Они тушили огонь бензином

Бакуго сидит на старом дряхлом ящике и сосредоточенно протирает мокрой тряпкой окровавленное лицо Киришимы. Все не так страшно, как кажется, всего лишь бровь разбита, но лицо залито так, что парень ничего не видит, кровь попала в глаза. Эйджиро шипит и дергается, когда Бакуго, наконец, касается тряпкой раны. — Цыц, — шикает парень и снова споласкивает тряпку в жестяном тазике с грязной водой. Та постепенно приобретает красноватый оттенок. Киришима стискивает зубы и терпит, отвлекая себя тем, что пристально рассматривает сосредоточенное и хмурое лицо Кацуки, которое было так близко. Меж сведенных бровей пролегла морщинка, губы плотно сжаты, глаза прищурены и неотрывно смотрят только на рассеченную бровь. На подбородке фингал, щеки грязные от дорожной пыли, от парня тащит потом и кровью, но он по-прежнему все такой же красивый и идеальный, что у Киришимы дыхание перехватывает от того, насколько долго он им любуется. Эту идиллию прерывает громко хлопнувшая, явно открытая с пинка, дверь. Кацуки с нажимом в последний раз проводит тряпкой по ране Эйджиро, из-за чего тот снова шипит, а затем оба поворачиваются в сторону входа. — Это пиздец, — выдает Шинсо, плюхаясь на соседний с Бакуго ящик. — Меченых видели? — спрашивает Киришима, дотрагиваясь до брови пальцами. Морщится и смотрит на красные следы, оставшиеся на них. — Видели, — хмуро отвечает Шинсо, выуживая из кармана потрепанной куртки помятую пачку сигарет. Там оказывается две штуки, одну парень зажимает губами, вторую протягивает Кацуки. В их компании курят только эти двое. — Ситуация хуже не стала? — спрашивает Бакуго, прикуривая от сигареты Шинсо. Отодвигается от него и, запрокинув голову, выдыхает дым в потолок. — Их много и власть на их стороне. Наших пачками засовывают в автобусы и куда-то увозят. Да, ситуация хуже стала, — Шинсо глубоко затягивается и медленно выдыхает дым, пялясь в стену напротив. — Никого не нашли? — Киришима боится задавать этот вопрос, но задает. Потому что знать надо. Шинсо отвечает не сразу, сидит, молчит, уставившись пустым взглядом в никуда и продолжая дымить. Его тихий голос в этом месте отдается громким эхом. — Оджиро видел, как Тсую заломили двое и куда-то увезли. Она сопротивлялась. Ее шарахнули шокером. От этих слов никому легче не становится. Тсую тоже была одной из них, то есть той, у кого соулмейт был прописан на запястье, но кто упрямо не хотел его любить. И того хуже, человеком, которого девушка смогла полюбить, была Урарака Очако. Это имя Бакуго срезал со своих рук в первый же день Хаоса. В день, когда все пошло наперекосяк, потому что кто-то посмел пойти против общепринятой системы. Правительство, которое заправляло Сетью Подбора Соулмейтов, было категорически не согласно с таким положением вещей, которое ввели Бакуго и Киришима. Им совершенно не понравилось, что парни отвергли то, что им было предписано и в ответ на их своеобразный бунт, устроили свой. Вылавливали таких же непокорных и увозили их в свои штаб-квартиры, где переделывали и таки заставляли любить того, кого им якобы предназначила судьба. Вот только такие люди становились ничего не соображающими куклами, которые не могли думать ни о чем, кроме как о своей родственной душе. Они никого и ничего больше не узнавали и ничего не чувствовали. От прежнего человека оставалась лишь оболочка. И сейчас таких становится все больше. Но и восставшие не дремлют. Их тоже с каждым днем все больше и Бакуго не перестает удивляться, как же много людей в этом мире обмануто. Им всем напророчили в вечные спутники людей, которых они не любят, не хотят любить, но вынуждены, потому что так надо. Это было настолько отвратительно и невозможно, что каждый раз, смотря на свои перебинтованные запястья, Бакуго проклинал весь свет и благодарил его же за то, что послал ему Киришиму. Иначе бы он всю оставшуюся жизнь прожил под одной крышей с Ураракой, чей отец является одним из замов компании соулмейтов. Урарака, кстати сказать, знает о чувствах Тсую, но упрямо делает все, что приказывает ей отец и даже никогда не пыталась поговорить с кем-то из них. Она отсиживалась в безопасных бункерах, лелея надежду, что ей притащут Бакуго и они все-таки будут вместе. Кацуки едва сдерживается, чтобы снова не показать в пустоту средний палец. Единственное, чего он хочет от этой девчонки, так это узнать, неужели она его любит? Ведь это не может быть правдой. А еще он уверен, что чувства Тсую вполне могут оказаться взаимными, потому что они с Очако всегда были лучшими подругами. А теперь Тсую перешьют на новый лад, заставят любить того, чье имя на ее руках, и выкинут на улицу. Все трое дружно вздрагивают, когда дверь открывается снова. Но это всего лишь Оджиро. Парень стряхивает с одежды дождевые капли, снимает капюшон и ежится. — Ну и погодка, — проходит вглубь комнаты, садится рядом с Шинсо и отбирает у того сигарету, втаптывая ее носком кед в грязный пол. — Просил же. Хитоши улыбается одними уголками губ и прислоняется плечом к плечу Оджиро, ластясь к нему, словно кот. Разве что мурчалки не хватает. Киришима улыбается, глядя на них, а Бакуго улыбается, глядя на Киришиму. Встает, пересаживается к нему на колени и за шею обнимает. Все тело тут же отзывается ноющей болью, которая бьет в голову, но парень только сильнее жмется к Эйджиро, который в ответ утыкается носом ему в ключицы, глубоко вдыхает его запах, такой родной и любимый. Ему тоже больно, кости неприятно ноют, в груди давит, но он крепче обнимает Кацуки, а тот зарывается носом в жесткие красные волосы и мягко касается губами макушки. За окном бушует непогода, шумит дождь, его капли громко барабанят по стеклу, навевая дремоту. В этой темной, пропахшей сыростью и пылью, комнате, эти четверо чувствуют себя на удивление спокойно и хорошо. Они живы. Они вместе. Они любят. И больше им пока ничего не надо.