В эти воды души моей

Они обедали в местном ресторане «L’arpege», где блюдами дня были морской черт в сливочном соусе и фуа гра с мускатным орехом и трюфелями. Спокойная обстановка, прекрасная еда и общение с хорошими людьми должны были как-то смягчить пребывание Михаэлиса в полном одиночестве или отвлечь, однако, еще до первого блюда Себастьян почувствовал приближение мигрени. Работа над книгой, вернее, одержимость ею, давала о себе знать. Это была первая работа, которая отняла у него столько сил. Себастьян начинал задумываться о романе, когда еще была жива Виктория. Но ее отчего-то пугали его «темные» идеи. — Почему ты хочешь написать именно о нем? — ее смущало даже произносить это слово вслух. Она предполагала, что такое словесное, необдуманное расточительство может навредить (кому-то, чему-то). — Странный вопрос, — отвечал Себастьян и сам не знал ответа. Она лишь называла это «плохими вещами», которые не должны быть подняты никем, а он думал, что его супруга идеальна во всем, кроме, пожалуй, одной вещи… как жаль, что она не понимает его! Не понимает, как важно выплеснуть наружу ту черную смолу, булькающую на месте (как это называют нормальные люди?) души. Безудержная рвота духа. Всполох бури в вечно спокойном оке торнадо. И как он, и она ошибались, когда называли это грязью! Но об этом позже… — Ты хочешь представить себя в «его» шкуре. К чему это может привести? Ты только подумай, — говорила она с тревогой, но лишь распаляла желание, которое сидело в муже, как заноза. Когда же Виктории не стало, решимость закончить книгу во что бы то ни стало достигла апофеоза. Да. Это будет книга о дьяволе, странствующем в мире людей. Наблюдающем их, как насекомых, чье копошение мнится, если не занятным, то хотя бы не таким скучным, как пребывание в бесконечном течение времени. Что же он хотел выразить этой книгой?.. В конце концов, он ощущал лишь неисчерпаемую тоску по самому себе. Какая бутафория чувств! А уже рисуя заметки от лица князя тьмы им постепенно овладевала неизъяснимая жажда, которую могло утолить только очередное погружение в мир черного выдуманного человека. Его мировоззрение и ощущения растворяли в себе Себастьяна, завораживая хитрой пляской: во внутреннем взоре, в сердце… Иногда он даже думал, что черный человек — это лишь его собственное отражение; что через текст они смотрят друг на друга и упиваются возможностью встречи. И что это на самом деле вовсе не дьявол. «Кто еще тебя поймет лучше? Только тобою созданный демон». А что Себастьян подумал, когда только встал из-за стола в момент окончания романа? «Эта книга, пожалуй, самое отвратительное мое детище. Но какое, черт возьми, прекрасное!» И… головокружение. Новорожденная, распаляющая тоска по тому, что закончено и больше не вернется. Поставлена точка. Дьявол канул в небытие человеческой «летописи». Как грустно. Как ему одиноко. Без нее. Без него… Ну, а теперь мигрень в ресторане в окружении знакомых людей. Даже блики в бокалах с водой кажутся неестественно яркими, они мозолят глаза. Шум нарастает, и хоть на самом деле это тихий шум, он становится подобен обрыву горного склона. Вибрирует в ушах, охватывает череп тугим кольцом, Себастьян вынужден стиснуть зубы и сделать быстрый глоток охлажденной минеральной воды. Спазм катится от солнечного сплетения в висок и обратно. Покалывает в кончиках пальцев — это похоже на то, как дети играются с тряпичной куколкой и иголками. Все это могло изрядно подпортить времяпровождение, однако, куда хуже было бы остаться в полном одиночестве наедине с мыслями о высказанном через некоего черного человека… о возможных словах Виктории «я же говорила, тебе будет нехорошо». Себастьяну представили дочь барона Мидфорда Элизабет — невесту Габриэля. Миловидная девушка с голоском весенней птички, золотыми локонами и той самой доброй, наивной пустотой в глазах, кою часто любят и ценят мужчины, ищущие себе верную (или удобную) супругу. Девушка была разговорчивой и шустрой, как брызги шампанского. Она сидела между близнецами в нежно-розовом дневном платье, и оно настолько изобиловало лентами, рюшами и розочками, что