На страже Ферелдена

      Жидкость, которая была в Чаше Посвящения, не была похожа ни на что. Это был вкус гноя, гнили, горелого мяса, пыли, пепла и серы. Это был вкус магии, лириума и кошмаров. Это был вкус боли, смерти и возрождения.       И Алистер мог бы поклясться, что это варево он не глотал. Оно просто застряло у него в глотке; он еще успел подумать «как странно, почему оно не падает внутрь», как тут настала темнота.       В этой темноте был шепот, крики, нечленораздельная брань, рычание и стоны. Затем сбоку оранжевым зачадил свет, и стало можно что-то рассмотреть. В этой темноте была жизнь. Кто-то шел, кто-то полз, кто-то хромал. Узкий проход, вонь, ругань, лязг оружия, снова ругань. Вокруг камень — стены, пол, потолок, все из камня. Затхлый влажный воздух.       Его потащило куда-то вперед, а потом наверх, и они вышли в огромную пещеру, освещенную чем-то ярко-алым и обдающим жаром. Вокруг были порождения тьмы — десятки, сотни, тысячи, и над ними вдруг раздалось нечто, похожее на голос. Алистер не понимал ни слова, но был уверен, что это разумная речь. Он хотел посмотреть туда, где раздавался голос… и в эту секунду пришел в себя.       Над ним стояли Дункан и Риордан — тот Страж из Джейдера, что встретил их в Денериме. Дункан встревоженно вглядывался в Алистера, и в линии его губ угадывалась печаль. В голове били в колокола, все плыло и мелькало, а во рту стоял этот… вкус. Через пару мгновений где-то справа застонала Амелл. Алистер собрался с силами, привстал и посмотрел на нее. Ей помогал подняться Страж Фердинанд, маг-целитель из Белого Шпиля — про него тогда упоминал Дункан.       Долийка, другой рекрут-новичок, проходившая Посвящение вместе с ними, признаков жизни не подавала.       — Поздравляю, вы теперь оба — Серые Стражи, — произнес Риордан, торжественно, но без какой-либо радости в голосе.       Вкус во рту стал сильнее. Алистер сглотнул и заставил себя подняться на ноги. Еще раз посмотрел на эльфийку. Глаза ее были широко открыты, белки глаз изменили цвет на грязно-серый. На лице застыло то ли облегчение, то ли удивление. Странно, но пришло воспоминание об Эрвиль, хотя они были совсем не похожи — Эрвиль была хрупкая и маленькая, а эта долийка, насколько он успел ее узнать, была крепкой, выносливой и за словом в карман не лезла.       «Значит, Посвящение может убить», — как-то отстраненно подумал Алистер. Ни печали, ни жалости не было. Колокола в голове затихли, на смену им пришло отупение.       Затем они с Амелл пошли в кабинет Дункана. Дункан налил им обоим бренди; бренди был пахучим и, кажется, хорошим, только пить не хотелось. Хотелось то ли набить кому-нибудь морду, то ли чтобы все его оставили в покое.       Но Дункан и Риордан не отпускали их, а говорили. Говорили много такого, что, должно быть, доступно только прошедшим Посвящение. Про Вейсхаупт и Первого Стража, который фактически захватил власть в Андерфелсе. Про Софию Драйден, из-за которой Стражей когда-то выгнали из Ферелдена. Про свою короткую жизнь и кошмары. Про Древних Богов, Моры и архидемона. Про короля Кайлана и тейрна Логейна. Про то, как их мало. Про то, что они вынуждены охранять свои секреты. Про долг и самоотречение. И про цену, которую приходится за все это платить.       В любое другое время Алистер бы засыпал их вопросами и непременно ввернул бы парочку-другую дурацких шуток. Но сейчас только сидел и слушал. Украдкой посмотрел на Амелл; по ее непроницаемому лицу невозможно было прочитать ничего. В этот момент он позавидовал ее навыку носить маски.       Амелл иногда задавала вопросы, и Дункан старался ответить на них как можно более подробно. Последний ее вопрос касался кошмаров, Алистер толком не понял, что-то про связь с Тенью, про духов и демонов. Дункан и Риордан переглянулись и признались, что не знают.       