Ради общего блага

В конце мая завершил Джейк. Пересадка сердца. После того, как это случилось, я ходила будто в тумане, сама не зная, на каком я свете. К этому невозможно привыкнуть: сначала ты обманываешь донора, умалчиваешь правду о предстоящей выемке, убеждаешь его, что всё будет хорошо, и он поправится,… а потом он ставит точку, и ты до конца несешь в себе груз боли, лжи и потерь. До самого дня операции я разговаривала с Джейком о книгах, о его эссе, о наших общих знакомых, говорила ему, что мы вместе увидимся с ними. Он отправился на выемку в статусе «спокоен». Но Элис не простила мне этой лжи. Я и раньше, когда возила подопечных на прогулки или обследования в других клиниках, догадывалась, что Джейк и Элис неравнодушны друг к другу… и все же, когда я, измотанная после бессонной ночи и убитая горем, пришла в палату Элис и рассказала о том, что случилось, я не ожидала этого отчаянного крика. - Джейк! Не может быть! Это же неправда… Кэт, это точно? Я не могу поверить! Говорить у меня не было сил. Я только кивнула. Элис заплакала. - Почему ты не говорила, что выемка будет такой опасной?! Почему ты ни мне, ни ему ничего не сказала?! Если бы мы с Джейком знали, мы бы попрощались, мы бы… - Послушай, Эл, мы же знаем, что рано или поздно всё так закончится, - ответила я, но вышло неубедительно. Впервые за столько лет я не верила в себя и в правильность дела, которому служу. - Всё равно! – Элис без сил упала на койку, обнимая подушку. – Ты тоже виновата, не меньше, чем они! - Джейк был спокоен, - тихо сказала я, сев рядом и коснувшись ее плеча. – Разве ему было бы легко, если бы он знал правду? Элис отшатнулась от меня. - Не тронь меня! Не тронь! Ненавижу! Я неслышно вышла из палаты. Хотелось побыть одной, но в Кингсвуде это редко удается. Когда я заглянула в столовую, обычно пустующую утром, там за одним из столов сидела Молли Дж., моя бывшая однокурсница по колледжу подготовки помощников. Она первой меня заметила, помахала рукой, позвала посидеть рядом, и мне показалось неприличным отказаться и уйти. - Кэт, какая встреча, я рада тебя видеть! – Молли улыбнулась. – А ты почти не изменилась. Я не могла сказать то же самое о ней. В моей памяти оставалась веселая девчонка с длинными черными косами, украшенными яркими лентами. Сейчас на меня смотрела коротко стриженная молодая женщина с усталым взглядом. - Ты тоже хорошо выглядишь, - тем не менее, сказала я. - У тебя всё в порядке, Кэти? – обеспокоенно спросила Молли. – Что-то глаза у тебя на мокром месте. - Мой донор завершил, - призналась я. – В клинике в Линтоне. Пересадка сердца. Молли кивнула. - Да уж, не позавидуешь. Я недавно из Дорсета приехала. У меня донор на четвертой поставила точку. - Сочувствую. Все мы через это проходим. Я вновь и вновь повторяла одни и те же слова. Но то, что раньше звучало утешением, теперь звучало просто привычно, а в глубине души я думала: почему мы не боремся?.. почему мы позволяем, чтобы у нас отнимали друзей и любимых? Ведь если эта система существует только в Британии, значит, не так уж она хороша и правильна. В последнее время я думаю об этом всё чаще. Я не могу позволить себе опустить руки и потерять Томми. Мы с Молли молчали. Она задумчиво водила пальцем по узорам на скатерти, наконец, сказала: - В клинике остались мной довольны. Но всё равно мне не по себе. Мне часто кажется, что я не сделала всего, что от меня зависело. - Твоим подопечным, думаю, везет, что ты о них заботишься. Разговор шел по привычной для помощников колее. Доноры, выемки, хирурги, интерны, медсестры, условия в больницах. Это всё равно, что прокручивать раз за разом одну и ту же пластинку. Ты участвуешь в разговоре, и в какой-то момент тебе начинает казаться, что это происходит не с тобой. Будто просто снится. Или – будто ты смотришь на себя и собеседника или собеседницу со стороны. Наблюдаешь за усталыми лицами, слышишь монотонные голоса. И думаешь: однажды всё это закончится. Вопрос в том – как закончится?! - Кэт, скажи, а Джейк… он был твоим парнем? – вдруг спросила Молли. – У тебя иногда взгляд такой становится, будто весь мир рухнул. - Нет, мы просто хорошо ладили. Его девушкой в последнее время была Элис, она моя подопечная здесь. Она эту новость очень тяжело восприняла. Молли вздохнула. - Нам, в Десяти