Ради общего блага

Впервые за последние несколько лет Рождество стало для меня по-настоящему особенным временем. Обычно в праздники у нас, помощников, работы прибавляется: людям хочется отдохнуть, расслабиться, поболтать с коллегами, посмотреть передачи по телевизору, и на нас сбрасывают дела вроде уборки, приема звонков и выписки направлений на обследования на следующие дни. У меня часто бывало, что на Рождество и Новый год я дежурила в ночь на телефоне или сидела в палате у донора, которому после процедур стало значительно хуже. А потом приезжала на квартиру, падала без сил и засыпала, даже не подумав о том, чтобы поесть или принять душ. Помнится, когда я видела Лору и она рассказывала мне о своих трудностях, она говорила: «Иногда мне кажется, что я возвращаюсь из клиники, ложусь, моргаю – и вот мне уже снова пора на работу!». В праздники я чувствую себя примерно так же. Но в этот год… в этот год всё было по-другому, ведь теперь мы с Томми были не сами по себе. Рождество я встречала в Линтоне. Незадолго до праздника у Джейка взяли больше крови для переливания, чем обычно, и он восстанавливался с трудом. Мне приходилось договариваться, чтобы для него готовили его любимые блюда, или готовить самой и привозить еду в клинику, а потом уговаривать его съесть хоть еще чуть-чуть, хоть еще ложечку. Его состояние меня беспокоило, и я решила остаться в клинике и на праздник. Ведь что мне делать одной в пустой квартире? Думать о том, что нормальные люди снаружи сейчас веселятся и забывают обо всех проблемах?.. думать о том, почему нам определена такая судьба? А думала я об этом всё чаще. У Томми была какая-то работа в Ривердейле, он говорил, что и ночевать, скорее всего, будет там. Но днем он смог заехать ко мне, мы даже забежали в магазин и купили подарки для Рут… он собирался сделать крюк и поехать к ней, поздравить с праздником. - Она обрадуется, - сказала тогда я. - Надеюсь. Знаешь, в последнее время ей уже лучше и она хоть ненадолго оставила бедную Несс в покое… - Томми вздохнул. – Пока что извещения о новой выемке не приходило. Я ничего не ответила. Мы просто шли, держась за руки. Заглянули на центральную городскую площадь и посмотрели на украшенную разноцветными шариками рождественскую ёлку. Так давно мы не могли даже такому зрелищу порадоваться – и вот мы, - вместе! – смотрим на переливающиеся огоньки. Тогда это показалось мне хорошим знаком. Томми уехал, но в самые трудные минуты меня согревало воспоминание о том, как мы шли рядом, хоть ненадолго позволив себе ощутить праздник подобно всем людям. Весь вечер я провела с Джейком – дала ему лекарства, помогла ему поужинать, дойти до ванны, принять душ. Потом беднягу одолела бессонница, в последнее время он очень чутко реагировал на шум за окном палаты. Чтобы отвлечь его, я читала ему вслух. Джейк говорит, что я выразительно читаю и у меня приятный голос, что я могла бы начитывать аудиокниги, если бы была обычным человеком и могла выбирать профессию. Не знаю… Джейку нравятся серьезные книги. Он будто пытается наверстать то, чего был лишен в интернате и во время работы. Я читала ему «Рождественскую песню в прозе». Текст знаком мне почти наизусть – в Хейлшеме и Коттеджах я возвращалась к ней не раз. И я то и дело задумывалась о своем. Почему-то вновь всплыла картинка первого лета в Коттеджах, когда мы только-только приехали – растерянные, еще скучающие по опекунам, еще ничего не знающие о жизни и прячущиеся в выдуманный мир. Стояли теплые дни, и во дворе, на траве, многие из нас сидели и читали. Кто что – я помню и парочки, хихикающие над порнографическими журналами, и Лору с томиком Джойса в руках… странный для нее выбор, позже она кривилась и говорила, что такой стиль не по ней. Помню Рут и наши споры о романах Джордж Эллиот. А следом за этим пришли мысли о поездке в город с Крисси и Родни, о том, как мы сидели в кафе, с террасы которого было видно море, и как Крисси спрашивала Рут и Томми об отсрочке. «Если парень и девушка по-настоящему любят друг друга, они могут обратиться в Хейлшем, и им позволят три, даже четыре года просто быть вдвоем. Ни курсов, ни работы помощником, ни донорства. Только они вдвоем!». И тут мягкий голос Крисси, который я так хорошо помню даже через столько лет, обрывался хрипловатым горьким шепотом: «Никакой отсрочки нет, Кэти…». Кому верить?!.. Даже самые одаренные из нас так мало знают жизнь. Но я невольно представляла себе, что, может быть, мы с Томми докажем, что по-настоящему любим друг друга. И тогда мы вместе поедем куда-нибудь, где еще не бывали. Далеко-далеко, и я буду сидеть за рулем, включу какую-нибудь песню из наших самых любимых еще со школы…, за окном будут мелькать дома, сады и поля, а мы будем подпевать знакомым словам