В эти воды души моей

Несколько часов кряду он лежал и глядел в потолок. Сон никак не шел. После того, как Себастьян проводил Сиэля, он встретился с другими Фантомхайвами. Они обсудили впечатления — всем понравилось — мисс Элизабет захотела непременно повторить, вроде как Ирен зимой будет выступать в столице на праздничном маскараде. После они еще полчаса повторяли одно и тоже разными словами. Много эмоциональности со стороны женщин, особенно Элизабет. Себастьян передал всем о решении Сиэля отдыхать после представления. Рейчел заявила, что Сиэль всегда такой, он: — Очень тихий мальчик и людям скорее предпочтет книги. Но ему понравилось? Он ничего не сказал? Завтра его расспрошу подробнее. — Понравилось, — отвечал Михаэлис. — Кажется, особенно по душе пришелся хор. Когда Себастьян говорил это «пришелся по душе», у него самого пошли мурашки, а перед внутренним взором вспыхнула та самая влажная синева и слух заласкал все тот же райский сонм херувимов. Поэтому последующая новость особенно приятно удивила. Габриэль не без улыбки сообщил: — Неудивительно. Наш Сиэль тоже выступал в церковном хоре. Местные даже называли его Ангелочком. Ох, а помните, как он на Рождество пел? — это Габриэль обратился уже ко всем, кроме писателя, который попросту не мог знать. К сожалению. — Белоснежные пушистые крылышки и нимб никогда не забыть: рождественская статуэтка на елку. Сиэль чрезвычайно стеснялся идти так, но, вот, беда, когда краснел, ему это шло еще больше! Кажется, у нашего бедолаги не было выбора! Близнец рассмеялся — светло и легко, как смеются лишь над теплейшими воспоминаниями, чаще всего детскими — он приложил руку к сердцу, от смеха: «Поэтому нам с Лиззи пришлось уговаривать Сиэля с утра пораньше». Засмеялась и Элизабет. — Верно! А помнишь, — на эмоциях девушка потянула жениха за рукав, — он даже пытался спрятаться? Бедняжка спрятался за колонну в галерее и не учел, что-крылья-то торчат! — То-то мы его за крыло и схватили. — Потащили исполнить долг! — По дороге потеряли нимб. — Я бежала обратно его искать! — За пару мгновений до выхода на сцену, мы нимб вернули на макушку. — Но это того стоило, — улыбнулась девушка. Рейчел растрогалась от светлых воспоминаний. — Это правда, ах, как наш Сиэль чудесно пел! Сердце так и замирало, верно, Винсент? В таком возрасте Бог благоволит наделять всех ангелов красивым голосом. Винсент кивком дал знать, что, да: «Верно», Рейчел продолжила, но обращаясь все больше к Себастьяну: — Знаете, это странно, но в те мгновения, когда пел хор, я даже и не верила, что поет мой сын, настолько в тот момент казался неземным. Если бы вы, Себастьян, услышали и увидели, то сразу бы поняли, о чем я говорю! — Рейчел посмеялась, пытаясь сгладить собственное смущение от порыва, а это был именно порыв, внезапный, как женская натура. Маленькое, плавное лицо засияло. Как бы Сиэль в глубине души не исковеркал в себе относительно любви к себе, родители второго близнеца любят. Ни одна женщина не способна подделать материнское излучение любви. Оно колоссально и затмевает собой все прочее. В какой-то миг Себастьян видит схожесть Рейчел, Виктории, матери, как и всех женщин, которых встречал. Природа самой женщины — быть любовью. Себастьян вдруг ощутил себя частью тени, ходящего по пятам, демона. Некомфорт от силы, что воссияла в собеседнице, и вот — он всем нутром морщится, как пещерное чудище — при ослепительно яркой вспышке света, и в то же время, удивительно любопытно побыть рядом. Щекотливая волна прошлась по черному жадному нутру, и тварь испытывает тихий восторг. Любовь, которая ему недоступна по природе в виду