Граница

Предупреждение! В этой главе присутствуют эротические сцены.       Он с ужасом подскочил на кровати и заозирался. Частое дыхание заставило ядро внутри вновь позорно заколотиться. Принц схватился рукой за майку на груди и скомкал ее, ощущая неровное, сбитое биение.       Но, сколь бы сильно он не вертел головой, опасности здесь не было. Это обычная, почти стерильно чистая комната, в которой все было пропитано запахом его брата. Здесь самое безопасное место в мире людей, если сам Спарда может без сомнений спать тут. И именно поэтому он положил его здесь, чтобы очнувшись Мундус не переживал.       Так он думал.       Отняв руку от груди, принц уставился на нее: тело подрагивало. Сказывались усталость, резкое пробуждение и биение ядра, гулким эхом отдающееся в голове. Он утер пот, выступивший под носом, и уставился на дверь из комнаты.       Ему чертовски хотелось увидеть самого Спарду сейчас. Даже не столько увидеть (человеческое обличье никогда не сможет до конца выразить мощь, сокрытую внутри него), сколько почуять его силу. Как бы сильно Мундус не пытался убедить себя в этом в прошлом, он зависел от Черного Рыцаря. Уже просто психологически. Но он верил, что если Спарда захочет уйти, то он сможет без проблем отпустить его. Хотя бы из уважения перед другом.       В этот момент дверь приоткрылась и внутрь заглянула светлая макушка охотника. Тот хотел было кинуть «не спится, малой?», но вместо этого застыл в изумлении.       Мужчина увидел кошмар наяву: на этих белых простынях сидело мраморное изваяние. Статуя мужского подтянутого тела, зачем-то одетая в эти странные тряпки, имела длинные, словно живые волосы. И всю видимую часть этой статуи пронизывали, словно трещины, налитые чернотой вены, от которых в воздух исходил черный туман. И его сияющие кровью глаза глядели в самую суть мужчины.       Но самое кошмарное было даже не в наваждении. Самое кошмарное было то, что он пришел сюда, именно к нему, ощутив его волнение, его страх. Он пришел к принцу, чтобы защитить его.       Возможно, он сам не до конца избавился от ядра внутри себя. Возможно, сила все еще жаждала служить своему хозяину. Поэтому и трупное окоченение покидало его, когда он находился рядом с ним.       — Ты звал? — прочистив горло, спросил Данте. Слишком поздно спохватился о том, что и у кого именно.       — О… я… просто, — не меньше него удивился Мундус, — сон, мне приснился сон, — сконфуженно отвернулся парень, пряча лицо от охотника.       «Он услышал мой страх! — паниковал принц, — позор-то какой!»       — Что, испугался кошмаров? — искренне подтрунивая, улыбнулся охотник. Защитная реакция. Он сам был смущен не меньше парня.       — Нет, я, — он попытался оправдаться, но понял, что это бесполезно — над ним просто издеваются. Над ним и его бессилием. И это больно ужалило его гордость.       — Расслабься, — тепло улыбнулся мужчина, заходя внутрь и закрывая за собой дверь. Каким бы грозным Мундус не был в прошлой жизни, сейчас это всего лишь потерянный в мире людей парнишка, — будешь кофе?       — Что это? — нахмурился тот.       Данте подошел ближе и молча протянул ему свою чашку свежезаваренного кофе. Мундус сделал глоток. Напиток обжигал, оставляя после себя горьковатое послевкусие (Данте лишь едва развел его остатками молока). Отняв чашку от губ, он блаженно выдохнул. Незнакомый напиток Мундусу понравился. Он с благодарностью протянул кружку обратно охотнику.       — Благодарю. У него необычный вкус.       — Если хочешь, допивай, — просто ответил мужчина.       Мундус улыбнулся и сделал еще глоток. Он никуда не торопится.       — Так… что за сон тебе снился? — как бы невзначай спросил Данте, присаживаясь на край кровати.       — Мне снилось, как ты вставлял в меня второе ядро, — улыбнувшись в кружку, ответил парень.       — Так… — глупо сморгнул Данте, — это был я?       — Ага, — даже не обратив внимания, подтвердил парень. Он уже свыкся с тем, что Рыцарь многого не помнит. — Кстати, — нахмурился он, — я… во сне ты называл меня Мундусом, и я… — он посмотрел в ошарашенное лицо охотника. — Я что-то не то сказал?       — Нет, — Данте опустил голову, пряча выпученные глаза за челкой. Ну, вот и как ему быть? Не рассказывать же правду? Впрочем, почему бы и нет? — Мундус, это твое имя. Еще одно имя, но… оно мне не нравится.       — Почему? — взлетела бровь парня.       — Оно навевает плохие воспоминания.       — Так, ты все-таки что-то помнишь? — благосклонно улыбнулся принц, но тут же посерьезнел. Спарда помнил что-то нехорошее о его имени. Следовало разобраться, чтобы впредь такого не повторялось.       — А ты разве нет? — на всякий случай уточнил Данте. Его голос прозвучал немного обреченно, но парень воспринял это на свой лад.       «Видимо, это что-то невероятно серьезное!» — Мундус подобрался.       — Мои воспоминания не похожи на воспоминания, — пояснил он. — Скорее просто осознание, что было так, а не иначе. Но я не «помню» ощущений или слов. Не знаю, как объяснить, — развел он руками. — Хотя со снами проще. Ну и… — он неловко отвел взгляд в сторону, — я вспоминаю больше, когда нахожусь рядом с тобой. Всякие мелочи сами собой всплывают.       Это заявление поразило его как гром среди ясного неба. Данте служил катализатором для воспоминаний Мундуса. Следовало срочно отлучить парня от себя и от греха подальше!       А учитывая тот факт, что он сам становился покладистым слугой в его присутствии, разделение необходимо было произвести как можно скорее, иначе это могло вылиться в… он не хотел представлять себе этого.       Но было кое-что еще, очень-очень рискованное, что ему необходимо было сделать до…       — Тогда, скажи, — вкрадчиво поинтересовался мужчина, подвигаясь чуть ближе. Исключительно в технических целях: так Мундуса будет проще схватить и придушить в случае чего, — ты… ты не знаешь, из-за чего мог бы назвать меня предателем?       Мундус удивленно уставился в глаза полу-демона перед собой.       Он? Спарду? Предателем? Что должно произойти, чтобы такое случилось?!       «Да откуда мне-то знать?» — хотел выкинуть парень, но вместо этого сосредоточенно задумался. Если это волновало Спарду, и было причиной его плохих воспоминаний об имени Мундуса, этому следовало уделить внимание. Как минимум, чтобы разобраться в ситуации. Как максимум, уверить Спарду в том, что он все еще является его другом и братом.       — Я думаю, это возможно только в том случае, если ты сам меня об этом попросишь, — честно кивнул Мундус после долгого и молчаливого раздумья.       — А если я откажусь от помощи тебе и просто уйду заниматься своими делами? — неверяще уточнил охотник.       — Ну, это будет означать, что ты обрел свой крик, так что какое право я имею тебя сдерживать? — развел руками Мундус.       — А если я позакрываю все врата и уйду к людям?       Парень фыркнул:       — Напугал. Ты же в курсе, что я не могу пройти через врата! Хотя, — он нахмурился, — ты ведь сам это исправил. И мне чертовски интересно, как, но сейчас не об этом! — продолжил принц, — так вот, если бы ты позакрывал все врата и пошел к людям, это было бы только на руку мне: никаких подозрений на то, что я на самом деле не совсем демон, да и все шишки на тебя. Думаю, — почесал подбородок он, — в таком случае я мог бы назвать тебя предателем, — он тут же поправился, — но только если бы это входило в наш с тобой план. Перед другими демонами ты был бы изгнанником, но ты же знаешь, я бы никогда не посмел поднять на тебя руку всерьез.       — Даже, если бы я попытался убить тебя? — Данте с искренним недоумением заглянул в голубые глаза, подернутые красноватой пеленой.       — А ты бы смог? — со снисходительной улыбкой спросил тот.       — Пытался, — честно кивнул охотник, — но не смог, — сокрушенно качая головой.       — А я о чем, — широко улыбнулся пацан, делая глоток и отставляя пустую чашку на тумбу.       — То есть, никаких шансов? — уже не веря в то, что происходит, уточнил мужчина.       — Ты от меня так просто не отделаешься, — усмехнувшись, подтвердил парень. — Ты об этом переживал? Помнишь что-то, что…       — Я не хочу об этом сейчас, — отрезал Данте.       Мундус осекся и виновато потупил взгляд.       Охотник молча смотрел на поникшего принца и не мог поверить своим ушам. «Мундус… он… Спарда никогда не был предателем в его глазах? Что вообще происходит?»       Из нарастающей бури его вырвал грустный голос мальчишки:       — Просто знай, — тихо и почему-то виновато прошелестел он, — я никогда не оставлю тебя, брат, — и поднял свои грустные глаза в лицо охотника.       