Fuck my life up

      Обрывистые тёплые касания в районе шеи щекочут кожу, одаряя россыпью мурашек. Те прикосновения были аккуратны и сдержаны, сосредоточены на пару сантиметрах моего тела. Чувствую себя неприлично дорогим и редким полотном в картинной галерее, затерянным на множество лет, которое в руках опытного мастера, совершающего до миллиметра точные движения, заново преисполнялось жизнью. Быть не простой подделкой, а единственным, никогда неповторимым в своём роде произведением искусства казалось весьма заманчивым ощущением. То ранее не открытое мною чувство всего на краткий миг стало осязаемым, ясным как день, но как только человеческая сущность узрела волшебную мантию никогда непостижимого, чувство испарилось так же нежданно, как посмело осенить меня в такие сложные минуты жизни.       Когда ты хотя бы на мгновение оказываешься одной ногой вне этой реальности, время удивительным образом перестаёт течь в привычной нам реке бытия. Как только мне стала недоступна насущная жизнь, я потеряла счёт минут (часов?), проводимых в никогда непостижимом спокойствии. Я лишь жила такой жизнью, какую мне бы не смогли подарить самые сильные препараты на этой земле. Поступ тошноты насильно выдернул меня из параллельной действительности, вынуждая продолжить вернуться в ту реальность, где всё, к чему бы я ни прикоснулась, рассыпалось на глазах.       Лёгкие жадно наполняются таким желанным кислородом, и я, тяжело дыша, буквально выныриваю из продолжительного сна. Открыв глаза, замечаю беспокойство на лице Холланда и ощущаю его тёплые руки на своей шее, изучающие ссадины и гематомы. Больнее огня действуют на меня его прикосновения, от чего я тут же отшатываюсь, оказавшись на другой половине кровати. Я в комнате Тома? На кровати? У Холланда в постели, чёрт возьми? — Что, мать его, с тобой происходит? — произносит он, а эхо в голове и непродолжительные боли раздаются у меня. — Какого чёрта ты просто так падаешь в обморок? Откуда эти чёртовы синяки?       Слишком большой интерес к моей персоне от человека, позволившего себе так бесцеремонно заявиться в моей жизни, не правда ли? Его ошеломлённые глаза врезаются мне в память, вынуждая на несколько мгновений поникнуть лишь в них одних. Один из сотни вопросов, не дающих мне покоя, то и дело всплывал в голове: зачем ему это всё? Зачем Холланд так старательно отыгрывает очередную роль обеспокоенной небезучастной тени в моей жизни?       Так невероятно точна его актёрская игра, что кажется и вовсе не игрой. Но это лишь иллюзия, ведь так? Кто ты теперь, Том? Я совсем тебя не знаю… — Не думаю, что это должно тебя волновать, — отголоски недавних событий дают о себе знать в виде вернувшихся на пару секунд головокружений. Уже не боюсь посмотреть ему в глаза: сейчас едва ли его волнует что-то большее, нежели неприятные следы на моём теле.       Он нервно потирает переносицу, болезненно прикрыв глаза. С первых секунд нашей встречи нельзя было не заметить хронический недосып и, кажется, навсегда поселившуюся в нём усталость. — А ты ни чуть не изменилась. Всё так же невыносима, — его раздражённый голос заставляет поёжиться. Я трепетно хранила в памяти образ милого Холланда, но сейчас он собственноручно растоптал всё то, что покоилось долгие годы у меня в сознании: уставшие глаза Томаса излучали раздражение и нервозность. Я неуверенно сглотнула, не желая показывать ему вновь свои слабости. — Зачем ты это делаешь, Соф? Прошло столько лет, чёрт возьми.       Последняя фраза разожгла во мне огонь, полный злости и обиды. Для него это была всего-навсего игра? Забава? Одна из всех прелестей новоиспечённого актёра? — А что, такой не нравлюсь, Холланд? — хмыкнув, никак не желая называть его по имени, принимаю привычную для себя позу: атаку. Молниеносную. — Я ясно дала понять: тебя это не касается. Отвали, понятно? — Ты раздражаешь, Брукс, — Томас подходит ближе, останавливаясь взглядом на пульсирующих от боли синяках. — Думаю, тебе стоит стать дружелюбнее с людьми, тогда, может, перестанешь походить на психованную истеричку.       Комично, но за сегодняшний день звание «психованная истеричка» присуждается мне дважды. Он сделал свой опрометчивый ход, а в ответ я начала атаковать. Подумать только, насколько может быть сильным желание испепелить глазами человека здесь и сейчас. — Тебе вообще больше не стоит думать, Томас, — я хоть и надела очередную маску а-ля «мне безразлично на всё то, что ты говоришь», в действительности не могла унять ноющее чувство глубокой подростковой обиды. — И не говори только «я хочу помочь». Тошнит от таких помощников. Мы оба знаем, чего стоят твои слова, ведь так?       О, я ведь не хуже него знала, как причинять боль. У меня же правда был отличный учитель.       Он промолчал. И, как ни странно, это ни капельки не удовлетворило меня, напротив: лишь сильнее заставило почувствовать свою никчёмность и зияющую пустоту внутри. Я была чертовски зла на Холланда: ни один колкий выстрел в его сторону не смог подарить мне ощущение желанной свободы, и это раздражало сильнее, чем что-либо. Я ненавидела себя и его. Но больше себя, потому что мне хватало духа винить в своих проблемах Тома, ни в чём неповинного Тома, кроме как в психологической травме, которую я гордо величала «начало конца».       В один момент я кипела от злости, негодования, возмущения, обиды… Казалось, что ещё никогда мне не удавалось настолько возненавидеть всё вокруг. Его взгляд, неотрывный от меня, ещё больше заставлял пламя разгораться. Он стоял передо мной во плоти, ужасно манящий и привлекательный до чёртиков, такой желанный и в ту же минуту раздражающий хотя бы за то, что был так далёк от меня, хотя и расстояние между нами едва превышало метр. Как же ты чертовски бесишь меня, Холланд. Я не могла это больше терпеть: вскочила с кровати и понеслась куда прочь отсюда, лишь бы больше никогда не натыкаться на него взглядом.       