Ради общего блага

Со времени реформы прошло три года. Еще немного, и будет четыре года с тех пор, как я занял место своего оригинала. Мне уже почти перестали сниться кошмары. Ведь я пошел на эту сделку не только ради себя. Как министр, я интересовался судьбами бывших воспитанников донорских интернатов. В первый год мне хотелось что-нибудь разбить вдребезги от злости! Несколько человек не выдержали шока из-за таких перемен в жизни и, посчитав свое существование бессмысленным, покончили с собой. Были и те, для кого свобода стала равна отсутствию прежних запретов, и, попробовав вкус алкоголя, они быстро спивались, коротая время в компаниях, сложившихся со старых времен. Только деятельность Лиги Помощи удерживала их от того, чтобы окончательно скатиться на самое дно. И ради этого я пошел на такой риск?! Кто бы только знал, чего мне стоило спасать тех доноров, которые еще воспитывались в интернатах… да, преимущества новой технологии признали все, это было революционное решение, которое с восторгом встречал «средний класс» - да только выращивание и воспитание клонов было уже оплачено их оригиналами. И эти немалые деньги следовало компенсировать, причем бюджет министерства позволял только мизерный процент возмещения. Я тайно, через посредников, вкладывал личные средства в игру на бирже, хотя это значило ту же зависимость от Райтхена и его готовности меня поддерживать, сводить с нужными людьми и подсказывать, какие вложения дадут значительные суммы. Пару раз я воспользовался средствами, которые входили в долю жены – страшно представить, что было бы, если бы Изабелла захотела со мной развестись и получить свою часть состояния до того, как я получу деньги от сделок. А если бы она заболела, и деньги понадобились на лечение? Да семья Хантер меня бы съела, не разбираясь, почему я «съехал с катушек». Слава небу, обошлось. Но все эти финансовые игры, переводы денег на подставные счета, легализации и компенсации выжимали из меня все соки. Мой оригинал умел плавать в мутной воде биржевых игр ради своей личной выгоды, а я в этом от него отличаюсь. Другое воспитание! И что, я так ломал себя, чтобы люди настолько бездарно распоряжались собой?! Но начинался второй год, и я узнал, что парни и девушки из «элитных» интернатов понемногу стали устраивать свою жизнь. Кое-кто не решился далеко отходить от знакомого пути, оставаясь в клиниках в качестве младшего или среднего медицинского персонала или продолжая образование. Бывших помощников, кстати, на учебу и работу в медицине принимали охотно, учитывая их дисциплинированность и то, что они были не брезгливы и иллюзий о профессии не питали. Они уже знали, что такое ночные смены и капризные пациенты, и понимали, насколько отличается спасение жизни в кино и в реальности. А через какое-то время первые «ласточки» начали работать там, где мечтали еще в Коттеджах. По отчетам из Лиги Помощи, они становились продавцами, водителями, администраторами на ресепшене в маленьких фирмах. Выходит, те, кто в первый год реформы занялись проблемой адаптации доноров, трудились не зря. Дженнифер Синклер так заряжала всех энтузиазмом, что теперь никто из «обычных» людей и не догадывался, кем она была когда-то. Она выступала даже на педагогических конференциях по работе с подростками. Сэм Оуэн, прежде Сэм О. из Сондерз-траст, тоже работал над проблемами детей-клонов, женился, - кстати, на женщине не из «наших», вдове с маленьким сыном. Роза Бланш – ее я помнил как Розу Б. из Хейлшема – параллельно с работой училась и собиралась писать научный труд. Я по-прежнему думал обо всех них, как о «наших», хотя формально стал частью другого круга и, если пересекался с кем-то из Лиги по работе, играл роль, делая вид, что познакомился с ними не так давно. * Кэтрин Бриджуотер организовывала благотворительную выставку – аукцион картин. Средства от продаж были предназначены на помощь подросткам, нуждающимся в медицинской или психологической помощи. Билеты прислали всем представителям столичной прессы, бизнеса, научной и политической элиты. Естественно, мы с Изабеллой тоже оказались в числе приглашенных. За всё время, что я прожил с «женой», я так и не заявил о своих супружеских правах. Пусть я обращался с ней как джентльмен, вряд ли душевные раны, которые ей нанес настоящий Уэсли, так скоро заживут. Вряд ли она будет желать меня, «обновленного» и «изменившегося» мужа. А у меня и так хватает грехов на совести, я не могу ломать жизнь женщине, которая не виновата, что оказалась не в то время не в том месте. Подозреваю, недавно у Изабеллы кто-то появился, и этот кто-то – из творческих людей. На мероприятия, связанные с искусством, она собирается особенно тщательно. Что же… пока ее роман не грозит скандалом, меня это не беспокоит. Может, когда-нибудь мы расстанемся тихо и мирно, но для этого нужен подходящий повод и