Дубах, говорили, что для таких, как мы, секс – это просто функция, физиология… что любовь может быть только у обычных людей, а для нас на первом месте наше предназначение. Конечно, с этим не поспоришь, но и мы любим, теряем… был у меня один донор в Манчестере, он очень хотел завершить, когда узнал, что его девушки больше нет. - Так и бывает. Надолго ты к нам? – спросила я. - Не знаю еще. Вот, немного переведу дыхание с дороги, увижу доктора Соммерза, узнаю… - она взглянула на наручные часы. – Пожалуй, мне как раз пора. * Вскоре после того, как завершил Джейк, Элис таки добилась, чтобы ей дали другого помощника, и меня перевели в Лондон. Теперь у меня были подопечные в Лондоне, Лутоне и Мейденхеде. Томми пока оставался в своем прежнем регионе, и нас снова разделяли расстояния, нам снова предстояло только довольствоваться сообщениями и звонками, да ждать тех редких свободных дней, когда мы можем приехать друг к другу или увидеться в городе где-то на полпути. После того, как мы узнали, что отсрочки не существует, Томми еще долго приходил в себя. Рисование он забросил, сказав мне: «Это никогда не было моим призванием, я только надеялся, что оно поможет нам показать, что мы достойны чего-то лучшего… а раз нет, тогда к чему?!». В последнее время я часто слышала от него этот вопрос – зачем нам тогда что-то вообще делать, кроме того, для чего мы созданы, если всех нас ждет один конец. Я уговаривала его: потерпи, подожди, мы что-нибудь придумаем. Но ему было тяжело. Мы даже не были близки с той первой ночи. «Это не имеет смысла… ты приезжаешь ко мне полумертвая после всех этих поездок по клиникам, да и я чувствую себя не лучше», - говорил он, сжимая меня в объятиях. – «Я не знаю, как нам жить и зачем». Мы жили, будто в предчувствии чего-то. Будто земля шаталась у нас под ногами. * Одна из моих подопечных в Лондоне наблюдалась в клинике Сент-Пол. С Ханной я сразу поладила, хотя где-то в глубине души боялась, что скажу или сделаю что-то не так, и она будет ненавидеть меня. Но пока она проходила обследования, мы ходили на прогулки, иногда просто выезжали в город… Ханна знала город лучше меня, она раньше работала помощницей в моем нынешнем регионе, и охотно рассказывала о том, что видела во время работы. - У меня была похожая машина, - как-то сказала она, когда мы сидели в кафе за столиком у окна и увидели, как на стоянку подъехал маленький желтый автомобиль. – Мне нравилось ездить туда-сюда. Один раз на заправке ко мне подошел такой симпатичный молодой человек, заговорил, спрашивал, как у меня дела на работе. Обознался, видимо. Потом сказал, что я и с виду похожа на одну его знакомую, и тачка у меня почти такая же. Может, та, другая женщина, и есть мой оригинал?.. Ханна задумчиво смотрела в окно, теребя свою длинную русую косу. Во взгляде синих глаз чувствовалось то ли сожаление, то ли мечтательность. - А вдруг? – улыбнулась я. - Я так поняла, та, за которую он меня принял, работает в офисе, - сказала Ханна. – Никто из наших о таком не мечтал. - Одна моя подруга по Хейлшему любила смотреть на все эти здания с прозрачными окнами, представлять, как бы работала там. Когда мы были в Коттеджах, она не пропускала ни одного журнала с объявлениями и фото… Впервые за столько месяцев я смогла заговорить о Рут. Но с некоторых пор смотреть в прошлое мне становилось всё труднее. * Я знала, что Заганос тоже работает в Сент-Пол, но какое-то время мы не пересекались – у него было слишком много дел в других клиниках. Зато с его подопечным я успела познакомиться. Милый паренек, кстати, тоже наш, из Хейлшема, понравился Ханне. Правда, вряд ли у нее с ним что-то было. Махмуд Т. казался больше мечтателем, погруженным в стихи и фантазии и мало обращающим внимание на реальных девушек. Его жалели все в клинике – ведь он даже в Коттеджах побывать не успел, и только внимательно слушал рассказы старших о местах, в которых они проводили время перед обучением на помощника или выемками. Он казался таким светлым, солнечным… и мне становилось страшно, даже не знаю, от чего больше: от того, что этому мальчику суждено прожить даже меньше наших обычных донорских двадцати девяти-тридцати лет, или от того, как спокойно смотрел на это он сам. Что бы там ни говорили, к мыслям о завершении никогда не привыкаешь окончательно.