Том молча сделал шаг в сторону, напрочь перекрывая единственный выход из этого порочного круга. Я оказалась прижатой к стене, как тогда, пару часов назад, когда внутри всё сжималось от страха перед тем человеком. Боль воспоминаний не заставила себя долго ждать и с новой силой ударила по сознанию. Я не успевала оправиться от одного удара, как сразу же прилетел другой. Только сейчас, в те самые минуты, когда нас с Холландом разделяло всего-навсего несколько сантиметров, я не видела в глазах напротив нечеловеческой злости и желания задушить меня здесь и сейчас: в них покоилась дурацкая жалость… и небезразличие? Что угодно, но только не злость. И это чертовски пугало. — Почему ты такая своенравная, чёрт… — он почти прошептал это, когда тыльной стороной руки едва заметно, чтобы не причинить мне боль, дотронулся до обагрённой синяками кожи. Но я уже была готова расплакаться, ведь его прикосновения были губительны. По инерции отвернувшись в сторону, я закусила губу, чтобы стерпеть наступающую панику.       Внутри всё разрывалось от бессилия: даже рукой я не могла пошевелить, чтобы прекратить эту пытку. Его завороженный взгляд ни на миг не отрывался от моей шеи: он изучал ссадины, слегка касаясь их своей рукой. Холланд был озадачен, сосредоточен и крайне недоволен моими колкими ответами, не дающими ему понимания, что же всё-таки произошло. Словно мантра в голове вырисовывались мысли: «Пожалуйста… прекрати» — шёпот внутри меня отражался болезненным эхом, но так и не вырвался наружу.       Когда маленькая слеза, скатившись по моей щеке, разбилась об его запястье, он, словно ошпаренный, отпрянул прочь. Будто только сейчас он увидел меня, настоящую меня, растерянную и испуганную. Я знала, что он не хотел делать мне больно, но как всегда не остановился. Я всё равно возненавидела его всем сердцем за невозможность оставить в покое мою потрёпанную душу. Я уже не была бессильна: только зла до невозможности. Злость дарила мне карт-бланш на всё: я уже ни на миг не задумывалась о последствиях. — Софи… — он начал оправдываться, как маленький нашкодивший мальчишка, но и я слушать не хотела. Оттолкнув Холланда от себя, молниеносно выбежала за дверь. Как только он посмел зайти так далеко? — Не смей, — я осекла его, всматриваясь глазами, полными слёз, в его сожалеющее лицо, — не смей до меня больше дотрагиваться. Никогда.       Излишняя влага в глазах определённо воспрепятствовала моему побегу, но тогда в мыслях было лишь одно наваждение: ни за что не встретить Никки. Расстраивать любимую крёстную никак не хотелось, я просто как можно быстрее бежала к выходу из этого до боли знакомого дома: мне нужно лишь вздохнуть поглубже и вновь запереть на замок вырвавшиеся эмоции. Мне нужно просто расставить всё по своим местам.       На отчётливо знакомой мне улице загорались яркие огонёчки: то означало скорое прибытие вечера, сущность которого вводила в полную темноту все дома в округе. И я была несказанно этому рада. Когда тебя никто не видит — тебе никто не сможет причинить боль. Вечерний воздух успокаивал, а крохотные дорожки от слёз на моих щеках напоминали о себе лишь стянутостью. Всё, казалось бы, произошло, как и я хотела: всё на своих местах. Но почему же тогда я всё ещё чувствую твои теплые прикосновения на своей шее, твой взгляд на себе, полный теплоты, и дурацкое щекочущее чувство где-то под рёбрами?

***

      Утренний Лондон явился пасмурным дождём и намертво затянутым тучами небом. Погода была подстать моему настроению. Хоть что-то могло описать состояние, не покидающее меня со вчерашнего вечера. Поспать этой ночью едва ли удалось, впрочем и сна в семь утра уже не было ни в одном глазу. Я вглядывалась на открывавшийся из окна вид, вспоминая, как вчера я шла по этой улочке. Никки явно не была рада моему ночному появлению после неожиданного побега, но спрашивать ничего не стала. Просто предложила зелёного чая и показала комнату, где мне посчастливилось провести пару дней. Как ни странно, но тут я уже была, будучи лет на пять помладше, оставаясь у Холландов в гостях.       Как только дверь в помещение закрылась, взгляд тут же упал на небольшую коробку на кровати и прикреплённому к ней куску бумажки.

«Не надеюсь, что ты меня простишь, но я не хочу, чтобы кто-то ещё увидел тебя такой.

Т.»

      В коробке лежала аккуратно сложенная водолазка с высоким горлом, практично закрывающим все мои ссадины и гематомы. От неё всё ещё веяло запахом Томаса. Я всё равно злилась на него, но и не подумала распрощаться с подарком: тогда же и натянула вещь на себя.       Боясь разбудить жильцов этого дома, я аккуратно спустилась по лестнице вниз, в столовую, где желала увидеть хотя бы намёк на кофеин, жизнь без которого не представлялась. Расположившись на высоком барном стуле, Никки потягивала из кружки какой-то бодрящий напиток. Никак не ожидая увидеть её в столь ранний час здесь, я немного испугалась. — Доброе утро, — обращаясь ко мне, Никки привычно улыбнулась, в её глазах всё ещё читался сон. — Не думала встретить тебя в такую рань здесь. — Не спится, — мой немного хриплый голос выдаёт тяжёлую ночь. — Есть в этом доме кофе?       Чтобы не подавать виду, стараюсь как можно приветливее улыбнуться. Кивнув в ответ, Никки принялась заваривать ароматный напиток в кружку. — Где-то я уже это видела, — крёстная всматривалась в новоиспечённый подарок, улыбнувшись. — Том? — Да, просто… холодно стало, — машинально дотрагиваюсь до шеи, облачённой в высокое горло водолазки. — Думаю, он не будет против. — Надеюсь, у тебя нет на сегодня планов… а даже если есть, то их нужно будет отложить, — крёстная загадочно улыбнулась. — Мальчики хотели сегодня поиграть в гольф. Составишь компанию? Я помню, как ты превосходно играла.       Гольф с Холландом? Похоже на первоапрельскую шутку. Я даже не могу находиться с ним в одной комнате. — Мм, я думаю, что… — конечно, я не собиралась играть ни в какой гольф, но так не хотелось расстраивать Никки, надеявшуюся на воссоединение несостоявшейся семьи. — Я не смогу. Потому что, эм… мне не очень хорошо сегодня, правда. Погода так влияет. Наверное, я останусь тут. — Солнышко, может, тебе стоит съездить к врачу? Или, я не знаю, таблетки, может, какие-нибудь купить тебе? Это, наверное, не очень хорошо, что ты… — Всё нормально, Никки. Правда. Такое бывает. Нужно просто посидеть дома, — моя ложь за последние двадцать четыре часа превышала все допустимые нормы. И это ужасно раздражало.       