Они тушили огонь бензином

Сбитые костяшки пальцев. Перебинтованные запястья. Сильный запах сигаретного дыма. Вечно усталый взгляд. Так, глядя в разбитое зеркало, коротко описывал себя Бакуго Кацуки, мечтая разнести остатки стекла вдребезги, чтобы не видеть этой заебавшейся от жизни морды. Единственное, что останавливало от того, чтобы вскрыться, была Мина. Глупая девчонка с неоново-розовыми волосами и биполярным расстройством личности. Они познакомились два года назад в каком-то дешевом, пропахшем перегаром баре, где тогда еще шестнадцатилетняя Мина подрабатывала официанткой. Дружба завязалась на том, что Кацуки спас девушку от особо приставучего клиента, напинав ему. Ашидо за это отблагодарила его бесплатным виски и ночлегом (всего на одну ночь, как тогда она утверждала. А получилось, что уже на два года). Бакуго любил (да, любил) эту девчонку как родную сестру, которую никогда не хотел. Она частенько бесила его своими частыми сменами настроения, хоть парень и понимал, что она в этом не виновата, все равно иногда срывался и кричал на нее в ответ, когда она снова начинала заебывать его своей болтовней о соулмейтах. Правда потом, когда он, нашлявшись по городу, возвращался в их квартиру, Мина встречала его с печеньем и крепкими объятьями, причитая, что уже боится саму себя и еще его потерять. Так эти двое и живут, боясь потерять друг друга, потому что в прошлом уже теряли дорогих людей. Соулмейт Мины, парень, которого она сильно любила, с немного дурацким именем Серо, что чернеет на ее запястье, был убит какими-то наркоманами в драке. С тех пор девушка и сошла с ума, сбежала из дома, устроилась работать в тот бар и не брезговала проституцией. Деньги просто были нужны. Бакуго тоже нужны деньги, а все в том же баре на него часто заглядываются всякие уроды, зачастую открыто предлагая переспать за деньги. Но Бакуго, даже если бы захотел, просто физически не смог бы сделать этого. Его начинало трясти от одной только мысли, что кто-то снова спустит с него штаны, поставит раком и выебет. Только этот страх останавливает его от того, чтобы идти вслед за всякими уродами и их деньгами. В тот вечер Кацуки, как обычно, после работы зашел в бар к Мине, чтобы дождаться ее и вместе пойти домой. Сел на свое привычное место в углу, в темноте, где его не видно, а весь бар как на ладони. В этот-то момент он и увидел его. Прежде торчащие вверх ярко-красные волосы сейчас неопрятно свисали вниз до самых плеч, которые стали шире, кожа смуглее, а на губах больше не было извечной острозубой улыбки. Такие же, как у него, красные глаза потухшим взглядом смотрели куда-то в пустоту, а длинные пальцы крепко сжимали полупустой стакан. Того и гляди треснет, уж Бакуго-то знает его силу. Киришима сидит за стойкой один, перекатывая в стакане остатки алкоголя. Бакуго не может сказать, как он сейчас выглядит. Не может по его лицу понять хоть что-то. А ведь раньше он всегда с легкостью читал все его эмоции. Этот парень всегда был для него открытой книгой, и это ему в нем нравилось. Сам же Эйджиро любил то, что Кацуки понимает его с полуслова и всегда знает, чего он хочет, потому что сам такими навыками не обладал. Но здесь причина была не в нем, а в самом Бакуго, который не привык выставлять свои чувства и эмоции напоказ. У Бакуго внутри все сжимается, к горлу подступает тошнота, а ладони потеют. Сердце колотится, как сумасшедшее, дыхание становится громким и прерывистым, ему кажется, что он сейчас задохнется. Киришима. Его Киришима. Вот он, совсем рядом, пройди несколько шагов и можно будет положить руку ему на плечо, заставить развернуться к себе… Боже, блять, мой. Четыре года прошло. Он так изменился. Что делать? Это единственная связная мысль, которую Кацуки смог выловить из головы. Подойти? И что он ему скажет? «Привет, помнишь меня?» Да ему уже только за эти мысли хочется удавиться. Понаблюдать издалека?.. Выяснить, точно ли он тут один, проследить, куда пойдет, что будет делать… Парень бьет себя ладонью по лицу, чтобы привести в чувство, потому что эти мысли уже какие-то маниакальные. Ну, а что ему еще остается? Он же собственными руками разрушил их жизни, выставив ни в чем не повинного любимого парня вон. Бакуго считал себя сильным человеком, но разве, будь он сильным, он бы поступил так, как поступил? Нет. Он бы хотя бы попытался рассказать правду или сделать это менее грубо. Так что сейчас он даже просто смотреть на Киришиму не заслуживал. Если только сидеть здесь в углу и рыдать от того, какой он по жизни еблан, любящий рушить собственное счастье. Кацуки снова испуганно вздрагивает, когда к Киришиме подходит какой-то черноволосый парень и, положив руки ему на плечи, заглядывает