отсутствия матки и присутствия мужского, разрушительного эго. Любовь, которую демон никогда не поймет, но с которой не считаться нет возможности. Чистое, абсолютное сияние, способное утопить в источниках счастья, испепелить в порошок любую враждебную силу. Любовь, не ведающая ни лжи, ни страха, ни условностей. Любовь принимающая, безусловная, дающая и совершенная. Воистину прекрасный свет… «Сиэль сам встал за брата и стал думать, что тот загораживает весь свет собой. Ему просто стоило сделать шаг в сторону и стоять отдельно от близнеца. Разве нет?» — вот о чем еще подумал Себастьян. Из него вышла тень и постепенно отделилась: мужчина увидел рогатый силуэт уже вдали. На этот раз демон был более бесформенным, но отчего-то более понятным. Это не просто персонаж, выдуманный писателем, но нечто глубоко пережитое, настолько, что взглянуть на тлеющие угли в сердцевине бездны, нет ни возможности, ни решимости. Первобытный ужас. Видоизменяемый эфир, прилетевший с инфернальных долин. Человека бросило в холодный пот от одной мысли по-настоящему посмотреть в пылающие глаза и познакомиться с монстром поближе. А ведь совсем недавно он не испытывал на счет его появления никаких опасений. «Переутомление. Воображение, вошедшее в раж. Пройдет?» «Прочь из моей головы!» — мысленный бросок в опасную сторону, и тут же своевольное, шаловливое: «Может стоило треклятый роман сжечь?» Тошнота. Они недолго гуляли на свежем воздухе, затем Габриэль с матерью и невестой ушли на нижний этаж, в ресторан (их звала какая-то пожилая и преинтереснейшая француженка), а Винсет и Себастьян решили сыграть пару партий в карты. Так, они изрядно выпили. Напротив Себастьяна сидел обрюзгший и крайне неприятный джентльмен, которого все местные про себя прозвали Табачной Фабрикой — он курил без остановок и на широкую ногу. Белки глаз спелее граната, из ноздрей клочьями торчат ржавые от табака волосы, а пышущие ноздри, как у носорога. Ни дать-ни взять, внутри черепной коробки легион чертей устроили котлован. И Табачная Фабрика аж четыре раза кряду обыгрывал Себастьяна. — Сдаешь, — заметил другу Винсент. — Не узнаю тебя даже. Обычно это Себастьян держит всех в узде. Ах, где же тот Себастьян теперь? Стареет? Себастьян усмехнулся. Ему было также плевать на слова, как и на происходящую игру. Он попросту даже не понимал, что здесь делает. Кажется, он не хочет возвращаться в свой номер, и из последних сил держит в руках какие-то карточки, и кто-то, с азартной щекоткой под селезенкой, ожидает от него хода. «Похоже на дешевую бутафорию», — подумал он с ужасом. И с еще большим ужасом осознал, что раньше считал это очевидно естественной вещью, игрой в карты, но теперь она стала для него нечто вроде бессмысленного акта — перетаскивание бумажных картонок… ради чего? Ради удовольствия? Простите, какое здесь удовольствие? Рыло Табачной Фабрики скалится от радости. «Вы, мсье, ход свой делать будете? Мы все ждем». Ах, да. Вот вам. Снова проиграл… Да, какая разница. Он вспомнил, что Сиэль теперь, в эту самую минуту, должно быть, читает проклятую книгу Михаэлиса. Лежит в кровати и водит взглядом по строкам, которые, по сути, ничего уже и не значат. Себастьяну вдруг стало стыдно за свое творение. Оно не для глаз Сиэля. И снова — какая разница?.. Нет, разница есть. Он головой, мыслями, душой хочет окунуться в темные воды. В синие воды. Здесь слишком душно. Давно стало. С десять лет назад, а может и того раньше. На лбу выступил пот. Инстинкт самосохранения еще удерживает от пропасти. Вода, должно быть, ледяная, и тело в миг пойдет на дно. Не успеет толком он продохнуть и осознать собственную