Крёстная немного померкла. Ей ведь так хотелось провести со мной время, а я, идиотка, как всегда облажалась. — Но мы обязательно ещё успеем провести целый день вместе, я обещаю. Ни за что не уеду отсюда, пока не насмотрюсь на тебя вдоволь, — я продолжила, пытаясь подбодрить собеседницу.       Ретировавшись в свою комнату после недолго разговора с Никки под предлогом уже известного ей «плохого самочувствия», я ненадолго замерла у зеркала, которое так кстати располагалось именно там, откуда выходить не было желания. Вчерашний порыв разбить в дребезги стекло в ванной улетучился: сегодня я уже не видела в отражении той себя, которая пугала. Хотя, готова поспорить, ведь отнюдь не потрясающий внешний вид, который так мало волновал меня последнее время, выдавал всё то внутреннее шаткое состояние.       Мне предстояли тяжёлые дни (а лёгкие были?), чтобы обдумать всё произошедшее со мной. Хотя я давно потеряла в этом смысл, вручив свою жизнь воле случая. Я не могла поверить, что вся та жизнь, которую я так кропотливо выстраивала, за последние пару дней шквалом обрушилась мне на голову, оставив за собой лишь руины воспоминаний. Уткнув взгляд в потолок, я старалась не позволять эмоциям туманить разум. Перед глазами проплывали кадры прошедших дней, от которых каждый раз шли мурашки по телу, но как только в памяти всплыл вчерашний вечер, вдруг стало очень неуютно в этой комнате, заставленной предметами декора. Вечер проносился снова и снова, всё больше вынуждая хмурить брови в безмолвном диалоге самой с собой. Вопросы один за другим посещали меня, но ни на один я не смогла дать ответ.       Даже самый простой: «Кто он теперь для меня?» — я откинула прочь из своих мыслей, не желая признаваться себе.       Но где-то там, внутри, ответ открыто маячил перед глазами, но я упорно старалась его не замечать.       Поток мыслей прервался после стука в дверь: — Кажется, я знаю, что тебя развеселит, — на пороге появилась Никки, держа загадочную вещицу в руках. — Твоя мама как-то имела неосторожность промолвиться, что ты пошла по стопам крёстной и тоже увлекаешься фотографиями. Ведь так? Я знала, что рано или поздно это проявится в тебе. С детства видела!       Никки была не на шутку увлечена обсуждением своей главной отдушины, и я не стала её прерывать. — У нас на заднем дворе очень живописный сад, — продолжила она. — Я уверена, что твой творческий взгляд сможет запечатлеть пару-тройку стоящих кадров для нашей семейной коллекции. Я была бы очень рада, если бы ты оставила маленькое напоминание о себе. Что скажешь, черничка?       Нежданное предложение отвлечься поступило так кстати, что я, не думая, согласилась на заманчивый предлог. Процесс подбора ракурса, света, падающих теней… он завораживал настолько, что просто не оставалось места для печалей и прочей ерунды. Вручив свой самый любимый из всего арсенала, по её словам, фотоаппарат, она буквально вытолкала меня за пределы дома, чтобы я «творила и не отвлекалась».       Пробирающиеся сквозь тучи лучи солнца мягко подсвечивали капельки дождя на листочках, создавая иллюзию светящихся крон деревьев. Сколько я себя помнила, всегда видела на заднем дворе этого дома тянущиеся вверх веточки, на которых так часто располагался самодельный дом на дереве. Конечно, ни о каком настоящем доме и речи не шло, но проводить целые дни на этом дереве в компании Сэма, забираясь как можно выше, стало самой настоящей традицией нашего детства. Как жаль, что сейчас не достаточно просто взобраться на старый дуб ввысь, чтобы укрыться от навалившегося груза проблем, как тогда укрываясь от палящего солнца.       Чудный вид пробудившегося шумного города завораживал, даже если плотный туман скрывал все прелести столицы. Своё очарование можно было увидеть даже в затянутых мутной пеленой домах. Природа сама создавала невообразимые пейзажи, мне лишь нужно было, повинуясь ей, запечатлеть на затейливый прибор открывавшиеся взору красоты. Моменты, когда я оставалась наедине с самой собой, были мучительны. Я не любила одиночество в таком его проявлении и всегда старалась примкнуть к кому-то, несмотря на всю паранойю по поводу чьего-либо присутствия в моей жизни. Сколько себя помню, всегда продолжалось так, но сейчас я не чувствовала себя потерянной или одинокой в компании меня самой. На краткий миг ощущаю всю прелесть уравновешенной психики, которая напрочь у меня отсутствует, и обещаю самой себе: вот что бы то ни стало вернуть свою нормальную жизнь, которую у меня так нагло отняли.       В кармане раздаётся противный писк, бесповоротно прерывая процесс фотосъёмки, и я тут же беру в руки виновника торжества. На блеклом экране всего одно сообщение, которое безропотно сметает ту идиллию, что воцарилась на пару мгновений. Напоминание о том, кем я на самом деле являюсь, приходит так же стремительно, как раскат грома на только что затянувшемся тучами небе. И вот она я. Опять та потерянная и чужая даже для самой себя, запуганная до смерти, но уже никогда не надеявшаяся избавиться от чувства, что с каждым днём всё больше затягивает в пучину.       «Таблетки пришли. Забери их сегодня, иначе опять будешь биться в припадках», — взгляд бегает по буквам в пятый раз, но всё никак не осознаю настигнувшую реальность. Каждое слово отправителя словно пронизано нелюбовью к моей персоне. И я могу это понять.       Прячу телефон куда подальше, но мысли всё не покидает то сообщение. Брукс, а ты правда надеялась, что сможешь всё уладить? Ты так же зависима, как тот псих, которого ты любила… А любила ли? Какое гнусное слово. Человечество смешало его с грязью, а я всё также непоколебимо верю в эту ложь.       С неба одна за другой спадают капельки дождя, окончательно размывая навеянное чувство спокойствия. Захожу обратно в дом: отвлёчься так и не удалось. Стрелка часов едва перевалила за девятку, но весь состав семьи Холландов был уже на ногах. По привычке смерив всех взглядом, не нахожу лишь Тома среди остальных. — Похоже, что наш выезд накрылся медным тазом, — заключает Доминик, обращаясь к Никки. Вскоре его взгляд падает на меня, и он едва улыбается. — О, Софи, доброе утро. Как спалось? — не дожидаясь ответа, он продолжает. — Так хотел посоревноваться с тобой в гольф, но, видимо, не сегодня. Жаль, конечно. А впрочем, мы и так найдём, чем себя занять. Я бы почитал тебе отрывок из своей новой книги: мне говорили, что ты разбираешь. И, кстати, да, я ведь книгу пишу. — Дом, полегче, — Никки радушно посмеивается над мужем. — Успеете ещё наговориться с Софи, дай ей в себя прийти.       