганно одернул руку, едва не роняя пакет с круассанами, а потом послал его и быстро свалил. Наверное, он был из того типа людей, который против всей этой «соулмейтской хуйни». Но несмотря на все это, они вот уже два года вместе, и все было просто прекрасно. До сегодняшнего дня. Киришима был жутко зол и расстроен, но старался не поддаваться этим чувствам и сначала все выяснить. Ведь его родной и любимый Бакуго Кацуки просто не мог изменить ему! Да, поначалу он думал, что из их тандема лишиться голоса шансов больше у него, ведь Бакуго пользуется большим спросом как у девушек, так и у парней. Причем, у последних иногда даже больше, хотя открытым геем, в отличии от Эйджиро, Кацуки никогда не был. Затем со временем Киришима убедился, что Бакуго жуткий однолюб и собственник, а значит ни о какой измене здесь и речи быть не может. И парень успокоился. А сейчас не знал, куда деваться. Бакуго не отвечал на звонки, на СМС, игнорил его по полной программе и в итоге вообще выключил телефон. Пытаясь в очередной раз дозвониться до своего парня, и, услышав противный механический голос, оповещающий, что «абонент вне зоны действия сети», Киришима уже начал сомневаться, что Бакуго все еще «его». Паника охватила его с такой силой, что он едва не швырнул телефон в стену. Неужели это был конец? Но тогда почему же он у них такой хреновый? Почему все вышло так тупо и плоско? Типичная измена и игнор, ни объяснений, ни прощальных встреч, ничего. Это так не делается. По крайней мере, не у них. Эйджиро еще долго сидит и пялится на экран телефона, а потом резко соскакивает с места и пулей несется к Кацуки. Даже если тот не хочет с ним разговаривать, даже если пошлет его нахуй или открыто признается ему во всем, ему будет наплевать. Они должны поговорить. Пусть он сейчас и немой.

***

Мать Кацуки, в которую, кажется, сын пошел от и до, с вялым видом говорит ему, что сына нет дома. Но Киришиму не проведешь. Высокие, на тяжеленной подошве, сапоги Бакуго стоят в прихожей, а это значит он дома и просто действительно не хочет его видеть. Эта мысль бьет обухом по голове, ведь Кацуки даже мать подговорил соврать, лишь бы его не видеть. Из-за этого парень злится, просто в наглую проходит в квартиру, уверенным шагом направляясь в комнату Бакуго, которая за короткий промежуток времени успела стать «своей», но сейчас уже казалась какой-то чужой. Бакуго лежит на кровати, завернувшись в одеяло с головой. К стене лицом отвернулся, не поймешь, спит или нет. Дыхание ровное и спокойное, но Киришима знает, как хорошо Кацуки умеет притворяться. Он садится на край кровати, которая прогибается под его весом. Бакуго не шевелится, но Эйджиро показалось, что он сейчас даже, кажется, затаил дыхание. Киришима уже открывает рот, собираясь осторожно позвать парня по имени, но потом вспоминает, что сделать этого не сможет. Собственно, поэтому он и здесь. Поэтому он просто дергает одеяло Кацуки на себя, так что того, против его воли, заваливает на спину. Наконец-то можно увидеть его лицо. И Киришима на все сто процентов уверен, что прежде у Кацуки такого лица никогда не было. Это была не злость и не раздражение. Не бешенство и не омерзение. Не печаль и не тоска. Это была какая-то тупая, вселенская, обреченность. — Уйди, — на удивление тихо произносит Кацуки и снова хочет отвернуться от него, но Эйджиро не дает ему этого сделать. Тогда Бакуго уже злится. — Киришима, отъебись от меня! Убирайся! Эйджиро порывается спросить, в чем он виноват, хотя виноватым тут был Кацуки, а потом снова вспоминает, что голоса нет, что он ничего сказать не может, поджимая губы, и смотрит в снова злющие глаза любимого парня. Как два бездонных колодца. Пустые. Мертвые. Что с ним такое? Бакуго тоже знает об этой особенности соулмейтов, поэтому совсем не удивляется, что