тому в лицо. Они о чем-то говорят, и Бакуго отчаянно хочет знать, о чем. Он даже со стула уже подрывается, но успевает вовремя себя одернуть. Не хватало еще глупостей наделать. Черноволосый вскоре отстраняется, а Киришима поднимается со стула, допивает последние капли алкоголя, кладет на стойку помятую купюру и собирается пойти следом за этим парнем. И в этот момент он видит Бакуго. Оба, как парализованные, застывают на месте, не в силах пошевелиться и отвести друг от друга взгляд. Лица у обоих ошарашенные и напуганные, рты приоткрыты, а глаза широко распахнуты. У Киришимы наверняка дыхание сперло и в груди давит, как и у него, Бакуго уверен. Не уверен только, что правильно читает эмоции на любимом лице. Должно быть, они стояли так довольно долго, потому что тот парень возвращается и что-то говорит Киришиме, но тот никак не реагирует, продолжая пялиться на Кацуки. Тогда черноволосый смотрит в ту же сторону и по его губам можно прочитать «твою мать». Бакуго не знает, что делать. Его тянет, как гигантским магнитом, в сторону Эйджиро. Хочется подлететь к нему, обнять, крепко, до хруста костей сдавить его широкие плечи, зарыться пальцами в густые красные волосы и зареветь, сказать, что он не хотел, чтобы так все вышло, и что он виноват, и что дурак, что любит его, и всегда любил… Ну так почему бы этого не сделать? Гордость? Она уже однажды все ему похерила, нельзя было допустить это снова. И плевать, даже если тот не хочет с ним разговаривать, даже если пошлет его нахуй или ударит. Пле-вать. Он хочет и должен подойти к нему сейчас. Поэтому Кацуки, расталкивая людей локтями, несется к нему через весь бар и резко набрасывается на него, едва не сбивая с ног, обнимает, носом в волосы утыкается и плачет. У него слезы просто градом, крупными каплями стекают по щекам, заливая футболку Киришимы, которую он отчаянно сжимает пальцами, боясь, что вот сейчас Эйджиро просто снова исчезнет из его жизни. Поэтому Бакуго дергается, когда на его собственные плечи ложатся теплые руки, ближе притягивая к себе. Он поверить не может, что Киришима его не оттолкнул, не ударил, нахуй не послал, не избил, а обнял. Черт возьми, да что он за человек? Добрый. Верный. Хороший. И это меньшее, что пришло Кацуки в голову в тот момент, потому что мозг плохо соображал от переизбытка эмоций. Теплая ладонь мягко опускается ему на голову, зарывается в волосы, поглаживает, и Бакуго готов реветь из-за этого в голос. Он всем телом жмется к горячему родному телу, вдыхает родной любимый запах и хочет только одного, чтобы это не заканчивалось никогда. Им сейчас не нужны слова, их не волнуют люди вокруг, шум музыки и мелькание неоновых огней. Все это просто не имеет значения, потому что они сейчас вместе, и никого здесь, кроме них, не существует. Бакуго захлебывается слезами и чувствами, потому что сейчас, впервые за эти четыре года, он чувствует себя в полной безопасности, и, кажется, что наконец-то все кошмары позади. Но тут в сознание, словно звук бензопилы, врезается уже знакомый девчачий визг. Мина. Черт бы ее побрал, какого черта? — Бакуго, это?.. Да, блять, да, Мина, это Киришима. Его Киришима. Тот, которого он собственными руками, немого и растерянного, выставил вон, сказав, что больше не любит его. А теперь он здесь, и он обнимает его, а больше ему нихуя и не надо. — Киришима, это?.. Эй, этот парень о нем знает? Интересно, что Эйджиро ему понарассказывал. Если все осталось, как раньше, то Дерьмоволосый по-любому его расхвалил. Он не был готов к тому, что его все-таки отодвинут от себя, а потом в его потухшие красные глаза посмотрят точно такие же, только чуть темнее оттенком. А еще какие-то… потерянные. А сам Бакуго боится смотреть ему в глаза, поэтому трусливо опускает их. Киришиме это не нравится, и он пальцами приподнимает его лицо за подбородок, заставляя смотреть на него. Бакуго ждет в его глазах осуждение или злость, но там ни того, ни другого. Зато там есть все та же собачья, преданная любовь. Твою же мать, как у него это получается? — Киришима, я… — первые сказанные за четыре года слова выходят хриплыми и жалкими. И абсолютно бесполезными. — Бакуго, я люблю тебя, — все так же уверенно, твердо, железобетонно произносит Эйджиро, глядя ему прямо в глаза. А у него мокрые от слез щеки и дрожащие от снова подступающих рыданий губы. Он снова, как и в тот их первый раз, не успел сказать это первым. Но Киришиме это, похоже, и не надо. Он только улыбается уголками губ, когда у Бакуго из глаз снова начинают течь слезы, а потом притягивает к себе и крепко обнимает, шепча на ухо какую-то успокаивающую херню. И среди этой самой херни Бакуго успевает разобрать: «Мне нужен только ты, Кацуки…»