и ни о чем не думать. Когда Джейк заснул, я и себе позволила чуть-чуть подремать в кресле. И снилось мне, несмотря на усталость, что-то такое приятное, что не передать словами. * …После праздников прошел месяц с небольшим, когда мне позвонили из Блекберна и сообщили, что врач, который производил первую выемку у Рут, намерен оставить практику. Это значило, его больные, нуждающиеся в пересадках органов, переведутся к другим специалистам, и соответственно переведут и доноров. Рут предстояло наблюдаться в Кингсвуде, и ко мне обратились с вопросом – могу ли я стать ее помощницей. Инессу переводить следом за Рут не хотели, так как у нее оставался трудный подопечный на месте, и было бы проще подыскать замену. «Сестра Кауф вас знает, она говорила, что эта девушка – ваша бывшая одноклассница и близкая подруга. Поэтому, когда зашла речь о том, чтобы обратиться к помощнику, уже работающему в Кингсвуде, вспомнили о вас». Конечно, я согласилась. Разве могла я поступить иначе? Мы всегда были вместе. Рут, Томми и я. Ей будет легче, если я позабочусь о ней. И Томми сможет сразу навещать и меня, и ее. Через пару дней я поехала в Блекберн, чтобы оформить документы и сопровождать Рут – ей полагалось переезжать в специально оборудованной машине вместе с помощником, врачом и медсестрой, на случай, если в пути состояние ухудшится. День был хмурый, снежный, стоял густой туман. Из-за тумана я немного опоздала, ведь приходилось ехать медленно. К моему удивлению, Рут ничего не сказала на этот счет. Она была так рада переменам, даже порывалась сама собирать вещи – но, конечно, я всё равно ей помогала. Новая выемка планировалась на начало марта. Пока мы об этом не говорили. Главное, пережить зиму, потом уже как-то всё устроится. В пути Рут с интересом разглядывала виды, мелькавшие за окном машины. Вспоминала те дороги, по которым когда-то ездила сама, и прежних знакомых. Мы поговорили о Гордоне К., с которым вместе жили в Коттеджах и который раньше нас уехал учиться на помощника. А потом Рут вдруг спросила: - Кэт, а тебе не хотелось уже оставить работу? Тоже стать донором. Ты работаешь семь лет, это приличный срок, пора задуматься о первой выемке. - Конечно же, я выполню свой долг, когда придет мое время, - уклончиво ответила я. – Но пока, видимо, в моих трудах нуждаются больше. Я делала вид, что совершенно спокойна, но чувствовала себя так, будто мне дали пощечину. Больно. Даже не знаю, почему, но больно! Продолжать разговор о работе, клиниках, планах на ближайшее будущее – и ждать момента, когда получится остаться где-нибудь одной. Мистер Харли недавно уехал, ему предложили работу в более престижной клинике. И, хотя, в отличие от Фатимы, я не была с ним откровенна, просто мило общалась, его доброты к нашим мне не хватало. Может, если бы мы увиделись и перекинулись парой слов, мне легче было бы забыть о вопросах Рут. А с кем же еще я могу это разделить? Да и стоит ли? Я – Томми – Рут. То, что происходило между нами, касалось только нас троих. И даже некоторые недомолвки этого не отменяли. * С Томми мы встретились через пару недель после того, как Рут переехала в Кингсвуд. Увиделись мы в Барнстапле – у нас обоих там были доноры, проходящие восстановительные процедуры. Пока наши подопечные остались в палатах на дневной сон, мы вышли из клиники прогуляться и поговорить. Я слышала от кого-то, что в Барнстапле есть старинная часовня, и мы решили пройтись и посмотреть. Нечасто всё же мы ходим по городу просто так. Мы шли по извилистым старинным улочкам, с любопытством рассматривали здания, сохранившиеся с незапамятных времен… - Хочешь, сфотографирую тебя? – спросил Томми. – Вот, возле той вывески было бы в самый раз. Я недавно все-таки поменял телефон, старый почти разваливался. А в этом камера классная. Первой моей мыслью было возразить, к чему, всё равно самые важные воспоминания мы сохраняем внутри и они умирают вместе с нами… Но в его взгляде было столько энтузиазма, что я послушно стала там, где он предложил. Мимо нас прошла пара пожилых туристов. Высокая стройная леди была одета в модное бежевое пальто, из-под шляпки кокетливо выбивались завитые седые кудри. Она сказала по-французски своему спутнику: - Смотри, Люсьен, как милы эти парень с девушкой… видишь, фотографируются у вывески? Кажется, еще вчера мы были такими. Седой джентльмен с военной выправкой заботливо поддерживал даму под локоть, и я заморгала, сдерживая слёзы. Если бы мы с Томми были людьми, мы бы могли лет через двадцать вот так чинно шествовать по улице… Парижа или Марселя, например, или какого-нибудь провинциального городка… Но у нас этих двадцати лет не может быть. Мы просто шли дальше, говорили о том же, что и всегда. У нас есть в лучшем случае два-три года.