На страже Ферелдена

      Спал он поверхностно и нервно, но кошмары с порождениями больше не снились, и то хорошо. Утром его разбудил Фердинанд; судя по темноте за окном, было еще рано.       — Хорошие новости, молодой человек, — слова с орлейским акцентом лились в уши, как липкая патока — не знаешь, то ли приятно, потому что сладко, то ли мерзко, потому что приторно. — Твоя кровь почти чистая. Прописываю тебе прогулку на свежем воздухе и поупражняться в зале.       Маг помолчал, смотря на Алистера сверху вниз, и добавил серьезно:       — Бежать не советую. Тебя приказано не выпускать из особняка. Поймают — на цепь посадят.       Увидев его ошалевшее лицо, рассмеялся.       — Нельзя же все принимать за чистую монету, молодой человек! У нас в Белом Шпиле храмовники, хм, не отличались сообразительностью. Вижу, их ферелденские коллеги недалеко ушли.       Это было слегка обидно, но все же Алистер не мог не рассмеяться в ответ.       Фердинанд принес ему одежду, чистую, почти не ношеную, сложенную аккуратной стопкой. Стеганка темно-зеленого цвета, штаны из тонкой шерсти (даже слишком тонкой, по мнению Алистера) и сапоги. Должно быть, взято из общих запасов.       Он позавтракал в общей столовой — поскольку было рано, там больше никого не было, но Алистер был этому даже рад. На завтрак дали пшенку с говядиной; обычно он съедал полную тарелку, но сегодня еда показалась ему слишком жирной. Затем пошел во двор и долго-долго там гулял, вышагивая туда-сюда, несмотря на непогоду. Вчера было сухо и солнечно, сегодня же небо заволокли тучи, темные, свинцовые, отяжелевшие, а ветер дул рывками — похоже, к обеду накроет снегопад, а то и метель. Стеганка жала в плечах и не сильно грела, но он не торопился в тепло: стылый воздух отрезвлял, а ветер успокаивал ноющие виски и затылок. Становилось легче.       Окончательно замерзнув, вернулся в особняк и упражнялся в зале. Хотел взять, как обычно, меч и щит, но слишком быстро устал, и оставил один щит. Но даже одному щиту был зверски рад. Слабость еще осталась, но у него — сиськи Андрасте! — снова был контроль над своим телом!       А потом ноги сами отнесли его в часовню.       Там никого не было, кроме двух сестер, но и они вскоре ушли (судя по накинутым плащам, куда-то в город).       Наступила тишина — живая, звенящая, прозрачная. Ветер подвывал сквозь ставни, слышались чьи-то голоса в отдалении, о чем-то перешептывались молитвенные свечи. Алистер сел на лавку. Дерево на ощупь было холодное и отсыревшее; в часовне Башни Кинлох лавки были из камня, и тоже вечно холодные и влажные, хотя помещение и старались протапливать.       Зачем он пришел сюда?       В Кинлохе Алистер редко заходил в часовню по собственному желанию. В Борншире еще молился, когда только-только приехал; потом перестал. Не то чтобы потерял веру в Создателя — он и так знал, что Создатель ему не поможет — скорее, потерял веру в целительную силу молитв как таковых. Преподобные матери учили, что молитва исцеляет сама по себе: делает тебя чище, избавляет от навязчивых мыслей, гнева и уныния. Может, кого-то и избавляла. Алистеру не помогло.       Зачем ты здесь, дружище Алистер? Хочешь попросить о чем-то? И о чем же? Направить на верную стезю? Но он больше не храмовник, он Серый Страж. Об исцелении? Но ему уже лучше. О семье? Для него это невозможно.       Тогда зачем?       Он встал и подошел ближе к алтарю. Вгляделся в лицо Андрасте. Статуя была вырезана из дерева, и не очень умелыми руками. Лицо святой умиротворено и пусто, руки протянуты к грешникам.       Се бездонная бездна, колодец всех душ.       Из сих изумрудных вод рождается новая жизнь.       Приди же ко мне, дитя, дай тебя обнять.       В моих объятьях ― Вечность.       Он не знал, сколько он стоял так, смотря в глаза Андрасте. Может, несколько минут, может, целый час. Мыслей не было. Внутри царила пустота, приятная, освобождающая, подготавливающая к чему-то. Как при молитвенном бдении.       Может, за тем и пришел? Побыть наедине с собой и с Создателем?       Он почти не удивился, когда услышал легкие шаги за спиной, одновременно почувствовав знакомую магическую энергию. Амелл — в новенькой синей робе, утепленной белым кроличьим мехом, пахнущая вербеной и вереском. Встала рядом. Вгляделась в статую Андрасте. Ничего не говорила и не делала, просто стояла рядом.       Накатило острое желание обнять ее, почувствовать ее тепло — но прежде, чем он успел протянуть руку, она сама его обняла. И сразу стало хорошо. Правильно. Так, как должно быть.       Он уткнулся носом в ее шею, нежную и горячую — жест не скорби, а, напротив, тихой радости. Амелл не возражала. Прижалась только крепче.