складывалось противоречивое впечатление о возрасте. Она начала беседу с того, что ей очень жаль было отсутствовать при утреннем событии. — Настоящий кит! Как бы мне хотелось увидеть! — Это всего лишь кит, Лиззи, — усмехнулся Габриэль. — Я всегда хотела увидеть кита! — Врунишка. — Серьезно. С детства. Между прочим, я тебе рассказывала! — Ну еще увидите, — улыбнулся Винсент, а Рейчел по-матерински огладила девушку по плечу. — И правда, китов в океане много, — отметил Себастьян. — К тому же, ничего особенного в них нет. Вообразите большую глыбу в воде и добавьте к ней воображением фонтанчик. — Это потому, что вы все его уже видели, — улыбнулась девушка. — А иначе горели бы таким же желанием, как несчастная и бедная я, не увидевшая кита. — О, бедняжка, не увидела глыбу с фонтанчиком! — подразнил будущую невесту Габриэль. К Себастьяну чуть склонился Сиэль (Михаэлис распознал его по тому, что девушка уже обращалась к Габриэлю по имени) и тихо произнес: — К слову, знаете, вы оказались правы. Это был синий кит, а не финвал. — Вот как, — изогнул одну бровь брюнет. — А я уже было думал, что сам ошибся и это был и вовсе какой-нибудь кашалот. Разговор услышал Винсент: — Сиэль уже сходил в библиотеку и проверил в энциклопедии. Юноша покраснел, на что Себастьян не мог не улыбнуться — смущение оказалось чересчур очаровательным. — Такое любопытство, право, похвально. А где вы учитесь? — поинтересовался Себастьян. — Окончил католическую школу Св. Августина. — Не оба, — заметил Винсент и добавил не без гордости, которая из его уст всегда была такой же естественной, как дыхание: — Габриэль покинул ворота Итонского колледжа и будет поступать в Кембридж. — Ну, а вы? — Себастьян вновь посмотрел на Сиэля. Юноша разрезал кусочек говядины на еще меньшие кусочки. — Я получил приглашение в несколько колледжей и еще выбираю, — это было сказано как-то неуверенно, словно извинение за что-то. Один из кусочков упал с края тарелки на скатерть. Маленькое жирное пятнышко с горчичным соусом. — Он хочет учиться на священника, — мягко улыбнулась Рейчел. — Это его мечта с детства. Себастьян сделал вид, что не видит, как салфетка с ненавязчивой стремительностью прикрывает оброненное. Снова краска смущения по-детски опаляет нежное лицо, а взгляд упирается в тарелку, и воистину! за столом сидит уже не молодой человек, а ангел, стесняющийся не то поедания животной плоти, не то интереса к своей персоне. — Говорят, чем больше душа, тем больше устремлений к самопожертвованию, — улыбнулся Себастьян. В его голове (с уже отступающей мигренью) четко и ясно всплыл образ Сиэля молящегося. Как сложенные руки — эти два миниатюрных крыла, на которые только и способен человек-не-птица — поднимают юношу чистыми помыслами и уносят в одну только ему понятную высь… Как глубоко и трепетно исходится в дыхании щуплая белая грудь, как словесная истома накатывает волнами с покатых малиновых лепестцов и, наконец, как с алчностью агнца, синева пожирает святость своего существования в очень краткий, в невозможно краткий, но священный миг. В конце концов, обладателям пронзительно синих глаз стоит смотреть исключительно на небо. Что-то внутри Себастьяна задрожало — как натянутые струны — и он увидел за соседним столом дьявола. Облаченный в черный костюм-тройку, с черным лицом, лишенным каких-либо человеческих черт он сидел у серебряной пепельницы со стаканом виски. Никто не замечал не только его длинных козлиных рогов, угольно-черных, как и все прочее, но и его самого — фигуру весьма внушительную и чрезвычайно высокую, широкоплечую. Проходящий мимо официант не споткнулся о полированную сатанинскую трость, прислоненную к стулу, а лишь прошел сквозь нее, как через фантом. Себастьян сделал глоток вина, и в это же время, его движение отразил черный незнакомец. Он отпил свой виски и сложил руки на коленях, словно ожидая, что будет происходить дальше. А дальше Себастьян вновь посмотрел на Сиэля, который в небольшой суматохе (Элизабет нечаянно опрокинула на его сторону стакан с водой), пересел поближе к нему. Мужчине показалось, что он смог полностью вдохнуть запах