Ради общего блага

Видеться только по выходным вскоре показалось слишком мало. И я уговорил Заганоса приезжать ко мне, когда стемнеет. Он возражал поначалу – для того ли мы нашли друг друга, чтобы прокрадываться, будто крадем эти минуты вдвоем… но все же не выдержал. Ждал, когда я позвоню или напишу, что у меня закончились занятия на второй смене, приезжал затемно, оставался на ночь и уезжал на рассвете. Никто не должен узнать, что мы вместе. У него жена, родители, политика – всё, что он унаследовал от своего оригинала. Самое страшное, политика… Ведь не ради себя же он занял должность министра. И я не думаю, что мои родители будут в восторге, если узнают, что я встречаюсь с мужчиной. Я старательно убирал следы того, что иногда живу в квартире не один. Вовремя бросал постель в стирку, мыл посуду – при том, какой я тощий, никто не поверит, если я скажу, будто ем за двоих!.. Прятал подальше в шкафы всякие мелочи, которые у меня забывал любовник, в спешке собираясь домой по утрам. Почаще выносил мусор, чтобы никто не увидел стаканчиков из-под кофе с окурками и пеплом. Да мало ли, что может выдать, что у меня кто-то появился! Как-то раз мама, заглянув в гости, увидела у меня на столе фиолетовую чашку со стилизованным восточным узором, и всего лишь спросила: - О, новенькая? Где купил? - Подарили, - как можно более беззаботным тоном ответил я, а внутри уже всё похолодело. Мысли метались по одному и тому же привычному пути. «Так, себя я в порядок привел… одежда и белье в стиральной машине, мусор вынес, на балконе убрался… чашка – это мелочи, диски с тяжелым роком слушаю я, рисунки – кто их заметит, у меня вечно валяются целые пачки и своих, и чужих… а те, на которых Заганос меня нарисовал спящим, я спрятал или не спрятал?! Блин!!!». И так вот всегда. Ну, мало ли каким одеколоном от меня пахнет. То, что флаконов с шампунями и гелями в ванной стало в два раза больше – ерунда. А может, не ерунда, вдруг мама заметит, женщины замечают такое. Главное, чтобы отец ничего неладного не заподозрил. Он более-менее смирился с тем, как я живу. Конечно, скромный преподаватель и начинающий художник его амбиций не потешит, зато жизнь без скандалов и опасных историй – тоже хорошо. Поэтому чаще я ездил к родителям, чем они ко мне. Это всех устраивало, и я мог надеяться, что никто не догадается. Эти моменты счастья были чем-то слишком личным. Даже если бы я мог сейчас увидеться и поговорить с близкими друзьями из прошлой жизни, я и то вряд ли бы решился рассказать. Только когда я оставался один, выезжая на природу порисовать, или сидел дома за столом, готовясь к занятиям, я перебирал в памяти драгоценные моменты встреч. Когда выдавалось свободное время, Заганос писал мне сообщения, и мы договаривались увидеться. Ожидая его, я занимался обычными своими делами. Готовил что-нибудь, заканчивал планы занятий и наброски, слушал музыку. Но чем бы я ни был занят, я каким-то шестым чувством ощущал его приближение – задолго до того, как слышал шаги на лестничной клетке и звонок в дверь. Мы начинали целоваться уже в прихожей, с трудом вспоминая, что нужно закрыть дверь, и неохотно отрываясь друг от друга. Удивительно, но почему-то после такой пылкой встречи мы тут же заводили разговор о том, что нового у нас случилось за те дни, когда мы не виделись, или вообще о посторонних вещах. Хотя Заганос говорит, что отвлекает меня на болтовню нарочно: «Я же знаю твой характер, ты начнешь мне доказывать, как цинично я обо всем рассуждаю, мы будем друг друга, так сказать, покусывать. После такого и секс горячее». Я на такое только смеюсь. Ему нравится, когда мы в шутку спорим, как прежде, секс тут ни при чем. Тем более, до этого не каждый раз доходило. Бывало, Заганос приезжал ко мне таким уставшим, что просто засыпал, когда мы, поужинав, сидели перед телевизором, пили чай и смотрели кино. Я представляю, как надо вымотаться, чтобы дремать под исторический боевик с криками и звоном мечей. Но и засыпать вместе было хорошо. Прижиматься друг к другу, даже во сне обнимаясь… зная: никто уже нас не разлучит, никогда, ни за что. А ночи любви… от нежности прикосновений меня пробирала дрожь. Я лежал, закрыв глаза и глубоко дышал, когда Заганос проводил ладонями по моим бокам, касался губами шрамов, терся щекой о мое плечо. Мне нравилось чувствовать на себе тяжесть его тела, чувствовать, что мы становимся единым целым, обхватывать его руками и ногами, умолять: «еще… еще… не бойся, ты не сделаешь мне больно…». И когда блаженная судорога пробирала всё мое существо, ни наше прошлое, ни будущее уже ничего не значили. Неважно, кто мы. Важно только это притяжение… Ночи были сказкой. Звонок будильника возвращал в реальность. Заганос поднимался, и, накинув халат, шел на кухню, включал чайник, наливал себе кофе, потом курил на балконе. Возвращался, сидел какое-то время с блокнотом, делая наброски. А потом, перекусив на скорую руку, снова приходил ко мне и сидел на краешке дивана. В такие минуты я его не трогал. Досыпал последним неглубоким сном – как же я не люблю рано вставать… да и просто я понимал, что такие минуты необходимы. Я ведь тоже живу чужой жизнью и несу на себе груз ошибок, которые не я совершал. Позже мы приводили себя в порядок, прощались – и, всякий раз, когда мы обнимались на прощание, я вспоминал наш последний вечер в Сент-Пол. * Так мы прожили почти год. Встречались у меня, тайком, иногда выезжали в отели или на прогулки, но, естественно, планировали маршрут так, чтобы не попасться на глаза знакомым. Выбирали какие-то пустынные места, где можно было побродить, не опасаясь свидетелей. Один раз мы выбрались на заброшенный пляж. Весна была уже в разгаре, но от моря все еще веяло прохладой. Старые лодки с облупившейся краской будто тонули в песках. Мы ходили долго, молча… Уже позже, в машине, Заганос достал из бардачка маленький листок для заметок и написал: «Сюда многие из наших часто ездили на прогулки, когда жили в Коттеджах или работали помощниками. Меня до сих пор тянет в эти края». - Вот как, - прошептал я, склоняя голову ему на плечо и касаясь кончиками пальцев его руки. Он щелкнул зажигалкой, сжигая листок, а затем закурил. Позже, оказываясь наедине, мы часто так переписывались, вспоминая Хейлшем и тех, кого потеряли – и сжигали листки. Забыть о том, какую цену мы заплатили за свое счастье, даже через пять лет невозможно. Да и через десять лет мы вряд ли забудем. И через двадцать. А в начале июня прогремел гром. В желтой прессе появилось наше фото на балконе отеля для влюбленных парочек. «Сенсация! Лейтон Уэсли, всем известный представитель консервативной партии и защитник традиционных ценностей, встречается с юным любовником!».