Что-то внутри него надтреснуло. Вероятно, это была последняя капля. Непонимание и нарастающая паника запутали и без того абсурдную ситуацию. И эти его слова, как протянутая рука.       То, о чем его душа молчала два бесконечно долгих года, было изъедено, изрыто, испещрено мельчайшими бороздками бессильной ненависти к самому себе и всепоглощающей обидой на того, кто вроде бы был ему семьей… когда-то… наверное.       Сейчас, в одно мгновение мрачная мертвая душа была разбужена. Но она не стала живой. Она не светилась чистым пламенем, не сияла во тьме его глаз. Она была душой мертвеца, такой же, восставшей из мертвых просто, чтобы существовать. Завязшая в скорби, боли и бесконечных предательствах себя самого. Вскормленная чужой силой и любовью, что успели прорости внутри него за это время, она вновь подала свой тихий скрипучий писк. Спустя два долгих года…       «Семья».       Настолько тихо, что никто бы и не услышал. Никто, кроме нетленного трупа, что жил в кромешной тишине собственного бесчувствия. Этот тонюсенький писк прозвучал для него гонгом, заставившим легкие задохнуться, а сердце пуститься вскачь.       И вот сейчас, в это самое мгновение, Данте понял, что проиграл схватку в «смысле жизни» тому, кого так сильно ненавидел, а на деле просто не понимал. Да, он лишил его семьи. Убил его мать, сделал все это с его братом и… нет, не и… но! Была ли у него хоть когда-нибудь нормальная семья? А могла ли она вообще быть в его жизни? А?       Он не видел причин больше сопротивляться ему. Если отец любил его настолько, что просто отдал ему на растерзание своих сыновей (а это было именно так, Данте уже не сомневался)… значит он действительно того стоит. Значит он достоин этого. И если ему, Данте, выпала честь сопровождать принца в мире людей… ну чтож, так тому и быть.       Охотник осторожно наклонился вперед и невесомо коснулся губ человека, сидящего напротив. Он никогда не был силен в проявлении эмоциональной близости, ведь все, что он знал о близости, он знал от своего брата. Нет, не этого брата, того старого, как две капли воды похожего на него самого.       И тот брат палками выбивал из него дух, чтобы насильно заставить его возвращаться обратно. Он часами издевался над его телом, испытывая все его возможности, только чтобы Данте жил. Это была единственная любовь, которая пережила все испытания временем. Эта и та, другая, более нежная, более чувственная, не замешанная на крови и боли. Выжившая, вероятно, только потому, что проявлялась намного реже.       Этой любовью он сейчас хотел поделиться со своим братом. В благодарность за то, что тот наконец-то позволил ему без стыда испытывать не безответные чувства.       — Я хочу тебя, — тихо произнес Данте, краснея как мальчишка от своего собственного шепота. Глаза с красной искрой в голубых радужках внимательно наблюдали. Мундус был изумлен, но он не отталкивал, он наблюдал. Ему была интересна такая перемена. Он понимал, что вся эта эмоциональность от мира людей, но тем интереснее было посмотреть на нее… может даже окунуться… Спарда, он ведь опытный, он вытащит, если что-то пойдет не так.       Кивнув своим мыслям, парень мельком взглянул на губы, что поцеловали его, облизнулся, уставился в глаза охотника. Их лица были так близко, что они чувствовали горячее дыхание друг друга.       — Покажи мне, как, — выдохнул Мундус в его раскрытый рот.       Данте прерывисто вздохнул, блаженно прикрывая глаза. Он обхватил рукой шею парня, зарываясь пятерней в его мягкие волосы, втягивая того в новый поцелуй. Долгий, глубокий, чувственный настолько, насколько вообще способен был Данте. Губы сминали друг друга, влажно причмокивая, отстранялись глотнуть воздуха и возвращаясь обратно, наслаждаться прикосновениями, жаром и послевкусием кофе.       И это могло бы продолжаться вечность. Потому что им нравилось, и никто не торопился и… да, черт с ним! Охотник просто боялся идти дальше! Дальше была черта. Назойливая грань, отделяющая его от парня, который, между прочим, все еще был его племянником (ладно, в его случае это плохое оправдание). Пресловутая граница, за которой он признает, что сдался врагу своего отца… его самому близкому другу и соратнику. И… если судить такими категориями, он бы не против разрушить эту грань, потому что на той стороне находилось все то, чего он так давно ждал. Но ему было страшно, потому что там, за этим… он не знал, что еще есть там. Впервые, наверное, в своей жизни Данте боялся. Он чертовски боялся сделать шаг.       