Киришима молчит. Парень рычит, резко садится на постели и в упор смотрит на красноволосого. — Киришима, уходи. Ты же знаешь, что случилось. Нахуй я тебе? Нет. Нахуй ты мне? У меня… Я люблю другого человека, — Киришима молчит. — Ты слышишь меня, ублюдок? Кивни хотя бы, идиот! Ты понял вообще, че я сказал? Я не люблю тебя больше! Все! Убирайся! Видеть тебя не хочу! С каждым словом, произнесенным самым прекрасным голосом на свете, Киришима готов вскрываться снова и снова. Его буквально режет изнутри, все внутренности вперемешку, сплошное месиво, которое давит на ребра и мешает нормально дышать. Он рвано выдыхает, сказать все равно ничего не может и все равно смотрит Бакуго в глаза. И не верит. Ни в одно его слово. Хотя его немота прямое тому доказательство. Они сидят и втыкают друг на друга. Долго. Пристально. Каждый смотрит по-разному, но оба взгляда абсолютно пустые. Мертвые. В конце концов, Кацуки не выдерживает первым. — Ты оглох? Это все, мы расстаемся. Уходи, тебе здесь больше нехуй делать. Киришима чувствует, как кровавое месиво внутри просится наружу, поэтому сглатывает, загоняя все это обратно. Его тошнит. И он сам не поймет, от чего. Он открывает рот, хочет хоть что-то сказать, но Бакуго перебивает его, хотя знает, что он все равно промолчит. — Что ты хочешь сказать? — дальше парень передразнивает голос Киришимы. — «Как же так получилось, Бакуго? Мы же так любили друг друга. И мы, мать твою, соулмейты, у нас не может быть по-другому!» Хрен там! Вся эта брехня о соулмейтах чушь полная! Это неправда. Сопливая история для таких дураков, как ты. Людям не обязательно любить того, чье имя выжжено на их запястьях. И я это понял. Надеюсь, поймешь и ты. Он замолкает и ясно дает понять, что больше говорить ничего не хочет. Демонстративно отворачивается, дергает плечами и больше не смотрит на него, не кричит, не ругается. Лучше бы кричал. Лучше бы ругался. Черт. Эйджиро готов биться башкой об стену от безысходности. Но вместо этого парень, последний раз взглянув на родной белобрысый затылок, молча поднимается и тихо выходит из комнаты, которая больше не создавала ощущение полнейшего уюта, как это было раньше. Стены стали какими-то чужими и душными, воздух казался спертым, а плакаты, развешенные повсюду, бесили. Как же быстро и резко все изменилось. Его просто взяли и втоптали в грязь, проехались бульдозером и прошлись сотнями ног, смешивая с асфальтом, с пылью, с тем, во что он вскоре превратится. Потому что Киришима Эйджиро просто не представляет свою жизнь без Бакуго Кацуки. А Бакуго останется в комнате, где теперь все бесило от и до, кроме родного, приевшегося запаха какого-то дурацкого одеколона, который остался липким облаком витать в воздухе и душить, душить, душить его… Потому что он никогда бы не решился признаться в таком. По его мнению, ему лучше быть в глазах Киришимы ублюдком, который изменил ему, чем парнем, которого изнасиловали какие-то уроды в подворотне. Кацуки поднимает к глазам руку, до рези в глазах всматриваясь в чернильные витиеватые буквы на запястье и неожиданно осознает, что из глаз у него бегут слезы. Он смаргивает их, зло рычит на себя, а потом неожиданно хватает с тумбочки ножницы. Нет, не вены резать. Слишком банально. Подносит их к руке, хочет соскрести уже начинающие раздражать буквы с кожи, вместе с кожей, с мясом, чтобы их там не было. Чтобы ему ничто не напоминало о том, как он поступил с любимым человеком. Чтобы эти буквы не смотрели на него осуждающе, не мучили его и просто оставили навсегда в покое. Ножницы вскоре летят в стену, а он, рыча и воя, как животное, падает на кровать и утыкается лицом в подушку, душа в ней особенно громкие всхлипы. Какое же он ничтожество. И то, как он поступил, лишний раз доказывает, что Киришиме нужен кто-то другой.