час. Выставка проходила в большой частной галерее. Я чинно шествовал рука об руку с Изабеллой, обменивался парой-тройкой фраз почти с каждым из приглашенных. Куда ни глянь, встретишь знакомого. Министр образования, репортеры из гламурных журналов… глава корпорации по производству медицинской аппаратуры, председатель благотворительного фонда… нужные люди, с каждым из которых следует что-нибудь обсудить. Картины, правда, были так себе. На мой вкус, в Хейлшеме рисовали лучше. Не по душе мне все эти попытки выдать желание выделиться за «глубокое видение мира» - различные абстракции, инсталляции и рисунки материалами, совершенно для этого не предназначенными. Я чаще останавливался у работ, в которых чувствовалась натура автора, его собственное восприятие богатства реальных цветов и форм. Особенно мне приглянулось полотно с танцующей балериной. Манера была в чем-то похожа на произведения импрессионистов, девушка казалась окутанной туманом. Другая картина называлась «Ключи от рая». Замок в фентезийном стиле, ажурная изгородь, с узором, похожим на ключи, густые заросли кустарников и цветов. Один из моих коллег обещал познакомить меня с художником. Было бы интересно. И вдруг я увидел пейзаж, до боли знакомый – то самое озеро в Хайнолт Форест Кантри и поваленное дерево. В густой траве спиной к зрителю сидел человек, опустив плечи и склонив голову, будто под гнетом вины и раскаяния. - Правда, интересная работа? – спросил меня отец Уильям, священник в одной из церквей в предместье, известный своей благотворительностью. – Автор, кстати, тоже здесь присутствует. Махмуд Тугрил, наследник тех самых Бали. Помните, дело об автокатастрофе в Бэконсфилде? - Припоминаю что-то в этом роде, - я пожал плечами. Отец Уильям продолжил: - Парня вытащили только чудом. Говорят, он чуть не умер. И была какая-то очень сложная история, то ли авто было неисправно, то ли семья просто подкупила свидетелей, чтобы наследника признали невиновным. Вот почему он взял девичью фамилию матери и долгое время жил во Франции. Но знаете, мистер Уэсли, Махмуд Тугрил очень изменился после этой истории. С тех пор его больше не видели в ночных клубах и сомнительных компаниях, он взялся за ум, занялся искусством. Я слышал, у него была амнезия, но, судя по картинам, что-то из прошлого он помнит, совесть его мучит. - Да уж, поучительная история раскаявшегося грешника, - согласился я. Махмуд. Я уже потерял надежду просто увидеть его. На фуршете гости переходили от стойки к стойке. Изабелла стояла с бокалом шампанского в руке и беседовала с тем самым итальянцем, автором «Ключей от рая». Я продолжал слушать истории отца Уильяма о том, как горе меняет людей. И тут у одной из колонн я увидел Махмуда. Заметив меня, он изменился в лице. Мы смотрели друг на друга так, будто больше никого в целом мире не существовало. - А кстати, вот и мистер Тугрил. Я вас познакомлю, - сказал священник. И, когда мы приблизились, обратился к Махмуду: - Мистер Тугрил, позвольте представить вам министра Уэсли. Господин министр заинтересовался вашими картинами. - В-в самом деле? – на бледных щеках вспыхнул яркий румянец. - Мне очень понравился пейзаж с Хайнолт Форест Кантри. Я летом время от времени там бываю. Светский тон, ничего не значащие фразы… и это в то время, когда мне хотелось обнять его, моего единственного, и сказать, что теперь я никогда, никогда больше никому не позволю разлучить нас! Не помню, о чем мы тогда говорили… кажется, мы вместе прошли к одной из стоек и взяли по бокалу лимонада, а потом я предложил выйти на крыльцо покурить. - Я не курю, мистер Уэсли, но выйду вместе с вами, неохота прерывать такой интересный разговор, - сказал Махмуд, опустив взгляд. На улице не было никого, но об осторожности я не забывал. У стен тоже могут быть уши. А на таком мероприятии полно ушлых личностей с камерами, которым может стать интересно, почему министр здравоохранения о чем-то шепчется с начинающим – хоть и весьма перспективным – художником. Я щелкнул зажигалкой и закурил. Мы стояли рядом и молчали. Но и этого было достаточно. Слова были больше не нужны. Достав из нагрудного кармана пиджака ручку и свою визитку, я рядом с рабочими номерами записал личный, который знали только родители и Кэт. - Позвонишь по этому. Махмуд улыбнулся. - Обязательно. Через какое-то время мы вернулись в галерею. Я пообщался с представителями прессы, поговорил с Кэт…. Томми был с ней. Правда, на светских мероприятиях он до сих пор чувствует себя неловко, и это заметно. Хотя он классный спортивный инструктор, те подростки, которых он недавно учил, уже получили несколько наград на спортивных конкурсах. Интересно, подозревает ли Томми, почему на самом деле его жена общается со мной так мило, будто со старым другом? Впрочем, это неудивительно, что у каждого из нас есть свои секреты и свои скелеты в шкафу.