гибель. Пусть так. Темные… …темные воды… Виктория бы сказала, что он забыл напрочь о своей душе. «Ты давно не был в церкви (он и ходил-то туда только ради ее спокойствия)». Глаза Виктории по цвету, как веточки сушенного розмарина, но глаза ангела — водные, мрачно-небесные. Он так устал… Кажется, в этой книге, напоследок, он выразил все, что хотел и — мог. Но, сейчас же и вспомнил, что недостаточно описал чьи-то синие глаза. Когда дьявол увидел дитя звездного эфира, смел ли он уделить им мало внимания? Это единственная красота, достойная почестей. Желанное лоно, в котором любая тьма и свет, жаждет оказаться в итоге. Прикоснуться и утонуть. В конце всякого пути. Всех путей. Всех жизней. Кажется, Себастьян совсем сошел с ума. Более, он уже не ощущает ничего, кроме человеческой изнеможенности и дьявольской жажды чего-то… что совсем рядом, но чему он не может дать ни словесного описания, ни определенного чувствования. — Так вы подаете? — Да-да. «К черту вас всех. К дьяволу!» Рядом оказывается уже до тошноты знакомый персонаж. Острые клыки вместо зубов, узкие, как у змеи зрачки. Рубиновые очи. Сгустки шныряющей по сфере лавы. Потусторонний незнакомец начинает водить его же рукой… Это та сила, которой стоило довериться с самого начала — подсказывает интуиция. Именно она завершит любые страдания. «И разве ты целиком и полностью не состоишь из этой силы?» — шепчет голос извне. Шепчет, как сородичу. «Я человек. Всего лишь человек», — невнятно бормочет сознание писателя. Начиная с этого момента Себастьяну вдруг стало везти. Он обыграл всех семь раз подряд. Чрезвычайный поворот. На восьмой — Табачная Фабрика поставила пятьдесят тысяч и проиграла. Себастьян сорвал куш. Винсент, опасаясь негативной реакции и подозрений в мошенничестве: «К чему нам проблемы на отдыхе?» сказал, что хватит. Они оба устали. Им пора отдыхать. Себастьян едва держался на ногах, поэтому Винсент проводил его до каюты. Покуда Винсент отпирал ключом дверь, Себастьян, обронил нечто вроде: «У тебя замечательная семья и сыновья». — У тебя тоже будут, если захочешь. — Такие ангелочки? Нет, такие ангелы бывают у особенных людей. Они рождаются очень редко. Их нужно беречь, Винсент. — Ты пьян. Слово «ангелочки» из твоих уст звучит чудовищно. Ну, а Габриэль, кажется, переборщил с описаниями, раз они так запомнились. Себастьян вцепился в лацканы Винсента. — Обещай, что ты никогда не дашь Сиэля в обиду. Винсент решил, что речь о Сиэле летит на пьяных порах и на почве недавней истории, а Себастьяну хотелось услышать только нечто вроде: — Разумеется, я никогда не дам свою семью в обиду. Уж можешь верить. Несмотря на серьезную выдержку, Винсент все же икнул в конце, выдавая себя с головой. Себастьян вдруг засмеялся и как-то зло усмехнулся: — Ты всего лишь человек, Винсент. Мы оба — всего лишь пьяные люди, и говорим тут чепуху. — Тогда забудем? — Винсент снова икнул. Себастьяна оставили одного. И вот, теперь он лежит в полной темноте и не может уснуть. Он смертельно устал, свинцом налиты веки, но не может уснуть. Он способен глядеть в потолок и думать… думать… думать… наверное, о том, что в аду. Он должен хорошенько… очень хорошенько все обдумать. Так?.. Матрас продавливается под тяжестью. По скуле скользит пламенное дыхание. Это он сам навис над собой. Только у двойника глаза сияют ярче кометы — огненные, лавинообразные зрачки. Как у змеи. — Не смотри на меня, я знаю, кто ты. Ты всего лишь символ. Ты не настоящий! А вот я — твой хозяин, поэтому иди туда, откуда родом, в чертову книгу, — сказал Себастьян, но не был уверен, что сделал это вслух, и что собственная речь не