Ради общего блага

Почему всё так?.. Не раз, лёжа без сна на койке в своей палате, я перебирал в памяти события из прошлого, пытаясь понять, когда меня подхватило потоком, похожим на речной водоворот, и я уже не смог выплывать, не смог ни на что влиять. Хейлшем. Вот мы с Ибрагимом В. летом сидим на траве, отдыхая после того, как набегались, играя в футбол. Небо у нас над головами такое бескрайнее, чистое. В небе пролетает самолет, оставляя за собой белую полосу в ослепительной синеве. - Когда я вырасту, я стану летчиком! – с восторгом шепчет мне Ибрагим. – Только никому не говори. Это секрет. - А я… я стану известным поэтом. Или писателем. Мы увидимся однажды, ты расскажешь мне о своих приключениях, и я напишу книгу. Может быть, она станет такой же известной, как «Маленький принц», - шепчу я в ответ. – Ну, это тоже секрет. Ты же понимаешь. Мы оба знаем, что мечтать о каких-нибудь будущих профессиях нельзя. Один раз Таня О. сказала Джине Р., что хочет, когда вырастет, выучиться на садовника, и может быть, вывести новый сорт роз. Они еще спорили, возможно ли придумать какие-нибудь такие розы, которых еще не было. Девчонки, что с них возьмешь. Все разговоры – о платьях и цветах. Но когда мисс Эмили услышала их, то строго сказала: «Юные леди, я надеюсь больше не слышать ни от вас, ни от кого-либо другого разговоры о том, кем бы вы хотели стать в будущем». Мне лет восемь, не больше, ему десять, но мы понимаем, что нам многого нельзя. Мы – другие. Почему-то водители и садовники, а особенно – грузчики, которые привозят товары на Распродажи, как-то особенно смотрят на нас. У нас Предназначение. Новая наставница, мисс Вирджиния, говорит об этом так, будто сама нам завидует. Мы служим людям. Мы делаем мир лучше. Но почему-то мы с Ибрагимом не боимся. Нам кажется, будто самое худшее происходит где-то в параллельных мирах, а после этого… после этого он, конечно, станет летчиком, а я напишу книгу, которая станет знаменита на весь мир. Только тссс, это секрет. * Я счастлив. За мои стихи и рисунки дают столько жетонов, что я потратить их не успеваю. Самолеты и роботы, которые рисует Ибрагим, успехом не пользуются, их только я покупаю. Но это не мешает нам быть друзьями. На Распродажах я делаю покупки за нас двоих. Мик Б. и Ллойд У. говорят, что на Распродажах продают одно барахло. Но радуются, когда им попадаются вполне приличные толстовки. Мик носит красную – при том, что он рыжий, в ней он похож то ли на фантастического красного дракона, то ли на пожарника. Ллойд щеголяет в черной с надписью “Hard Rock” на кармане и только презрительно фыркает, когда мисс Вирджиния говорит, что черное ему не идет и что такая надпись – дурной вкус. Именно Ллойд находит в коробках со всяким хламом разные прикольные диски. Он говорит, просто нужно быть достаточно упрямым и докапываться до самого дна. Редко у кого из взрослых хватает терпения перерывать коробки, в которые люди упаковывают ненужные им вещи, чтобы отдать на благотворительность. И иногда может попасться что-нибудь занятное. Старый выпуск «Плейбоя», например. Или кассета с музыкой, которую наставники считают вредной. Или даже фильм о сексе… Последнюю тему часто обсуждают перед отбоем. Нам четырнадцать, нам уже читали лекции о том, как это дело полезно для организма. Патрик С. хвастается, что занимался сексом с одной девчонкой классом старше. Интересно, где бы они могли это сделать? И какая девчонка повелась бы на Патрика, он же всех дразнит и обзывает, и вообще ведет себя, как малолетка. Ибрагим считает, что