Between two fires

Родной дом в Хасецу, где Юри провел все свое детство, да что таить, и большую часть взрослой жизни, всегда ассоциировался у него с домашним уютом, теплом, запахом маминого кацудона и едва уловимыми терпкими нотами саке, которое пила Мари на пару с Минако. Дом и любящие родители никуда не делись, кацудон был все так же хорош, а бутылки из-под саке Юри то и дело находил по дому. Но кое-что все-таки изменилось, и это что-то стало контрольным выстрелом для Кацуки. Виктор Никифоров всегда был для него чем-то большим, чем просто кумиром. Может быть идеалом? Или богом? Даже спустя много лет Юри не мог определить, какое чувство к русскому выражено у него больше всего. Наверное, это было восхищение, Виктором, на самом деле, очень сложно не восхищаться, и если бы на этом все заканчивалось. Безумное безудержное восхищение, которое Юри испытывал каждый раз, глядя на катание Никифорова, вскоре перетекло в нечто большее, непохожее на банальное желание подражать или с гордостью урвать автограф. Все это — публика, огромные фан-клубы, выслеживание адреса и последующие крики под окном, тысячи подписчиков в инстаграм — было настолько фальшивым, что японец искренне не понимал — как же так? Неужели Виктор не видит того, что все его окружение, состоящее из фанатов и фанаток, от мала до велика, попросту не видят его настоящего? Психологом Кацуки никогда не был, и медицинские и психологические термины ему в страшном сне и не снились. Но он, обычный японский мальчик, а позже юноша и в последствии взрослый сознательный парень, так убежденно верил в то, что именно он особенный. Он особенный фанат Виктора. Разве кто-то еще, кроме семьи и друзей Виктора, знал, что Никифоров предпочитает на завтрак и столько ложек сахара кладет в свой чай? Кому-нибудь было известно то, что в детстве он боялся собак, как огня, но неожиданно завел огромного мохнатого пуделя? Кто из активисток его фан-клуба мог догадываться о том, что у Виктора родинка за левым ухом, которая обычно прикрыта серебристыми волосами? Юри мог разглядывать Виктора часами. Его катание, интервью, гигабайты фото и коротких видео, селфи с поклонниками, запись голоса и все, что только было связано с честным именем его фигуриста. Он даже значился в черном списке всех хейтеров Виктора в сети, и отнюдь не за то, что все паблики в его подписках были об одном. Его знакомые, мама с папой, позже Пхичит называли это одержимостью и иногда добавляли какую-то заковыристую болезнь, связанную с головным мозгом, название которой он отчаянно не помнил. Юри называл это гораздо проще — любовью. Любить Виктора было очень просто. И очень больно, даже несмотря на тот факт, что возможность таких отношений уже звучит так абсурдно. Любовь не затихала ни на минуту, цвела в юношеской груди розами, при этом болезненно царапая ядовитыми шипами суровой действительности. Кацуки научился жить со всем этим и глушить обреченные чувства, чтобы попросту жить и хоть как-то контактировать с людьми, даже пусть они и не были Викторами Никифоровыми. Пхичит очень помог ему. Он ворвался в его мрачную жизнь солнечным вихрем, бессовестно нарушал его личное пространство и непозволительно много говорил. Юри боялся, сторонился поначалу. Впускать кого-то в свой маленький мир, который он делит с Виктором на плакате, не хотелось, но Чуланонта мало интересовали такие мелочи. Их романтические отношения начались так просто, как и закончились. Просто в одну из ночей Юри скрутило так сильно, что силы вдруг покинули тело, а на душе стало так погано, что захотелось на себе почувствовать то тепло и заботу, что он ежедневно дарил нарисованному Виктору. С Пхичитом было хорошо и уютно, он много шутил и еще очень вкусно