Не заостряю внимание на несложившейся игре в гольф: видимо, погода внесла свои правки. Может быть, и это к лучшему. Окидываю взглядом младших Холландов, которые разместились на диване, и каждый поочереди пожелал мне «доброе утро». Как были самыми обаятельными, так и остались. Впервые за долгое время вижу Гарри и Сэма вместе, отмечая, какие же они всё-таки разные, и один из них, судя по всему, вчера вернулся домой едва ли раньше меня.       Никак не могу подобрать слов, чтобы сообщить крёстной о том, что мне нужно отъехать. Врать утром намного сложнее — мне так показалось — несмотря на то, что я уже успела подпортить свою карму за завтраком. Что произошло? Я лгала и глазом не моргнув, а сейчас мнусь на месте как шестнадцатилетний подросток, боявшийся сообщить правду родителям. Чёрт. — Мне… — в столовой появляется Том, и градус между нами начинает расти. Чувствую его неуютный взгляд на себе, но не решаюсь посмотреть в ответ. — Мне нужно отъехать. Бумаги, там, в университете… их надо забрать. Сегодня. Сейчас. Потом будет поздно. Никки, ты не против? — О Господи, Софи, конечно же нет. Как же твоё самочувствие? Там такой ливень, — только сейчас замечаю постукивание дождя о крышу, — Том тебя подвезёт. Ведь так, дорогой?       Он беззвучно кивает. Какого чёрта, Холланд? Ты обрекаешь меня на свою компанию, как будто и не было вчерашнего дня. — Мне кажется, что… не стоит, правда. Не хочу никого утруждать. Я сама доберусь. К тому же… — Нет, нет и ещё раз нет! Возражения не принимаются. Ему не сложно, а тебе не следует лишний раз мокнуть под дождём, — умоляюще смотрю на крёстную, но она и слушать не хочет.       Холланд выходит за пределы сего дома, разблокировав машину, о чём я узнаю по характерному звуку, давая мне пять минут форы. Отлично, неизбежная поездка ближе ещё на шаг.       Веселье только начинается.

***

      Нервное постукивание пальцев по панели автомобиля. Единственный звук, пронёсшийся тогда между нами. Я старалась даже не смотреть в его сторону, отвернувшись к окну, Холланд же, напротив, не скрывал своих назойливых взглядов, адресованных моей персоне. Раздражает. Автомобиль стоял, прикованный к земле, ни на сантиметр не сдвинувшись с места. — Долго ты ещё будешь пялиться на меня? — раздражённо обращаясь к Тому, в первый раз взглянув в его сторону. Тот в мгновение вернулся в прежнее положение, отведя взгляд. Отлично. — Сначала мне нужно решить пару вопросов, — абсолютно сухой безэмоциональный тон в исполнении Холланда, который лишь подлил керосина в разгоравшееся пламя. — Что, прости? — упрямо сверлю профиль Холланда, ведь тот устремил свой взгляд в звенящую пустоту впереди, но никак не на меня. — Я не напрашивалась на твою компанию и, уж поверь, не горю желанием мотаться с тобой и решать псевдо деловые вопросы знаменитостей, ясно? Найди себе более сговорчивую попутчицу и вали на все четыре стороны.       Резкий щелчок. Двери заблокированы. Поток навернувшейся паники сбивает весь здравый смысл. Мне… страшно? Определённо, чёрт возьми, да. Почему в эти секунды ты напомнил мне того, чьи руки словно до сих пор тугой петлёй весят на шее? Я бы хотела потерять веру в кого угодно, но только не в тебя, Том, только не в тебя. Где-то там, внутри, ещё есть та маленькая девчушка, для которой ты был центром притяжения. Пожалуйста, прошу, останься тем мальчишкой, которым я тебя помнила. Храбрым и честным. Моим       Том почти вплотную развернулся. Его лицом изменилось, став таким… озадаченным и решительным. Я не могла отвести глаз: они, будто прикованные, цеплялись за его взгляд, за каждый вздох. — Я не хотел, чтобы всё так получилось, ясно? — обычно беззаботный и расслабленный тембр голоса стал жёстким и острым как сталь, способная одним движением нанести смертельную рану.       Всё смешалось: моё сердцебиение, его. Я не различала. Стук эхом раздавался в голове, словно капли дождя о металлический корпус автомобиля.       Я стала задыхаться, но старалась не подавать виду. Всё, что волновало меня в тот момент, — это два неотрывных от меня глаза и их обладатель. Я встретила его молчанием, а он продолжил, словно стараясь не замечать моей реакции: — Твоя ненависть… — он горько усмехнулся, — разве я заслужил её? — А разве ты не привык к ненависти к себе, Том? — моя болезненная ухмылка на усталом лице, а за ней всё, что угодно, но не ненависть к этому человеку. Что ты творишь, Брукс?       Его задело. Словно выстрел в самое сердце на пораженье. Словно самый большой страх, воплотившийся в реальность. Том прервал зрительный контакт между нами, вернувшись в прежнее положение, но я видела, как что-то в нём сломалось. Я видела, как собственно ручно надломила его, как бы Холланд старался не показывать обратного. В те мгновения мы словно стали ближе, но какой ценой? Я нарочно и нагло вторглась в его жизнь, как он, мне казалось, вторгся в мою. Стоило ли оно того, Софи? Месть стоит того? — Прости, я не хотела… — выпалила я. — Прости.       Сердце металось из стороны в сторону. Я поняла: причинять боль в ответ ещё разрушительней, чем принимать её от кого-то.       Том наконец заговорил, и его голос показался мне таким, каким я его никогда не слышала: — Если тебе будет легче — ненавидь меня. Кричи, ругайся, бей… Делай что хочешь. Видимо, — уголки его губ слегка приподнялись, и на лице появилась грустная улыбка, — я и правда этого заслужил.       Я молчала. Холланд, выдержав паузу, вновь заговорил. Было ясно, что этот разговор даётся ему нелегко: — Но не смей втягивать в это Никки, ясно? Думаешь, она не замечает этих нервных взглядов?       Сердце болезненно сжалось от мысли, что я могу причинить боль Никки. Я нервно сглотнула, не подбирая слов. — Через две недели я уеду, — не дожидаясь ответа, бросил кротко Том, словно его слова и не имели значения. — Две недели, Брукс, потерпи меня всего две недели, и я обещаю, что ты больше никогда меня не увидишь. Я никогда больше не появлюсь в твоей жизни и, клянусь, ты больше не вспомнишь обо мне, как и я о тебе. Никогда.       