многие парни просто врут. В Хейлшеме мы все на виду друг у друга и у опекунов. Списать домашку или почитать «Шерлока Холмса» - жутко запрещенную книжку, которую Майк просто стянул из коробки и спрятал под свитер – и то нужно во как вывернуться. Антон А. захотел лишний раз поесть, уж не знаю, как он выпросил тот пирожок у садовника, но его Клювастая засекла, отобрала пирожок и прочла нотацию о здоровом питании. Нам кажется, что нотация за вот такой вот мелкий проступок – самое серьезное, что может с нами случиться. Ну, только малышня же верит в сказки про лес с чудовищами! А потом мне исполняется шестнадцать лет, а Ибрагиму восемнадцать, и он уезжает в Коттеджи. Говорят, это совершенно волшебное место. Он взрослый. Он самостоятельный. Но мне так жаль, что мы больше не увидимся, не будем шептаться в библиотеке или в спальне перед отбоем. Эван М. – ему семнадцать – говорит, что никто не знает, как живется тем, кто уезжает. Мне страшно. Я пишу грустные стихи и в свободное время часами снова и снова слушаю песни, которые нравились нам обоим. Но может… может, мы еще встретимся?.. * Мне скоро исполнится восемнадцать. В моем классе все уже записываются, кто куда поедет в Коттеджи. Мы мало что знаем о мире снаружи, но важно ли это? Просто каждый хочет поехать со своей компанией. Джина, например, собирается в Норфолк потому, что туда едут Антон и Тэмми. А Таня поедет в Кентербери вместе с Джеком и Лизой. Меня вызывает в свой кабинет мисс Эмили и говорит, что я в Коттеджи не еду. - У вас другое предназначение, Махмуд. Вы уже взрослый и уже готовы выполнить свой долг. Вместо Коттеджей вы поедете в клинику в Лондоне. Вам назначат помощника… Она говорит так, что я понимаю: мне оказано высшее доверие. Я спасаю людей! Мне обещают, что у меня будут самые лучшие куратор и помощник. Мисс Эмили никогда не обманывает. Мне нравится в Сент-Пол, я пишу свое сочинение, болтаю с медсестрами и донорами, сдаю кровь. Вот только мой помощник… с каждым днем я все больше убеждаюсь, что он не верит в дело, которому мы служим. Как же такое может быть?! Заганос З. тоже из Хейлшема. Он помнит те же места, что и я, и многих из персонала. Медсестра Триша была такой же суровой, когда он учился в школе, и мисс Эмили преподавала литературу у его класса… но мисс Вирджиния и мисс Клара пришли намного позже. Мы разговариваем о сочинениях, литературе, искусстве. Не сразу я замечаю, что больше всего говорю я. А он даже тему сочинения обходит стороной. Он рассказывает мне о Коттеджах, о том мире, которого я не видел – зачем?.. чтобы я захотел своими глазами увидеть что-то кроме Хейлшема и клиники?.. Почему-то чем дальше, тем больше мы спорим. Об «Истории Лизбет» - Заганос потом говорил, что фильм сентиментальный, глупый и банальный, но тот наш разговор в комнате отдыха Кэрри О. вспоминала еще долго,… никто из доноров ни разу не сомневался в том, что людям нужно служить всей жизнью. И я поневоле задумывался о том, для чего на самом деле мы живем. Для чего творчество? Я пытался жить как прежде. Сомневаться нельзя, разве я могу ставить под сомнение то, что говорила мисс Эмили о людях, которые нуждаются в помощи и не выживут без нас. Наставники часто напоминали мне, что я избранный, что у меня великая цель, и мне нужно проявить самообладание и идти к ней, как бы трудно это ни было. Отдать всё, что у меня есть, и даже больше. Но тонкая невидимая нить, которая связывает меня и Заганоса, становится прочнее с каждым днем. Я жду, когда он приедет. Мне нравятся даже наши споры о стихах, фильмах