пах апельсиновой свежестью. Юри нравилось. Хотелось подходить к солнечному тайцу и просто молча наслаждаться его теплом и светом, который он безвозмездно дарил всем окружающим. Целовать Пхичита было... странно, но все еще приятно. С каждым разом поцелуи становились все откровеннее и откровеннее, Чуланонт улыбался и называл его "лучшим хомяком". Юри же чувствовал себя предателем. Плакаты, которые были сорваны со стены, покоились в тумбочке подле кровати, и казалось, что осуждали его даже оттуда. Пхичит, без всяких сомнений, был замечательным — сложно отрицать очевидное, но все его плюсы так и не смогли перекрыть один большой минус — он все еще был не Виктором. И это убивало его постепенно. После великолепной, полной страсти ночи, Пхичит засыпал мгновенно, а он сам мог еще подолгу лежать, смотреть в потолок и разрываться между двумя чувствами. Любовью и... любовью, просто к совершенно разным людям. Все еще было не очень. Такие отношения не могут продлиться очень долго, и они оба изначально понимали это, но все-таки решили попробовать. Получилось остаться друзья, и Юри не осталось сил думать об этом, поэтому он проспал весь полет до Японии. Дома ему станет легче. Все завертелось так быстро, что он и моргнуть не успел, когда понял, что самая главная мечта его жизни осуществилась. Виктор Никифоров, господи, дай сил, тот самый Виктор был сейчас в его доме с вполне конкретными намерениями — стать его тренером, что не могло не поражать до глубины души. Виктор спал в соседней комнате. Виктор ел на его кухне и каждое утро первым начинал непринужденную беседу. Виктор был в их семейном онсене. Виктор был очень-очень рядом. Виктор был его тренером, успешно совмещая эту роль со статусом ожившей мечты. — Юри, давай поспим вместе? — бархатный голос Виктора пробирает до самых костей. Нет, нет, нет! Тогда Виктор узнает, что Юри совсем не видит его в качестве тренера по фигурному катанию и имеет наглость замахиваться на личную жизнь. И Юри снова приходится отказывать и наблюдать то расстроенное выражение на лице русского, которое появляется каждый раз, когда он противоречит ему. — Думаешь у меня получится? — тихо спрашивает Юри. На улице давно стемнело, и кроме них на набережной нет ни единой души. Но двоим фигуристам отчего-то не спится сегодня. — Конечно получится, — Виктор легонько улыбается, и Кацуки улыбается в ответ, подмечая, что ему становится капельку легче. — Ты молодец, Юри. — Правда так считаешь? — Будешь каждый раз переспрашивать меня, когда я хвалю тебя? — Никифоров усмехнулся и отвернулся от Юри в сторону океана. — Эм, — Юри ожидаемо смутился и уставился себе под ноги. Ну вот, он снова все испортил! Глупый, глупый, глупый! — Если будешь переспрашивать, то я каждый раз готов отвечать тебе одно и то же. Лицо вспыхнуло таким ярким оттенком красного, что будь на улице чуть-чуть посветлее, то Юри бы не отвертеться от объяснений по цвету его физиономии. У нормальных людей лицо обычно не кроваво-красное. — Спасибо, — все так же тихо ответив японец. — Да не за что, — фыркнул Виктор, — я сегодня особо щедр на комплименты. Что ты думаешь по поводу ночи? — Ночи? — Снова переспрашиваешь, — Виктор хихикнул, — кажется, это происходит неосознанно. Ну да, ночи. Любишь ночь? — Не сказал бы. Юри не понимал к чему клонит Виктор, но отвечал ему максимально честно. С одной стороны, ночь была прекрасна, а темнота завораживала и давала простор для воображения всем творческим и не очень умам. Но у ночи была своя темная (во всех смыслах) сторона. Именно в это темное время суток все твои кошмары, фобии, страхи и все то самое ужасное, сидящее в закромах твоего сознания, выходит наружу и прекрасно, если ты окажешься сильнее этого