Его последнее сказанное слово эхом пронеслось в голове. Я не хотела ни забывать его, ни отсчитывать дни до его отъезда. Я чертовски этого не хотела, боясь признаться самой себе. Никогда — кричал каждый взгляд в его сторону, каждый вдох и выдох.       Он словно уговаривал самого себя и меня заодно, пытаясь выстроить эти недолговечные разговоры без ссор и перепалок, с короткими «доброе утро» и «доброй ночи» каждый день — и всё. Ничего большего — лишь старательно нарисованная картинка нормальных взаимоотношений, которая развалится спустя две недели. Лишь видимость, напускная реальность. И каждый из нас вернётся к прежней жизни. — Я тебя услышала, — и даже в этот момент, когда моё сердце разрывалось от мысли, что я могу потерять эти драгоценные для меня воспоминания, внешние баррикады из колкостей и холодности оставались на своих законных местах. Я хотела, но не могла их разрушить. — Ты прав.       Каждое слово давалось тяжело, воздух словно стал вязким и тягучим. — Две недели, — заключила я, словно это означало долгожданное для Тома перемирие. Наши взгляды вновь пересеклись, уже крайний раз за эту поездку, и ключ зажигания наконец был повернут. Авто с рёвом двинулось вдаль, унося нас двоих от этого разговора.

***

      Звон дверных колокольчиков, обычно оповещающих о прибытии покупателей в магазин, прозвенел дежурные несколько секунд и смолк. Я огляделась: небольшое помещение, небрежно заставлённое различными баночками и склянками с препаратами, сотни видов таблеток и гадкий, словно въевшийся в воздух запах медикаментов. Каждый раз, когда я заходила в это помещение от отшибе города, по телу била мелкая дрожь.       В руке крепкой хваткой покоился телефон, на экране — номер Тома. Ему так, можно подумать, будет спокойнее. Я не горела желанием даже смотреть на эти цифры и мигом заблокировала гаджет. Как ни странно, ни один вопрос не прозвучал с его стороны, когда вместо университета мною названный адрес оказался аптекой на окраине города. Он словно понял всё то, что раньше стеной непонимания стояло между нами двумя.       Перед глазами тут же возникла стойка с консультантом, где можно было получить любую возможную помощь — так из раза в раз повторяли работники магазина, выучив дежурные фразы наизусть. — Добрый день, — с неохотой мой голос вырвался наружу, обращаясь к приветливому пареньку за стойкой, — вы не могли бы позвать Агату? — Здравствуйте, быть может, я смогу вам помочь? — настойчивый тон и миловидная улыбка на лице паренька почти сыграли свою роль, но нет.       С усилиями натянув на себя улыбку, скорее потерянную и озадаченную, я стараюсь как можно быстрее отвязаться от этого настойчивого внимания к себе: — Роберт, — кидаю взгляд на бейджик на правой груди, — мне бы очень хотелось поговорить с сестрой. Не могли бы вы, пожалуйста, позвать Агату?       Последний раз, когда я называла Агату сестрой, даже не отпечатался у меня в памяти. Такое чужое слово, такой чужой человек.       Вся эта манерность в каждом вздохе раздражала даже больше, чем прилипчивый парень-консультант. Последний мигом изменился в лице и тут же удалился в сторону склада, видимо, наконец, уловив мою просьбу. Неужели.       Тем временем не отлипаю от стойки информации: голова идёт кругом. Кажется: вот-вот — и упаду, но каждый раз находятся силы стоять на ногах. Нарастающая волнами паника в перемешку со сбивчивым дыханием едва не сносила в щепки внешнее спокойствие. Два дня назад, вторник, девять вечера, единственная капсула на дне незамысловатой баночки с непонятным названием, выверенным словно нарочито небрежным почерком. Последний раз, когда удалось хоть на несколько часов заглушить собственное «я» химическим составом таблеток. — Не могла ещё позже прийти? — неизменно раздражённый голос и оскал на лице дорогой сестры встретил меня. Я не скучала. — Я тоже рада тебя видеть, Агата, — морщусь, безбожно вру.       С громким стуком на поверхность стола приземлилась банка, полностью набитая транквилизаторами. Я почувствовала свою никчёмность и зависимость от грёбаных таблеток, словно самый заядлый наркоман по всей округе. — А ты всё также плохо выглядишь, милочка, — Агата вышла на улицу, закурив сигарету. Я едко поморщилась, но проследовала за ней. — Ты говорила мне об этом в прошлую нашу встречу. — Да? — наигранность и нескрываемое презрение преследовали Агату каждую грёбаную секунду. Она стряхнула пепел, вновь затянувшись. — Ну, тогда-то, видимо, было ещё ничего…       Перепалка с Агатой ушла на второй план, когда в далеке я заметила припаркованный черный Мерседес. Его авто. Какого чёрта? Уставившись, я почти не обращала внимание на колкие выпады сестры, которой так и хотелось задеть меня за живое. — Господи, ты хоть когда-нибудь перестанешь быть эгоисткой и, может быть, начнёшь слушать других? — она старательно стала высматривать объект моего внимания.       С каждой минутой стоять на ногах без какой-либо опоры было всё тяжелее. Я не пыталась также колко отвечать Агате, не отпиралась, а просто молчала. Молчала, принимая все обвинения, все колкости и её злобу. Сёстры? Я нервно усмехнулась. Это не про нас.       Единственное наваждение, что без умолку крутилось в голове, — это сбежать, унестись, раствориться в воздухе, лишь бы не простоять с ней ещё хотя бы пару минут. Мучительные и унизительные, эти мгновения с ней из раза в раз не оставляли и надежды на нормальную жизнь, словно в который раз убеждая меня, что такая жизнь не для меня, что я её не заслужила. Самое ужасное, что я смирилась. Просто смирилась с тем, что однажды могу не проснуться после огромной дозы транквилизаторов. Сдаться всегда легче. — Раз ничерта не делаешь, могла бы и позвонить маме, неблагодарная, — одно-единственное слово заставило меня вернуться к диалогу с ней. Она ведь хотела задеть меня за живое, и как же прекрасно у неё это получалось. — Как она? — нехотя вступаю в диалог. Впервые за долгое время это единственное, что правда меня могло интересовать.       