Наконец их отпустили.       Выходя из кабинета, Амелл сильно сжала его руку. Ее лицо по-прежнему не выражало ничего.       В первую же ночь Алистер в полной мере вкусил, что такое кошмары Стражей. Он видел, как порождения тьмы сидели вокруг костра и что-то… жрали, хотя на самом деле то, что они делали, было мало похоже на процесс поглощения пищи. Они вонзали зубы во что-то, покрытое кровью и шерстью, рвали мускулы и жилы зубами, довольно скалились и, кажется, смеялись — если это можно было назвать смехом. Двое были похожи на тех, кого он видел на болотах, еще двое были поменьше ростом, с заостренными ушами и уродливо выступающей вперед огромной челюстью. Сзади раздался гортанный рык, и к костру подошло огромное чудовище с рогами, не похожее ни на что, что Алистеру приходилось видеть. Рогатый странно передвигался на ногах размером с бычье туловище — выгибал спину и шею, как для прыжка, но вместо прыжка поджимал ноги и делал шаг. Рогатый еще раз зарычал и показал пальцем на Алистера. Другие порождения тьмы оторвались от жратвы и тоже посмотрели на него — или на то место, где он был.       С криком он проснулся. Спальня была освещена парой свечей. Амелл не спала. Она — в одной нижней рубашке — сидела возле стола с книгой в руках. Он хотел было спросить, почему она не спит, но в ее глазах прочел все. Ей тоже это приснилось.       Какое-то время они смотрели друг на друга, не говоря ни слова, но все понимая. Затем Амелл вздохнула, отложила книгу, встала и забралась в кровать. Он обнял ее за плечи и притянул к себе. Кожа Солоны на ощупь оказалась прохладной, должно быть, она замерзла, пока сидела. Он лежал тихо, не шевелясь, пока не почувствовал, что она заснула. Тогда он тихонько выбрался из кровати, подошел к столу, где стоял сундучок с зельями, и — презирая себя за это — одним глотком опустошил флакон лириума.       Лег снова в кровать, закрыл глаза и попросил Создателя — без особой, впрочем, надежды — чтобы в эту ночь снов больше не было.       Но, как и многие молитвы Алистера, эту Создатель тоже не услышал.       Следующие несколько дней оказались веселее некуда.       Он почти не спал. Стоило ему заснуть, как он видел порождений тьмы. Было бы еще ничего, наблюдай он за ними со стороны, но каждый раз в этих снах он сам был… этим. Он жрал с ними, ругался, дрался, чесал подмышки, облегчался в углу, охотился, убивал. Иногда было так темно, что почти ничего не было видно. Иногда горели факелы и костры. Иногда вдалеке текла лава, дающая тусклый красный свет. Иногда стены светились сами.       Наверное, из этих снов можно было бы достать ценную информацию, чему-то научиться, что-то обнаружить. Но вскоре ему стало все равно. Он просто хотел выспаться. Дункан посоветовал ему потерпеть: мол, кошмары часты у новичков, только-только принявших Посвящение, но затем снятся все реже и реже. Потом полегчает, пообещал Дункан. Алистер хотел надеяться, что это правда. Потому что если так постоянно жить, можно и с ума сойти, пожалуй.       Как там говорил Дункан? «Быть Стражем — значит нести особую миссию. Но цена за это высока». Возможно, цена не была такой уж высокой, уговаривал себя Алистер. Просто она оказалась высоковата ему.       Поговорить об этом было особенно не с кем. Других Стражей он пока не знал, Дункану в слабости признаваться не хотелось, а Амелл… Амелл и самой приходилось несладко. Она тоже почти не спала, ходила бледная, замкнутая и молчаливая. Оставалось одно: тренироваться. Капитан Ларрит, один из его наставников в Борншире, как-то сказал: не знаешь, что делать — тренируйся. Возможно, проблемы твои не решатся, зато будешь лучше владеть мечом. Алистер нашел этот совет дельным, и с тех пор прибегал не раз.       