Мундус же, которого чувства не обуревали таким потоком, наблюдал и ощущал Спарду. Ему было интересно, что творится в его душе. Но, ощутив это липкое болото из страха и сомнений, он невольно скривился Данте в губы:       — Черт, Спарда, что за кашу ты развел у себя внутри? — прервал он поцелуй, пытаясь отдышаться.       Мужчина дернулся от вопроса, парня кольнуло новой порцией страха. Он отстранился, заставив Данте отпустить его затылок, и уставился проницательным взглядом в глаза охотника.       Тот не мог сдержать столь пристального наблюдения и опустил глаза, прячась за челкой. Мундус же сцапал его за подбородок и заставил смотреть себе в лицо.       — Спарда, что происходит? Чего ты боишься?       — С чего ты взял, что я чего-то боюсь? — криво ухмыльнулся Данте, пряча панику за напускным высокомерием.       — Да потому что от тебя несет страхом. Я конечно не силен в человеческих эмоциях, но страх от других отличить сумею! — Он отнял руку от чужого подбородка и нахмурился. — Я не знаю, с чем связан этот страх, но могу предположить, что с нами, потому что Спарда которого я знаю с иными проблемами страха всегда разбирается мечом.       — А если я скажу, что я не тот Спарда, которого ты знаешь? — лучшая защита — нападение. И плевать, что он творит фигню, что может разболтать слишком многое. Он в отчаяние, он не знает, как быть дальше. И вроде — наплюй на всех, сделай себя счастливым и живи в свое удовольствие, но совесть и маска хорошего парня не позволяют. Кажется, впервые мужчина готов был признаться себе в том, что взвалил на себя слишком многое.       Мундуса на одно мгновение прошибло: «А что если это действительно не он?» — за что он впоследствии молча извинялся перед Спардой и собой всю оставшуюся жизнь.       — Да мне плевать, — в сердцах рыкнул пацан. Эта мимолетная мысль выбила почву у него из-под ног. Он вдруг ощутил себя настолько разбитым и неполноценным… на сколько и был на самом деле.       — Серьезно? — вскинув бровь, мрачно ухмыльнулся Данте.       — Чего ты добиваешься? — вместо ответа немного жалко выплюнул пацан.       Данте пожал плечами. Он и правда не знал, чего. Было просто ужасно обидно, что вся эта любовь и преданность, в которых он так нуждался, которых жаждал всю свою жизнь, доставались другому. Ему было ужасно обидно за то, что он не был Спардой. За то, что не мог позволить себе принять этот дар.       Данте никогда не любил отца. Уважал, учился у него, брал с него пример в некоторых вещах (которые помнил о нем), но никогда не любил. И никогда ни о чем не просил. Но сейчас он был готов упасть перед ним на колени и, унижаясь, просить прощения и молить, молить о том, чтобы он позволил ему хотя бы на несколько мгновений стать им. Чтобы эта преданность, чтобы это уважение и эта необходимость, читавшаяся в чужих глазах, предназначались ему. Хотя бы на несколько мгновений.       Собравшись с силами, он раскрыл рот:       — Я хочу стать твоим Спардой, — молча, одними губами прошептал охотник, — но я не могу…       Откровенность, так до конца.       — Почему? — внутри брата Мундус ощутил ту же всепоглощающую тоску, о которой вспомнил во сне. Словно весь мир в одно мгновение отвернулся от демона, оставив его одного.       — Это будет нечестно по отношению к нему, — закрыв глаза рукой, Данте пытался спрятать позорно проступившие слезы обиды и поражения.       Мундус, ощущая две бури противоречий, столкнувшиеся в этой крохотной комнатушке, осторожно наклонился к мужчине и тихо, словно в трансе, прошептал:       — Позже мы вместе организуем вам дуэль. — Он даже не понимал, о ком идет речь. Просто импровизировал. Как всегда с этим парнем. — А пока… стань моим Спардой… Данте.       Его имя, произнесенное чужими устами, заставило охотника задохнуться и отнять руку от лица, чтобы посмотреть, не ослышался ли он. Парень воспользовался этим и впился в губы настойчивым поцелуем, сминая все сомнения, ломая к чертям стену, что была возведена между ними.       И Данте отпустил. Сделал шаг и рухнул в бездну этого сладкого греха.       