и жизни… в этом есть что-то такое – как будто раньше я спал, и только теперь проснулся. * А потом мы видим мой оригинал, и мой мир разбивается вдребезги. Нет никаких людей, которые страдают от рака, и которым помочь могу только я. Есть один несчастный, мелкий, злобный человек. Мы похожи. Даже имя почти не отличается. Он старше меня всего на шесть лет. Чем больше я узнаю о нем, тем больше мне его жаль. У Мехмета Бали есть многое, чего нет у меня – родители, которые его любят, свобода, деньги… а главное – время и жизнь. Он не умрет молодым, отдавая всего себя ради кого-то. Но ему вовсе не хочется оставить по себе след в этом мире. Наивно так думать. Заганос называет меня «невинным летним ребенком» - то ли потому, что у меня день «рождения» летом, то ли это цитата из какой-то книги, которую я не читал. Я в самом деле многого не знаю. Я запутался. * Я уже не одну ночь лежу без сна, вспоминая поездку в Хайнолт Форест Кантри и разговор о подмене. Наверное, только тогда, когда Заганос говорил, что меня ждет, я в полной мере осознал – выемки и смерть происходят не где-то в параллельном мире, а рядом, это та самая страшная реальность, после которой ничего не будет. Я не стану писателем, не увижу друзей из своего класса, они никогда не осуществят свои мечты стать кем-то. Мне уже не стоять на берегу вот этого прекрасного озера… скорее всего, я не доживу даже до двадцати лет. Если не соглашусь на этот грех, на этот безумный план. * Я уступаю, соглашаюсь, во всем слушаюсь Заганоса. Когда мы остаемся одни и я вижу почти безумный блеск в его глазах и слышу этот шепот – «Люблю тебя… живи…» я забываю о своем долге. В сентябре в Сент-Пол приезжает Томми Д. – он помощник, у него какие-то поручения в Лондоне, и в свободную минутку он заглядывает навестить тех, кого знает по Хейлшему. Я спрашиваю, знает ли он Ибрагима В.. - Ибрагим на два года старше меня, - рассказываю я. – Он высокий, темный, с карими глазами. На Распродаже он купил такую смешную шапку в турецком стиле, и все его дразнили Шапка-Ибрагим. Томми Д. морщит лоб, припоминая. - Да, помню такого парня. Я знал его. Меня настораживает, что он говорит об Ибрагиме в прошедшем времени. - Что с ним сейчас? - Завершил. На второй. Мне очень жаль, Махмуд… Оказывается, Ибрагима забрали из Коттеджей через год – поработать помощником он не успел, его сразу отправили в клинику. Первая выемка прошла уже очень тяжело, второй он не выдержал. «Понимаешь, Махмуд, девчонки говорили мне, чтобы я не затрагивал такие темы, когда буду говорить с тобой, но лучше пусть скажу я, чем ты случайно узнаешь сам. Не все клиники так хороши, как Сент-Пол, и не все врачи так добры и внимательны, как доктор Лоу. Ибрагим говорил, что у него всё в порядке… но многие из наших до последнего делают вид, что всё о'кей. Мне казалось, он даже рад был, что быстро завершит». * …Мне восемнадцать лет и четыре месяца. Мой оригинал попадает в аварию. Заганос помогает мне подготовиться к операции. Он совершенно спокоен, когда сопровождает меня на процедуры, но я помню, как дико он смеялся, когда услышал новости, как мы прижимались друг к другу, не в силах отпустить, хоть на миг. Когда мне наголо обстригают волосы – так велел доктор – Заганос подбирает прядь моих волос и прячет в карман. Меня зовут на премедикацию, мы прощаемся у двери манипуляционной комнаты. Обнимаемся и целуемся, не смущаясь от присутствия случайных свидетелей. Последнее «прощай». Закончится ли план успехом или провалом, я понимаю, что мы можем никогда не увидеть друг друга.