***

      Алистер посмотрел на Фердинанда снизу вверх, ощущая себя то ли кретином, то ли нашкодившим ребенком.       — Как я, целитель? — спросил он. Он хотел, чтобы вышло легко и бодро, но получилось тяжело и устало. — Судя по всему, хорошо?       Фердинанд улыбнулся.       — Целители не говорят «хорошо», Алистер. Целители говорят «стабильно». «Стабильно» всегда лучше, чем «непредсказуемо». Даже если «стабильно плохо».       — Так у меня «стабильно плохо»?       — Нет. Все прошло в рамках нормы. Правда, твой последний кризис меня испугал.       — Тот самый, когда я орал, что я дракон? — рискнул спросить Алистер.       Фердинанд пропустил его сомнительную шутку мимо ушей.       — Твоя зависимость оказалась сильнее, чем это можно было ожидать после всего четырех лет службы. Если, конечно, ты принимал прописанную дозу, а не увеличивал ее? — кустистые брови с сединой чуть нахмурились.       — Прописанную, — подтвердил Алистер. — Пару раз прикупил у трактирщика, когда собственные флаконы разбил. И еще был один раз… хотелось просто забыться. И все.       — А потребность росла? Никогда не хотелось принять лишний флакон?       Алистер задумался.       — Иногда хотелось, чтобы справиться со страхом, или чтобы успокоиться. Но каждый раз это было как раз перед очередным приемом.       — Хм-м, — протянул Фердинанд. По тону было непонятно, верит он ему или нет.       Рука Амелл сжала ладонь Алистера чуть сильнее. Он ощутил вину. Мало ей собственных забот, нужно было еще и навесить его проблемы? Хотя… она бы и так узнала. Нашла бы способ.       — Почему так произошло? — спросила Амелл.       Фердинанд пожал плечами.       — Почему кого-то обезболивает простая вытяжка из веретенки, а кому-то помогает только черный лотос? Почему эльфийский корень лечит большинство, а кто-то покрывается от него сыпью? Почему у кого-то сломанная конечность заживает месяц, а кто-то готов плясать уже через неделю? Личные особенности. В данном случае, возможно, сыграла роль еще и скверна в крови. Она защищает нас от легких болезней, вроде насморка, но тяжелые, напротив, проходят тяжелее.       — Но это все в прошлом, надеюсь, — произнес Алистер. — Сейчас меня больше интересует будущее. Каковы прогнозы? К чему следует готовиться?       — Хороший подход, — кивнул маг. — К чему готовиться… Так… Во-первых, головные боли. Не всегда. Не каждый день. Но часто.       — Сильные?       — У кого как. Трудно предсказать.       — Ладно, с головой справлюсь, — усмехнулся Алистер. — А во-вторых?       — Будут кошмары. Не те, что связаны с порождениями тьмы, а обычные, из Тени. На кошмары втихомолку жалуются все храмовники, более шести лет принимавшие лириум, но у преодолевших зависимость они хуже — или, быть может, преодолевшие реагируют на них острее. Демоны будут искушать, насылать видения. По какой-то причине храмовники без лириума для них лакомый кусок. Конечно, не настолько, как маги, но все же. Но самое главное…       Фердинанд замолчал, внимательно вглядываясь в него. Что-то в выражении его лица неуловимо поменялось. Алистер не смотрел на Солону, но боковым зрением заметил, что она тоже напряглась.       — Говори, как есть, — потребовал он.       — Зависимость, — просто ответил целитель. Он наклонился вперед и начал говорить медленно, подчеркивая каждое слово. — Я хочу, чтобы ты понял. Физическую зависимость мы тебе сняли. Твой организм больше не нуждается в лириуме. Но психологическая никуда не делась. Ты слышишь, Алистер? Тебе по-прежнему будет хотеться лириума. И вот с этим тебе придется справляться.       — Понимаю, — хмуро ответил он.       Он украдкой глянул на Амелл. Кажется, ее эти новости особо не встревожили. Впрочем, она говорила, что через подобное прошли двое ее знакомых — должно быть, она уже и так все знает.       — Это все… Головные боли, кошмары, зависимость — теперь до конца жизни? — спросил он.       — Не все так плохо, — улыбнулся Фердинанд. — К кошмарам и головным болям ты привыкнешь, потом они начнут ослабевать, а через несколько лет совсем уйдут. Но вот желание принять лириум… Не знаю. Возможно, оно тоже уйдет через какое-то время. А возможно, останется с тобой до конца. Однажды распробовав лириум… впрочем, ты и сам все знаешь.       Маг посмотрел на них обоих, улыбнулся, подумав о чем-то своем, и махнул рукой.       — На этом все, молодой человек. Пока что. Иди к себе.       — Снова в «особую палату»?       — Больше нет нужды. В вашу комнату.       За несколько дней, что его не было, Амелл обжилась и украсила спальню, как могла. Тут приятно пахло чем-то цветочным, а через неплотно прикрытые ставни просачивался свежий морозный воздух. Возле кровати на полу — пестрый вязаный коврик. На столе аккуратной стопкой возвышались книжки, рядом — два подсвечника на три свечи. Бумага для записей скатана в рулон и придвинута к чернильнице, на другом столике — раньше его не было — спиртовка, пучки сушеных трав и несколько флаконов с разными жидкостями; должно быть, Амелл делала какие-то зелья или эликсиры. Со спинки стула острым углом свешивалась пушистая плотная шаль цвета топленого молока. Алистеру живо, во всех красках, представилась картина: Солона склоняется над маленьким столиком, зелья бурлят, пахнет спиртом и травами, в окно задувает зимний ветер, и она плотнее кутается в шаль. Жаль, что он не видел. Но, может, увидит еще.       Алистер снял стеганку и аккуратно сложил в шкаф — привычка складывать одежду осталась еще с приюта. Присел на кровать, тут же отметив неожиданную мягкость матраса: должно быть, хлопковая подстилка, а то и перина. Стянул сапоги и штаны, с наслаждением размял пальцы ног. Амелл неторопливо, одну за одной, зажгла свечи — шесть на столе, одну возле кровати. Плотно закрыла ставни. Расчесала волосы. Движения у нее были плавные, уверенные — за ней было приятно наблюдать. Разделась, оставшись только в нижней рубашке. С неожиданной силой опрокинула его на кровать, села сверху. Наклонилась, впилась в губы жадно и требовательно. Он не был уверен, что сможет ответить, но тело откликнулось мгновенно — желанием удовольствия, желанием слияния, желанием освободиться.       Влечение придало ему сил, и он крепко, даже грубо, прижал Амелл к себе. Она еще сильнее обхватила его бедра, заерзала сверху, запустила пальцы ему в волосы и чуть сжала — от этого ощущения побежали мурашки по всему телу. Потом приподнялась, отпустила его, переместилась к другому концу кровати, распрямила плечи, выставляя грудь вперед. Он немедленно стянул рубашку и нижнее белье, запихал куда-то под подушку, снова лег, выжидающе на нее глядя. Несколько мгновений она смотрела на него — с тяжелым дыханием, с легким румянцем на бледной коже — просто смотрела, не шевелясь. А потом попросила — нет, приказала — закрыть глаза. Он повиновался, гадая, что она хочет сделать. Слышал ее дыхание и еще какие-то шорохи; ощутил, как она поменяла положение. Вдруг вокруг его члена сомкнулись ее губы, горячие, восхитительные… и Алистер окончательно перестал о чем-либо думать.       Ночью он спал спокойно и глубоко, кошмары его не мучили. Как он понял, полностью избавиться от них не получится, но, слава благословенному Создателю, теперь они будут встречаться все реже. Он чувствовал себя обновленным и посвежевшим, дышалось свободнее, думалось яснее. Да отлично он себя чувствовал, если не считать головной боли и остаточной слабости.       Утром они вместе с Амелл пошли завтракать. Внутри словно распрямлялась пружина, но то, что рвалось наружу, не было похоже ни на гнев, ни на отчаяние; напротив, он предчувствовал — в кои-то веки! — что-то хорошее. Амелл держала его за ладонь, крепко и одновременно легко. Как она там говорила? А что, если я не захочу брать твою руку? Что ж, кажется, захотела. Алистер посмотрел на нее, точнее, на ее веснушки — на переносице и чуть ниже — он находил их ужасно милыми. Она улыбнулась ему в ответ. Из-за пляшущего света факелов или чего другого, но сейчас она казалась моложе своих лет. Почти девчонкой.       По пути встречались другие Стражи — они смотрели на него с волнением и любопытством, здоровались, пытались завязать разговор. Он улыбался в ответ, даже шутил, хотя было неловко: Алистер не привык к подобному вниманию. В их взглядах не было осуждения, только беспокойство. «Да они же переживали за меня», — эта мысль прошила молнией позвоночник, отозвалась теплом и непривычным ощущением поддержки. Его еще никто никогда не поддерживал. Раньше никому не было до него дела.       Дункан говорил, что он теперь Страж, а значит, больше не один. И до Алистера наконец дошло настоящее значение его слов.       У Алистера — ненужного ребенка, одинокого подростка, хренового храмовника — появилась настоящая семья.