дерьма. — А я вот люблю, — признался русский. — Почему? — Юри было действительно интересно узнать об этом. Виктор всегда должен жить в режиме вечного дня, потому что ночь это слишком темно для такого ангела, как Никифоров. — Если не считать того, что ночью не видно своего лица, и вообще это старая шутка, то за уединение, наверное. Ночью спокойно. — Сложно ценить ночь, когда спокойствие вокруг тебя можно ножом резать, — отозвался японец. — Не преувеличивай, Юри. — Вовсе нет. — Если в твоем понимании неспокойная и бурная жизнь — это ежедневное катание на водных лыжах, сноубординг и походы по ночным клубам, то я с тобой соглашусь. Красота в деталях, Юри, и поездка в метро в час-пик тоже в некотором роде активная жизнь. — Тогда моя мама, которая выбирается в супермаркет вечерами, очень общественно-активная личность. Виктор рассмеялся, и Кацуки почувствовал себя польщенным. — Определенно да, — с каким-то вдохновением сказал он. То ли ночная атмосфера так подействовала на Юри, то ли ветер с пляжа сдул ему последние мозги, то ли разговор направил его мысли в нужное русло, но факт остается фактом: Юри решился спросить у Виктора то, чего не знал никто. — Виктор... — Да? — Расскажи мне о своих бывших отношениях, — выпалил Кацуки и от страха зажмурился, едва подавив порыв убежать в ближайшие кусты. Когда он нашел в себе силы открыть глаза, Виктор внимательно смотрел на него, и вопреки всем опасениям, он вовсе не выглядел раздраженным. Удивление легко читалось в его глазах, но это было доброе удивление, без последующего желания растерзать любопытного. — Тебе это будет интересно? — Да. Да, очень. — Ну, думаю, что рассказ про мои школьные года можно и не начинать, потому что мои школьные романы ограничивались на одной моей однокласснице — Ксюше. У нее всегда были короткие волосы, косичек она не заплетала, поэтому в то время как остальные мальчики уже ухлестывали за своими дамами с помощью косичек, я был несколько в стороне. И в школу они ездила на автобусе, а нести портфель до остановки так себе идея. Мужчины присели на лавочку, и Виктор немного помолчал, прежде чем продолжить столь увлекательную историю. Юри почти не дышал. — Я впервые по-настоящему влюбился в семнадцать лет. Ее звали Альбина, она была моей соседкой по лестничной клетке. Знаешь, сейчас я понимаю, что был отчаянным дебилом, — Юри открыл рот, чтобы задать наводящий вопрос, но Никифоров поспешно продолжил. — Все Альбинины плюсы заканчивались на красивом лице и привлекательной фигуре. Кстати, именно она заставила меня обрезать волосы, так как считала, что это слишком женственно для ее парня. Та еще стерва. Кацуки вдруг почувствовал сильнейшее желание стукнуть мифическую Альбину по голове. Желательно чем-нибудь тяжелым. Желательно пару раз. — Ничего у нас так и не получилось, и я надолго разочаровался в любви, — Виктор рассмеялся. — Вспомню и в дрожь бросает. — Так у тебя было всего две девушки? — с недоверием спросил японец. — Разумеется нет. Была еще одна — Даша. Ты мог наблюдать ее в моем инстаграме пару лет назад, хотя я позиционировал нас как друзей, некоторые догадывались. Я встречался с ней два года, а потом мы просто разлюбили друг друга и разошлись без скандала. Виктор замолчал, и Юри подумал, что все отношения Виктора заканчиваются на трех девушках, что очень мало на самом деле. А потом Никифоров заговорил: — А потом был Кристоф. Первую секунду Кацуки подумал, что ему послышалось — настолько нереально это звучало. Виктор Никифоров был геем? Господи, неужели... — Джакометти? — Он самый. Я надеюсь, что ты не гомофоб, иначе мне страшно рассказывать тебе такие подробности из моей жизни, милый Юри. — Я... не гомофоб. Ага, скорее гомосексуал — посмотрим