За эти годы я не смогла смириться с поступками матери. Как бы ни пытаясь простить её, я вновь и вновь возвращалась в исходную точку, где лишь детская обида и злость, увы, были сильнее любых попыток мыслить здраво. Я винила себя и винила её, мы обе были друг для друга чужими, отдаляясь всё дальше и дальше… и я не противилась этому.       Агата прескверно ухмыльнулась, ответив, туша сигарету о перила: — Благодаря тебе, ужасно, — я сильно вдохнула, чувствуя, как что-то надламывается внутри меня. — Никогда не понимала, что они в тебе все нашли. Обычная дрянная девчонка. Любимая дочь… Фу, какая мерзость. Видели бы они тебя сейчас… Я бы посмотрела, какими никчёмными будут твои отмазки. Ты ведь лишь неоправдавшаяся надежда, пойми это, дорогая.       Словно пощёчиной пролетели её слова, оставаясь звоном в ушах. Агата всю жизнь добивалась своего, чего бы ей это ни стоило. И даже сейчас желание посильнее меня ударить она исполнила ни на секунду не поколебавшись. И, стоит отдать должное, сегодня она превзошла саму себя. В который раз я чувствовала, как рушиться очередной мост, который, один из последних, дарил бестелесное наваждение на мелькнувшее где-то за горизонтом счастье. Убей надежду первой, всплывали слова один за другим.       Из-под козырька здания хлестал проливной дождь, ни на секунду не прекращавшийся с самого восхода солнца. Он безжалостно разбивался о землю, застилал всё вокруг, будто вскружая, заманивая в свой водоворот. Я уносилась подальше от этого места, тех слов, что гнались вдогонку, но так и не нашла сил скрыться от своей сути, от себя самой. Злополучный магазин оставался всё дальше и дальше. Капли дождя обволакивали дрожащее вздымающееся тело, что так жадно глотало влажный воздух, стараясь смыть грязь сказанных слов, прожитого прошлого, словно было способно что-то изменить. Стоя посреди безлюдной опустевшей улицы, с ветром, что подгонял вперед, и дождём, что старался залечить боль от нанесённых ран, я чувствовала обжигающие слёзы на щеках, что наконец вырвались наружу; слышала своё сердцебиение, заглушавшее все звуки вокруг в радиусе нескольких метров; чувствовала, как сердце вот-вот в очередной раз расколется на части, которые я уже никогда не соберу воедино. Всего через миг, казалось, наступит то самое мгновение, покоившееся несколько лет кряду в самых страшных моих снах, когда сил держаться, увы, не будет, и я полечу в бездну.       Теплота прикосновений выдергивает из нескончаемого круга ада. Я нехотя оборачиваюсь назад, до смерти боясь встретиться с тем, что сможет окончательно столкнуть меня в небытие. Помутнённый взгляд искажает реальность, но с каждой секундой картинка всё чётче и чётче мелькает передо мной. И, наконец, становится невыносимо правдивой и настоящей.       В его руке — моя, а взгляд прикован к искажённому лицу. По телу бьёт мелкая дрожь и тремор, сырая одежда противно обволакивает каждый участок плоти, заставляя сжаться на месте. Мне нужно было вырваться, закричать, лишь бы скрыть свою слабость и уязвимость. Но я не смогла, не хотела словно в тысячный раз отталкивать его от себя, позволить себе замкнуться и никогда уже не открыться вновь. Я ощущала его присутствие в воздухе сбивчивым дыханием. Я не смотрела в его глаза, но знала: он понимал всё, поэтому не торопился отпустить мою руку. Не боясь моей реакции, моих колючих и ядовитых слов и криков, моей злости и раздражённости, которая могла бы в щепки смести нашу договорённость, он дал мне то, в чём я нуждалась больше всего на свете. Зачем, Том? Зачем ты даёшь мне повод перестать тебя ненавидеть? Это единственное, что заставляет меня держаться на расстоянии от тебя.       Я взвыла от боли, согнувшись, и слёзы новой волной хлынули из глаз. Холланд сильнее сжал мою руку и, уже совсем не заботившись о последствиях, притянул меня к себе настолько близко, насколько мог себе позволить.       Внутри всё вспыхнуло и заметалось из стороны в сторону. Я не должна была позволять. Это слишком большая роскошь. Я пыталась вырваться из собственных мыслей, заставить себя прекратить это безумие, но сама тянулась в ответ, к нему, будто ища там, в его спонтанных объятиях, решение всех своих проблем. Глупая, глупая бестолковая девчонка! Что же ты творишь?       Я едва касалась его, а он держал так крепко, как только мог, приковав меня своими же руками к себе. В этот момент я ненавидела его настолько же сильно и невыносимо, насколько была несоразмерно благодарна. Нет-нет-нет! Он просто не мог, не имел права так со мной поступить. Вновь. Опять. В очередной раз. Невыносимо больно, Том… Слишком свежи едкие воспоминания минувших дней, чтобы я поверила тебе, Холланд.       Мы простояли так, под проливным дождём, в нелепых и несуразных, наполненных болью, теплотой и ненавистью объятиях ещё некоторое время, пока ливень совершенно волшебным образом не сменился вечерним, уже не греющим солнцем. Горечь сказанных моей сестрой слов то ли утекла вмести с каплями в водосток, то ли сильно притупилась его убийственными объятиями. Одна лишь мысль о произошедшем била дрожью по телу и, увы, совсем не от холода. — Уже темнеет. Нам нужно вернуться назад, — он проронил пару слов и повёл меня за собой. Сил противиться уже не оставалось.       Том казался подозрительно спокойным, в отличие от меня, и это послужило добавлением ещё одного пункта в моём списке «почему ты меня бесишь». Уже в авто он отдал мне свой припасенный где-то на задних сидениях свитер и включил обогрев на максимум. Внешний холод быстро сменился на уютное тепло, но внутри так и продолжала покоится вечная мерзлота. Только вот… почему я чувствовала, как и там ледники начали таять?       Холланд не задал ни одного вопроса и ни слова не проронил по пути домой. Он лишь молча уставился на усеянную огоньками дорогу. В машине разливалась лёгкая музыка, но напряжение меж тем не спадало. В какой-то момент мне казалось, что я закричу на весь салон «что, чёрт побери, это было?», но так и продолжила горделиво молчать. Отчасти потому, что внутри была пустота, пугающая и звенящая, словно чёрная дыра в глубинах галактик, засасывающая всё существующее в вязкую и тёмную неизвестность.