Принц повалил его на спину. Не разрывая поцелуя, стал стягивать с мужчины (а потом и с себя) одежду. Зашуршала ткань, в темноте были слышны шорохи, редкий скрип и частые и очень сладкие влажные поцелуи. Они прекрасно видели друг друга, но в том, чтобы смотреть необходимости не было. Все, что происходило между ними, было сейчас на другом уровне. Его не увидеть глазами, даже глазами демона.       Короткий вздох, они соприкоснулись в паху. Слишком остро, слишком болезненно.       Проворные руки принца заскользили по коже. Струясь, словно вода, они изучали чужое сильное тело. Так чисто, так искренне и так неправильно.       Данте снова очнулся и попытался отстранить от себя парня, но тот, уже потерявший привычный человеческий вид, просто опутал его сетью своей тьмы. Он ласкал его везде, проникая под кожу, освобождая от цепей, которыми тот сам себя сковал.       Его теплые пальцы забирались самые потаенные местечки, заполняя израненную, изъеденную бесчувствием душу своей чернотой. Капля за каплей. Данте задыхался. Ему нечем было дышать. Слишком влажным и темным сделался воздух. Будто его с головой окунули в воду. И теперь он просто тонул, силясь вздохнуть привычного кислорода, а на деле мучительно ожидая долгожданного конца.       Мундус был везде. Ласкал, гладил, целовал и сжимал. Когда мужчина пытался сделать хоть что-то: коснуться в ответ или отнять чужую руку, он просто проваливался в бесформенное ничто, которое обволакивало его, вновь заставляя ощущать это болезненное наполнение. Вязкое и влажное, как губы парня.       Это и сексом-то сложно было назвать. Его словно трахали в каждую клеточку. В каждый долбанный нейрончик его нервной системы. Что-то, он не знал уже, что именно, проникло в самый центр его ощущений, оплело, сжало, растеклось внутри и завладело. Целиком, без остатка, сметая прочь сопротивление и одиночество. Толчок-укол, короткий болезненный стон и мужчина выгибается, то ли пытаясь отстраниться, то ли подаваясь навстречу… неизвестно чему.       — Тихо, — кто-то шепчет ему на ухо, — все хорошо. Ты не один. Я с тобой.       Данте пытается нащупать хоть что-то в этой липкой и вязкой тьме, нащупать, чтобы найти опору в этом новом для него мире. Его руки находят чужие плечи и сжимают. Не сильно, едва касаясь. Ему сейчас трудно сдерживать себя, он не хочет убить его случайно, но как же сложно держать себя в руках, когда тебя так болезненно-сладко заполняет чужая тьма. Толчок за толчком, стон за стоном. И эти уколы уже не болезненны, как первый. И с каждой волной хочется еще, больше этого ощущения. Когда наркотик уже настолько пропитал тебя, что заменил всю твою кровь, тебе больно уже только от мысли, что его может не стать. Эта вязкость стала его новым миром.       Мужчина наклонил парня к себе, впился в его губы, ощущая, как тот продолжает заполнять его везде. И сверху, и снизу, и снаружи, и внутри . Он чувствует, как тьма принца застилает его глаза, сладкими стонами проникает в его уши, запахом морозной пустоты заполняет легкие. И криком, невероятно тихим но отчетливым криком заполняет рваные раны его души.       «У меня есть семья!»       Охотнику стало страшно, он никогда еще не ощущал себя настолько заполненным, настолько целостным. И он боится взорваться от этих ощущений. Но останавливаться он тоже не хочет.       Раздираемый в противоречиях, Данте откидывается на простыни и на последнем издыхании прогибается в спине. Уютную интимную тишину разрывает громогласный стон. Сладкая судорога сводит стальные мышцы, высвобождая скрытый в теле потенциал. Этот оргазм… он не такой, какими были другие. Он медленный, раскрывается словно цветок, от мозга и плавно, лениво растекается по всему телу, словно побуждая его ото сна. Ему больно, невыносимо, хочется, чтобы это поскорее закончилось, потому что оно сведет его с ума.       Но, оно все не заканчивается. Заполняющее ощущение эйфории все растекалось и растекалось по телу, накатывая волнами, чередуясь с тьмой, что укутала его, скрывая от внешнего мира.       Данте зашелся в истерике. Он думал, что больше никогда не сможет так кричать… и он был прав. Сейчас он кричал по-другому. Его черная душа ревела кромешной тьмой, но чисто, без примесей обиды или неотвратимого конца. И пусть остаточное чувство вины еще покалывало край сознания, Мундус знал, как заставить его заткнуться, чтобы продолжить наслаждение их сломанной гранью.       И это продолжалось, снова и снова, всю ночь…