правде в глаза. — Отлично. Мы знакомы с Крисом тысячу лет, и один черт знает, как мы оказались в одной постели. Много алкоголя и отсутствие хорошей компании сделали свое дело. Хотя, не в обиду Крису и всему тому, что между нами было, Кристоф никогда не был моим парнем. — Свободные отношения? — Можно сказать и так. Кому не нужен отличный секс, пусть и с некоторыми перерывами? Мы тра... встречались на протяжении почти трех лет, это было хорошо, но должно было рано или поздно закончиться. Юри никогда бы и подумать не смог, что Виктор Никифоров будет когда-то так откровенен с ним. Настолько доверять ему, что рассказывать такие подробности из своей личной жизни. Господи. И да, Виктор считал секс с парнем отличным?! — Это неожиданно. — О да! Я представляю себя на твоем месте. Не противно? — Совсем нет, Виктор. Они сидели молча, и Юри уже начал потихоньку замерзать. Ночь выдалась довольно-таки прохладной. — Юри, — неожиданно негромко окликнул его Виктор, смотря в абсолютно противоположную сторону. — Что? Сердце начало отплясывать японскую польку (как-будто в присутствии Виктора было иначе), и Кацуки мысленно одернул себя: ну позвал Виктор его по имени, нет смысла так дергаться. Но на учащенное до безумия сердцебиение слова успокоения не действовали. Юри сглотнул. — Юри, ты мне нравишься. Сколько лет он ждал этих слов и сколько ночей провел сам с собой, грезя о несбыточном? Скольких людей сторонился и спешил домой, чтобы остаться наедине со своей любовью? Любовью, которая прямо сейчас сказала ему такое. У него что-то со слухом? Юри открыл рот и понял, что не может выдавить из себя ни звука. Он растерянно помотал головой, во все глаза глядя на Никифорова, который выглядел несколько обеспокоенным. — Э? — Очень содержательно, — едко ответил Виктор и отвернулся, натягивая на лицо дежурную улыбку. — Все в порядке. — Виктор... — Я понимаю, Юри, правда. — Но, я... — Да ладно, солнышко, с кем не бывает? — чересчур радостно воскликнул Виктор и совершенно фальшиво всплеснул руками в негласном отчаянии. — Погоди же! — рявкнул Кацуки и подвинулся ближе к Виктору, взяв его за руку, едва не умирая от того, с какой решительностью он делал это. Он правда сделал это сам? — Я совсем не то хотел тебе сказать. — Ты все-таки гомофоб? — как-бы Виктор не улыбался ему, сладко и фальшиво, как обычно улыбается в камеру после изнурительных тренировок и сложнейших программ, в голубых глазах Виктора отчетливо читалось отчаяние, и это угнетало. Он не хотел делать больно своему любимому, черт возьми! Просто Виктор все не так понял, а сам Юри слишком робок, чтобы громко переубеждать его. — Виктор, нет! — в ужасе закричал Юри. — Я совсем не гомобоф, а еще мне кажется, что... Воздух внезапно покинул легкие, а на грудную клетку упал такой груз, что дышать и издавать членораздельные звуки стало практически невозможно для него. Нет, он должен сказать. Но что если Виктор всего лишь пошутил, а это особый русский юмор, ха-ха и медведь с балалайкой. Проверка отношений на прочность и все такое, а он ведь чувствует это совершенно, совершеннее некуда, искренне. И что тогда... — Что? — переспросил в этот раз уже Виктор, и его глаза загорелись чуть-чуть ярче благодаря надежде, что мимолетно промелькнула в его взгляде. — Что сейчас слишком холодно, чтобы сидеть здесь в таких тонких кофтах. Какой же он идиот. Он не смог. Он упустил свой единственный шанс на то, чтобы быть вместе с Виктором Никифоровым. Как же все сложно. Виктор кивнул и первым поднялся со скамейки. Его внешний вид, и даже походка указывали на то, как же сильно русский был напряжен. — Пойдем домой. Фраза, что он пойдет с ним хоть на край света, была готова соскочить с языка. Юри встал молча.