***

      Ещё несколько минут мы вдвоём сидели в припаркованной около дома машине, не решаясь ни выйти, ни начать диалог. Только я, он и звенящая тишина, которая с каждой минутой всё больше гудела в сознании. — И сколько это будет продолжаться? — мой опрометчивый первый шаг на пути к диалогу, который уже сотым кругом начал вертеться в голове. — Я не держу тебя, Софи.       Размеренный голос Тома выдавал его тотальный контроль над своими эмоциями, которые он почему-то держал запертыми на семи замках. Только сейчас я видела, что нас роднило гораздо большее, чем я могла себе представить. — Чёрт, что? Ты и представить себе не можешь, насколько сейчас я прикована к этому гребаному креслу! Да скажи ты уже хоть что-нибудь! Меня бесит твоё осуждающее молчание, Холланд!       Я буквально изнывала от желания скорее покинуть авто и в то же время от необходимости чертовых слов. Слишком много пробелов, не дающих покоя, словно баррикады вставали между мной и им.       Но в ответ я получила уже такую раздражающую тишину: — К чёрту, — покидая салон, со злостью выпалила я, громко хлопнув дверью автомобиля.       Оставляя позади себя Холланда и шлейф гневных эмоций, жуткой усталости и пустоты, я совершенно забыла об одной важной детали, которую никак нельзя было оставлять без внимания. — Софи, чёрт возьми! Неужели нельзя было позвонить? Или все совершенно забыли обо мне? Весь день сижу как на иголках, бесстыдники! — как только я переступила порог дома, Никки тут же набросилась на меня с волной возмущения и негодования.       Переведя взгляд на позади стоящего Тома, крёстная никак не унималась в своём порыве: — А ты, Томас Стэнли Холланд, совсем не думаешь о матери, бессовестный! И не говори мне, что тебе уже не пятнадцать. Тебе меньше! Телефоны зачем придумали? Чтобы ты заставлял меня волноваться? Сложно что ли предупредить? Зла на вас нет!       После ничтожно изматывающего дня, окончательно снёсшего остатки внутренней непоколебимости; неожиданного порыва Холланда, вопреки всему, что между нами было, сделать этот опрометчивый шаг вперёд, я была никак не готова к простейшему диалогу с кем бы то ни было. Но мне нужно было, жизненно необходимо, сейчас же накинуть эту мантию а-ля «всё хорошо».       Оправдываться, к моему счастью, мне не пришлось, ведь эту участь героически принял на себя Том, на которого я даже не взглянула: — Мам, — он подошёл к Никки, совершенно бессовестным образом обаятельно улыбнулся и приобнял её за плечи, — ты же знаешь: обстоятельства так быстро меняются… и вообще, мы же успели к ужину, ведь так? Значит всё нормально. Клятвенно обещаю в следующий раз докладывать о каждых пяти метрах своего перемещения, пока мне, по твоему мнению, не стукнет наконец восемнадцать. Договорились?       Его улыбка могла свести с ума, открыть любые двери в этом мире и обаять даже самых несговорчивых. И Никки это знала лучше кого бы то ни было, но в очередной раз не смогла устоять.       Злость сменилась на уступчивость, и крёстная смягчилась. Выдохнув, я мысленно благодарила Холланда, но сил взглянуть в его сторону так и не нашла.        В доме уже вовсю шла подготовка к ужину. Я поочередно перекинулась парой-тройкой слов с каждым, кто уже сидел за столом, и заметила одно пустующее место, которые не принадлежали ни одному из нас. Настороженность, которая чуть ли не поселилась в моей голове, вновь дала о себе знать, но я тут же отогнала навязчивые мысли, оправдываясь усталостью и измотанностью. А вокруг витала самая что ни на есть тёплая, семейная атмосфера, которой так мне не хватало. И, несмотря на то что желания сидеть в компании кого-либо у меня совершенно не было, провести хоть какую-то часть вечера в кругу близких я была просто обязана. — Мы кого-то ждём? — я мысленно поблагодарила Падди за его вопрос, который и мне не давал покоя.       В ту же секунду по помещению разлетелся гул дверного звонка, словно тот, кто стоял по ту сторону, выжидал момента, чтобы явить себя. Непокидающее меня напряжение вновь тугим узлом появилось где-то внутри, но я как могла не подавала вида. — Уже начали? И без меня? — раздалось где-то у входа, и я, наконец, удовлетворила своё любопытство.       Харрисон Остерфилд, собственной персоной.       Холланд тут же подорвался с отведённого ему места, кстати, напротив меня, и словно маленький мальчуган проскользнул к выходу, широко открывая объятия для долгожданной встречи с давним другом. Держу пари, что из-за вечно изматывающей работы видятся они не так часто, как хотелось бы.       Встаю из-за стола, ровно как и остальные члены семьи Холланд, дабы поприветствовать гостя. Как странно, что я всего за сутки уже не считаю себя таковой. Но рано или поздно, как бы мне не хотелось пребывать в неведении, мне придется покинуть пределы сие дома и вернуться в этот пугающий мир.       Не забываю отметить, что Харрисон за эти годы, что мы не виделись, чёртовски похорошел. Сшитый будто специально под него элегантный брючный костюм в светлых оттенках, обрамлённый к тому же не менее элегантным чёрным пальто буквально насильно заставлял приковать взгляд к его обладателю. Но эти внешние преимущества сразу меркли под обаятельной улыбкой и харизмой, которую можно было почувствовать задолго до встречи с самим Остерфилдом. Притягивающий к себе и манящий, словно магнит, Харрисон одаривал жителей этого дома улыбками и объятиями, не забывая о кротких приветствиях. Вишенкой на торте выступал терпкий выдержанный аромат его парфюма, который завершал образ обаятельного молодого человека родом из Англии, века так восемнадцатого. Стоит признать, что Харрисон запросто мог дурманить умы молодых девчонок, встречающих его на улицах, хотя я же осталась непреклонна перед этой красивой оболочкой, ведь хорошо знала того, кто за ней скрывался.       