Так он и делал здесь, в Денериме, в штаб-квартире Стражей: брал меч и щит, шел в зал для тренировок, или во двор, когда погода позволяла. Прыгал, бегал, отрабатывал удары и защиту. Старался быть еще чуть сильнее, чуть быстрее, чуть яростней. Главное — меньше думать.       И он бы справился с кошмарами, наверное. Но вот лириум… Лириум не отпускал. После последнего флакона стало хуже. Вернулись головные боли — это бы еще ладно, но начали болеть и дрожать руки. Серьезно, дружище Алистер? Щитник с дрожащими руками?       И примерно через две недели после Посвящения его… накрыло. Он проснулся, снова от кошмара, голова раскалывалась, шея и грудь покрылись потом. Амелл в спальне уже не было — значит, утро было уже не раннее. Алистером вдруг овладело отчаяние — огромное и безграничное. Не жалость к себе, нет. Просто все потеряло смысл.       Он понял, что не хочет вставать с постели. Ни сейчас, ни позже. Никогда. Не хочет, и все. Не за чем. Ничто ничего не изменит. Он проживет еще один бессмысленный день, и все. Это было похоже на то мрачное состояние там, в Кинлохе, когда его лишили лириума, только тогда его поддерживала ненависть к Ордену, а здесь не было даже этого.       Ничего не было. И никого вокруг.       Все же он заставил себя. Встал, оделся, пошел в тренировочный зал. И все это время думал о лириуме. Лириум бы сейчас пригодился как никогда.       Глаза слезились, но он вроде не плакал, скорее злился. Ему хотелось достать меч и начать крушить все вокруг, найти дорогу своему гневу, а потом напиться в какой-нибудь таверне, желательно погрязнее, и ввязаться в драку — не чтобы победить, а чтобы почувствовать боль. Алистер ощущал себя почти мертвецом — не потому, что текущая по его венам скверна быстрее приближала его к смерти, а потому, что в нем как будто исчезли все чувства.       Куда он шел? Зачем? Кому это надо? Он с трудом мог ответить на эти вопросы. Когда-то все было иначе. Когда-то он жаждал служить чему-то высокому, чему-то благородному. Защищать, заботиться, оберегать. Надеялся, что, став Серым Стражем, поменяет свою жизнь, что он наконец-то обретет цель. Но все осталось по-прежнему. Добавились только кошмары по ночам и одиночество.       Если бы кто-то, в ту самую минуту, спросил Алистера, о чем он думает, он бы ответил, что чувствует себя преданным.       А может быть, он зря захотел слезть с лириума? Когда он принимал его, жизнь была проще. Принимать существующее положение вещей было проще. Смиряться было проще. Он не задавался вопросами, ответа на которые все равно нет.       Он вдруг понял, что хочет спать. Просто лечь на кровать и проспать целую ночь, не просыпаясь от чудовищных видений. Дыхание Создателя, разве многого он просит?       Голова болела, руки ломило и выкручивало, меч и щит отяжелели. Он снял их и поставил к стене. А потом сел — скорее упал — сам, чувствуя, что весь дрожит и куда-то уплывает. Каменная стена холодила спину, и это было единственное, что сейчас соединяло его с реальностью.       — Ну, ну, — раздался мягкий голос с сильным орлейским акцентом. Алистер с трудом разлепил веки. Над ним склонился Фердинанд де Соссюр, тот маг-целитель, у которого училась Амелл. Волосы, уложенные в аккуратную прическу, у него были все седые, хотя сам он был еще не стар, примерно сорока лет. — Все будет хорошо, молодой человек. Дай-ка я на тебя посмотрю.       Фердинанд сел на корточки напротив Алистера, положил ладони — теплые и чуть влажные — на его щеки. Рассмотрел глаза, внимательно во что-то вглядываясь. Вытер слезы. Попросил вытянуть руки вперед и чуть подержать. Руки — что и следовало ожидать — дрожали. Фердинанд тепло улыбнулся, но глаза оставались серьезными — так смотрят целители, которые сообщают пациентам не слишком хорошие новости.       — Ну что, молодой человек. Будем избавляться от поводка Церкви?       — Что?       — От зависимости, говорю. Не передумал? Судя по всему, пора.