Ради общего блага

Звонок от отца прозвучал неожиданно. Странно, мы ведь говорили всего несколько дней назад, а он редко общается со мной больше чем раз в неделю. К чему ему сын, для которого навсегда закрыта карьера в бизнесе и политике? Мои скромные успехи на другом поприще для него ничего не значат. - Да, папа? – рассеянно сказал я, приняв вызов. - Ты опять за свое, Мехмет?! – давно в его голосе не было такой злости. - О чем ты? – в недоумении переспросил я. - Он еще спрашивает, о чем речь! Я так и знал, что такие мозги никогда на место не станут. Тебя снова полощут во всех таблоидах, а ты строишь из себя невинного ягненка. Господи, Мехмет, тебе же не пятнадцать лет, да и я моложе не становлюсь. Отец бушевал, гневно обвиняя меня в каких-то неведомых мне грехах, а мне было его жаль. Годы и нервы, конечно, берут свое. И по нему сильно ударила та история пять лет назад, он до сих пор не смирился с ограничениями, ценой которых ему удалось спасти наследника от много худших неприятностей. Я сильнее сжал телефон, другой рукой вытирая со лба холодный пот. А если выплыла правда, что я на самом деле не настоящий Мехмет Бали?! - Что молчишь, Мехмет? – продолжил отец. – Или, скажешь, что журналисты всё выдумывают, будто ты спишь с Лейтоном Уэсли? Да что же это за позорище. Ладно, у нас свободная страна, но головой бы думал. Если тебя на мужиков потянуло, не мог найти себе кого-то неженатого и не такого известного?! - Мы любим друг друга… - прошептал я, понимая, что для такой рациональной и жесткой натуры, как Касим Бали, любовь вовсе не аргумент. - Бред! Что у вас общего? Он в два раза старше тебя. Он солидный человек с карьерой, о которой вся страна говорит! Это не то, что заниматься всякой мазней. И ты думаешь, ему нужен сопляк, с позорным прошлым и несерьезной работой? Скорее бы я поверил, что ему наши капиталы нужны. - Лейтон со мной не из-за денег! Пап, это не то, что ты подумал… - я не мог подобрать слова. Не расскажу же я правду. – Лучше скажи, мама уже знает? Как она восприняла? Больше всего я теперь волновался из-за матери. Конечно, по сравнению с выходками моего оригинала связь с мужчиной – не такой уж проступок. Но то, что мой любовник занимает такую должность, и нам из-за этого покоя не дадут… Отец молчал, и ожидание выбивало меня из сил. Наконец он с горечью признался: - Айлин на твоей стороне. Как всегда. Утешается этими романтическими бреднями, что любовь не выбирает. Но неужели ты не понимаешь, Мехмет, возраст есть возраст. Все эти операции, и прежние, и нынешние, могут придать сморчку вид свежего персика, да только опыт человека и взгляды на жизнь остаются какими были. Пятьдесят лет есть пятьдесят лет. Ну, бес в ребро, вызовет интерес свежее личико и молодое тело, а дальше? Я прошелся по комнате. Сел за стол, придвинул блокнот ближе к себе, машинально рисуя какие-то узоры. Я не знал, не знал, чем успокоить родителей, как утешить. Получалось только невнятное: - Пап, но я же не пью, не употребляю всякую дрянь, ни над кем не издеваюсь. Да если бы Лейтон не был политиком, на нас бы никто внимания не обратил… и если мы и попали в газеты, то случайно. Мы оба хотели, чтобы про нас не знали. - Да уж, в твоем случае «не пью и не прожигаю жизнь в ночных клубах» уже прогресс! Я не знаю, что с тобой делать, просто не знаю, - гнев в голосе отца сменился печалью и усталостью. - Всё наладится,… вот увидишь, всё как-нибудь будет… Он ничего не ответил, просто сбросил вызов. * Прошлое моего оригинала все-таки догнало меня. Даже спустя годы. Опубликовав сенсацию о «тайной жизни министра Уэсли», авторы статей встряхнули и «мое» прошлое, вспомнив пару-тройку давних скандалов и обещая читателям новые жареные факты о крутом наследничке, который теперь притворяется милашкой. Из «Центра развития» меня попросили уйти якобы по собственному желанию. «Вы же сами понимаете, мистер Тугрил, пока о вашем прошлом знало только руководство, это еще куда ни шло. У нас нет никаких претензий к вам лично, но родителям учеников может не понравиться, что о наставнике их детей пишут в сомнительных изданиях и в таком тоне». …Я сидел на полу посреди комнаты, обхватив колени руками. Еще недавно у меня была нормальная, спокойная жизнь обычного человека. Теперь – родители с опасением относятся ко мне и моим поступкам, и пройдет немало времени, прежде чем мы успокоимся и сможем нормально говорить друг с другом. Работу я потерял. И это всё за пару дней! - Главное, что мы живы, Махмуд. С этим мы справимся, - Заганос сидел рядом со мной, обнимая меня. Он приехал ко мне через день после того, как всё случилось, хоть я и уговаривал его не приезжать, не рушить карьеру окончательно. Пусть бы хоть одному из нас повезло больше. Я сразу же подумал: а вдруг кто-то будет копать глубже, вдруг всё вскроется, вдруг кому-то покажется подозрительной «внезапно вспыхнувшая страсть», а от этого сомнения потянутся ниточки в Хейлшем, Сент-Пол, Гринвичский центр. Лучше мне отказаться от моей любви, чем видеть, как из-за меня пострадают другие. Но Заганос