Он нисколько не удивился, увидев меня, напротив, будто знал, что я появлюсь в этом доме, и жаждал, наконец, встретиться со мной взглядами: — Кто-то соизволил посетить родные пенаты? — его ухмылка ярко врезалась мне в память. Харрисон подошёл на шаг ближе. — Я очень рад тебя видеть, Софи.       Я едва приобняла его, как и он меня, чувствуя неловкость нашей встречи. Чёткая грань между теми, кто был мне так дорог целых пять лет назад и теми, кто сейчас стоял в нескольких десятках сантиметров от меня, основательно пролегла где-то в сознании. Я думала, что вижу людей, которых знаю от и до, но с каждым проведенным вместе мгновением я всё чётче понимала: всего, что было до этой минуты, больше не существует. Как не существует и тех, кого я так трепетно хранила в памяти, оберегая от всех возможных напастей. У меня было только настоящее, сложное, запутанное, где всё только рушилось от мимолётных прикосновений.       Шутки, смех, разговоры обо всём и ни о чём заполнили каждый уголок этого дома. Никки мельтешила туда-сюда, накрывая на стол. На моё предложение помочь она, конечно же, ответила отказом, что и было ожидаемо: крёстная очень любила хозяйничать на своей кухне одна.       В перерывах между шутками Доминика я украдкой поглядывала на новоиспеченного гостя, которого, так кстати, посадили возле меня. Внимание Харрисона было приковано лишь к моей персоне. Он расспрашивал буквально обо всём, что только мог спросить, словно долгое время томил себя этими безмолвными вопросами и догадками, а сейчас, наконец, смог получить на них ответ. Мы не виделись чертовых пять лет, но в те секунды я не чувствовала времени: словно мы были знакомы всю жизнь, — и много жизней до этого — и каждый новый день был возможностью исследовать друг друга заново. Он казался совсем нереальным, невозможным, слишком не похожим на правду; загадкой, но в то же время давно известной истиной; неожиданно близким, но не до исступления, когда от близости чувствуешь лишь горечь. Он буквально манил и притягивал своей улыбкой, манерами, жестами. Я завороженно поглядывала на него, а он также — на меня. Мгновениями казалось, что сейчас нет никого кроме нас двоих, его улыбки и моего смеха. Я чувствовала, как недостающие пазлы неспеша становились на свои места, и наступало спокойствие, такое долгожданное и необходимое. Реальность ускользала от меня, слишком сильно сглаживая острие этого дня, заставляя поддаться искушению. Я не противилась.       Оставленный где-то в другой части квартиры телефон отрезвляюще пищал, вынуждая покинуть эту, казалось, слишком не похожую на правду действительность. — Я мигом, — выпалив, я отправилась в отведенную мне комнату, ведь именно оттуда доносился надоедливый писк       Будучи раздражённой от столь несвоевременного звонка, вынудившего меня вернуться, хоть и на шаг, к неисчезнувшим никуда проблемам, я нисколько не насторожилась, увидев неизвестный номер на табло телефона. Внутри на миг что-то болезненной затрепетало, но я, не колебаясь, отмела все сомнения прочь и поднесла гаджет к уху. На том конце провода раздалось выжидающее молчание, словно тот, кто был по ту сторону, наслаждался этими секундами… контроля?       Тишина сменилась хриплым тембром, набором букв и звуков, неспеша выстраивающихся в слова, от которых, болезненно сжимаясь, всё немело внутри: — Скучала, малышка? — разрядом тока по телу прошлась каждая произнесённая буква. — Или была увлечена кем-то другим?       Удар. За ним — ещё один, и ещё один, и ещё сотня таких. Словно очередью автомата сердце выколачивало выстроченный на подкорке головного мозга ритм. Ритм страха, отчаяния, боли. Вычурная мелодия, к чёрту сносившая всё живое внутри, буквальная издевательски выжигая каждую клетку. — Что, теперь не такая разговорчивая? Надеюсь, я не помешал тебе флиртовать с этим подонком? — дыхание вдруг спёрло внутри от одной лишь только мысли, что нас с Алексом могут отделять чёртовы метры. — А знаешь, я чертовски соскучился. Тебе пора время вернуться домой, милая.       Сбросив вызов, в параноидальном порыве отшатываюсь от раскрытого окна. Жадно глотая воздух, пытаюсь восстановить сбившееся дыхание. Ничерта не получается. Как и не получается стоять на своих двоих, ведь координация сильно подводит. Картинка перед глазами кружится в бешеном ритме, пульсируя с шумным эхом, отдающим болью в сознание. Животный страх заполонял каждую клеточку моего тела, каждый атом и каждую чёртову мысль.       В голове нарочито точно застрял этот голос, такой же пугающий, как его обладатель. Будто тот, кто был так близок и так дорог, стал совсем незнакомым и устрашающим воспоминанием из прошлого, страшным сном, о котором мечтаешь скорее забыть, но тот издевательски въедается в каждую клетку мозга, изводя тебя в страхе ещё чертову вечность.       Я боялась ещё хоть на миг вернуться к тому, что превращало в пепел абсолютно всё внутри меня.       Я чертовски боялась…       его.