будущего священника — с ванильно-цветочной сладковатостью кожи, отдающей ароматами зрелой черешни, запахом чебреца и королевской розы, пачули и чуть горькой дождливой лесной истомы. Это оказалось, как тот древний крик леса в шумном центре шабаша: преданные дивы еще не слизали кровь с ритуальных клинков, а в глазах агнца — холодных, как снежные хлопья — уже сцеловались жизнь и смерть. Угасающая во тьме звезда. Это ее он с огромной благодарностью и желанием примет в свое бездонное брюхо, поскольку он… и есть — сам дьявол. Из книги — в реальность ступила черная мужская туфля. Люстра в центре ресторана закачалась, когда ее задели рога… Михаэлиса отвлек голос. Это был Сиэль. — Вы не против, что я пересел к вам? Себастьян не слышал, что происходило за столом все время — он был совершенно в другом месте, и дьявол, виднеющийся за плечом Винсента поднял в честь этого стакан и отпил. — Отнюдь, — отозвался Михаэлис. Он вежливо улыбнулся молодому человеку. Как-то само собой они завязали разговор о всяких пустяках. — Отец сказал, что вы пишете книги, — заметил юноша. — К несчастью для людей, — Себастьян ощущал жар по всему телу и неотступное желание еще раз взглянуть на мрачный силуэт. Он его не боялся, а скорее испытывал любопытство и смущение — оттого, как эта встреча состоялась не вовремя. Сиэль улыбнулся своим нежным ангельским ртом и с искренним интересом спросил: — А о чем? — О несущественных вещах, ввергающих людей в пучины отчаянья. — Как заноза в пальце или оторванная пуговица? — тут юноша шутливо приподнял брови, чего Себастьян от него не ожидал — этот близнец уже произвел впечатление застенчивой натуры, одаренный тихим нравом, как отличительным контрастным клеймом. Это Сиэль. А вон тот, общительный, Габриэль. Мужчина вонзил нож в паштет. — Скорее о любви. — Вы же пошутили, когда называли ее «несущественной вещью», верно? — Отнюдь. — Забавно, а мне кажется, что в ней и есть весь смысл всего. — Именно поэтому вы решили окончить семинарию и молиться до конца своих дней, лишая себя всякой радости (любви)? — Это довольно резко с вашей стороны. — О, отец должен был вас предупредить об этой моей манере. Верно, Винсент? Винсент недоуменно приподнял брови: его отвлекли от спора Габриэля с Лиззи о какой-то мелочи, кажется, дате какого-то школьного праздника, и он не понял к чему это. Но сказал: «Не знаю, но, возможно». — Идеальный ответ, — отозвался Себастьян. Сиэль вновь покраснел: он удивительным образом сочетал в себе браваду в беседах и робость, которые чередовались загадочным образом и, скорее всего, являлись лишь попыткой победить в себе тихость и пугливость. Этакая маленькая лань, перебирающая дрожащими ножками где-то на перепутье в мрачном лесу или, нет, — беленький ягненок сидящий бок о бок с большим черным волком. В Себастьяне пробуждались старые, как мир, желания: накрыть своей тенью мозолящую глаза белизну, покровительствуя ей, или… «Да что со мной происходит?» — подумал с удивлением Михаэлис, но продолжил смотреть на новоиспеченного знакомого так, как на глубоко старого. Словно он уже откуда-то его знал. И знал очень хорошо. При этом - они всегда были очень разные. — Вы атеист? — это прозвучало в ответ, как утверждение. — А похож? — Себастьян лукаво прищурил глаза. — Я почти сразу вижу, таких, как вы, — это Сиэль сказал почти шепотом, как секрет. — Но… тогда мне вдвойне интереснее, о чем ваши книги. — Я думал, должно быть наоборот. — Знаете, как говорят, врага нужно знать в лицо. — Врага? — Себастьян засмеялся. — Такой, как я, напротив, самый лучший ваш товарищ. — Я буду призван повернуть ваши убеждения в обратном. — Тогда вам стоит на мне попрактиковаться и набить первые шишки заранее. — О чем это вы так весело разговариваете? — улыбнулась мать близнецов. Все отвлеклись, когда Себастьян еще засмеялся. — Всего лишь об возвышенных устремлениях души человеческой и ее реальных возможностях, — отозвался Михаэлис и бросил взгляд с задоринкой на Сиэля. Он рассчитывал, что юноша вновь стушуется, но, к удивлению, услышал тихое и только ему слышное: «Вызов принят», а, может быть, ему показалось?..