не собирался так просто оставлять меня. - Ты можешь всё потерять из-за меня! – убеждал его я. – Получится, твой труд пропал зря. - Шшш. Спокойно, милый… я уже всё решил. Эти уроды хотели меня утопить, так я сыграю против них их же картами. Выступлю в поддержку нетрадиционных семей. Сделаю рекламу новому проекту. Представь себе, как обрадуются бездетные пары, когда узнают, что скоро специально для них в клиниках введут программу искусственного выращивания детей. И ведь девиз тот же, «всё ради общего блага». Просто один дополнительный момент. Заганос говорил об этом совершенно спокойно и уверенно. Но меня все еще трясло от волнения. - А если не получится? - И что? Главное я уже сделал. С Изабеллой мы вчера всё решили. У нее есть человек, к которому она уже давно хотела от меня уйти. Мы расстаемся красиво, она не пострадает. Позже я тебе расскажу еще кое-что… - он взял меня за руку и провел пальцем по моей ладони, будто выводя невидимый рисунок. Это был один из наших тайных знаков: намек на то, что речь пойдет о событиях из жизни «до» и об этом мы можем только переписываться и тут же сжигать листы. - Расскажешь. Только… ты уверен, что нам стоит оставаться вместе? Меня попросили уйти из престижной студии. А если в газетах и в сети опять начнут ворошить мое прошлое, что мне останется делать? Сидеть на шее у родителей или у тебя? Веселая будет жизнь, - я покачал головой. - Ты же знаешь, что ты не виноват, - с намеком, понятным только нам двоим, ответил Заганос. – И жить на проценты от своей части семейного капитала – вовсе не значит сидеть на шее. Мы сможем поговорить с Кэти, она найдет для тебя работу в интернате или в Лиге Помощи. А о сплетнях не беспокойся. Я знаю, кому что пообещать, и кому о каких событиях напомнить, чтобы тебя не трогали. У каждого есть свои грешки и слабости. Когда он говорил о том, чтобы повлиять на людей, его голос был похож на шипение змеи. Так странно – столько нежности в отношении ко мне, и в то же время… Я еще в Сент-Пол понял, что ради нашей любви он готов пойти на всё. В рыцарских романах любовь, готовая преодолеть любые препятствия, кажется высшим счастьем. В них слова «ради тебя я решусь на что угодно» звучат волшебным заклинанием. Но в реальности от этого иногда становится страшно. Я молчал, закрыв глаза и чувствуя знакомое тепло, знакомый аромат одеколона с нотками зеленой мяты и лаванды, едва ощутимый запах дыма. На словах так просто отказаться от всего, что нас связывает, и в то же время в этих объятиях хочется остаться навсегда. Не оставляй меня, не оставляй, что бы я ни говорил. - Махмуд… неужели ты хочешь, чтобы я ушел? Я больше не нужен тебе? Может, тебе противно, когда я прикасаюсь к тебе? – шептал Заганос с тем пылом, который я не часто слышал в его голосе, разве что в наши ночи любви. – Скажи, что я тебе противен, и… - Я не могу так сказать! – в отчаянии возразил я. - Значит, всё остальное уже неважно. Пусть люди думают, что хотят. А я буду с тобой. До самой смерти. - Не говори так. Меня пробирала дрожь. В нашей новой жизни думать о смерти было страшно. Мы прижались друг к другу, обнявшись, и никакая сила не могла заставить нас разомкнуть этот круг, защищающий от всех страхов и сомнений. Нет, как же можно расстаться, только не теперь! - Махмуд, я больше не хочу притворяться, что мы чужие. В этом я обманывать не могу, это меня убивает… - Заганос коснулся губами моей шеи. – Ты станешь моим мужем? Он почти умолял об этом, как тогда, когда говорил, что хочет принадлежать мне по-настоящему. И разве мог я сказать «нет»? Даже если о нас будут говорить еще больше. Пусть. И, глубоко вдохнув и выдохнув, зажмурившись, будто перед тем, как нырнуть в глубину, я тихо ответил: - Да. Той ночью мы любили друг друга так, как если бы каждая минута могла стать последней. Но наутро впервые за этот год нам не приходилось спешить, расставаться, пока никто ни о чем не догадался. Странно, но почему-то мне стало легче на душе. Одной ложью меньше… * Утром Заганос сидел за столом на кухне, разложив перед собой листки, карандаши и ручки, и поставив рядом пепельницу. - Хоть бы подождал, пока я завтрак разогрею! – проворчал я. – Оделся как попало, не причесался, зато уже сигарета в зубах и телефон в руках. Он только засмеялся. - Мы еще не расписались официально, а ты отчитываешь меня так, будто мы женаты лет двадцать. Не переживай. Я назначу интервью и съемки, встряхну кое-какие связи, чтобы тебя оставили в покое, а тогда можно и про завтрак подумать. Только сначала кофе. Я поставил в микроволновку блюдо с выпечкой «бурек» (1), выставил время, обернулся, и, выхватив чистый стикер из беспорядочно разбросанных листков, написал: «Видела бы тебя сейчас Клювастая!». «Ее бы удар схватил от ужаса!». Уже привычно щелкнула зажигалка. Сейчас наши тайны и секреты впервые за всё это время вызывали улыбку. Это наше прошлое. Каким бы оно ни было, и пусть мы его скрываем ото всех – воспоминания оживают во взглядах и жестах, понятным только нам двоим. Мы выживем и будем беречь друг друга. Вопреки всему.