приснилась. Происходящее, как в тумане. Тело отяжелело, дыхание стало угасающим. В конце концов, настиг сонный паралич, и на грудь села «ведьма». У двойника была роскошная улыбка лукавого. Она сияла писателю из тьмы, как бриллиантовая тень, и Себастьяну, она, на удивление, нравилась, напоминала что-то от самого себя — часть врожденной мудрости, к которой он всю жизнь опасался прибегать, как к разрушающему инструменту. Виктории бы не понравилась сия часть, впрочем, как и другим людям. Когда что-то похожее мелькало в нем, Виктории тревожно взирала на него: «Ты так непохож на самого себя», не ведая, что это и есть он сам. Как же это, должно быть, отвратительно, любить маску и бояться принять это? «А может куда хуже, — носить эту маску?» — шепнула голова, нависшая сверху. Ее шея и лицо вытянулись, став змеей. Из широкого рта высунулся кончик раздвоенного и тоненького, как сухожилие ребенка, языка. Он коснулся губ мужчины. Себастьян зажмурил глаза и досчитал до пяти, затем открыл вновь. Двойник не исчез, однако, лицо стало более напоминать его собственное. Нет, это оно и было. Двойник ничего не говорил, но Себастьян ощущал, что он говорит своим присутствием. В крови человека начинало бурлить поднимающееся желание. — Нет, — сказал Михаэлис только один раз. И сказал так, что даже сам себе не поверил. Когда он описывал дьявола от первого лица, то старался вжиться в его шкуру, а это означало мыслить вне всяких человеческих концепции. Помнить об узости ума и антропоморфном наложении. Помнить о невозможной, безграничной парадоксальности мира. Пытаться выразить невыразимое через воплощение мятежного духа в заурядной и примитивной форме — человеке. Оно ограничит Сатану до крошечных масштабов земного мирка, но ограничит условно, разумеется. А как же важные людям чувства? Себастьян решил, что об обычных чувствах можно и нужно забыть. Дьявол не ведает подобных пустяков. Он находится вне ума и вне сердца, и в то же время успешно способен ими овладевать. Имитировать. Дьявол вездесущ. Но он призываем и проживаем только самими людьми. Извечный архетип. Сочные и блестящие глазные яблоки оказались предельно близко от его собственных глазных яблок. Смоляные ресницы переплелись. Во сне или нет, но Себастьян вынужден был смотреть в самое себя. Безмолвное, потешно-наблюдательное и страшное, как первородный Ужас. Кровь застыла в жилах, и захотелось кричать, как никогда в жизни — по-звериному, одичало, абсолютно пропаще, ведь человек тонет, он совершенно тонет во тьме — но! всякий голос пропал. Человек мог только смотреть. Себастьян стал всего лишь свидетелем. Кажется, он никогда раньше и не был никем другим… И что стоит ему исчезнуть, сгинуть с лица Земли прямо теперь? Этот Ужас разнесет его даже не в клочья, — он несомненно обратит его во всякое отсутствие собственной пыли. Что было До, что станет После? Был Себастьян. Не стало Себастьяна. Был ли вообще Себастьян? И имеет ли это значение, тогда как он всего лишь человек? «А человек ли ты?» «Тогда что я такое?» Бездна смотрит в Бездну. «Ты звал меня всем существом. И вот я здесь. Ты — это я. А я — это ты. Поэтому я знаю все о тебе. А ты — обо мне? Ответь». *** Сиэль опоздал на завтрак. По учащенному дыханию и топоту — так он бежал, но из-за угла вышел спокойным шагом. — Извините, — пробормотал он. — Не страшно, — Себастьян бросил в блюдце кожуру от грейпфрута. Юноша принес с собой книгу, и перед тем, как сесть, сразу положил ее к Себастьяну. Придвинул подальше от края. Сегодня на нем были светлые бриджи и белая рубашка с темно-синим пиджаком. Оттенок удачно подчеркивал цвет глаз. Стоило увидеть лицо юноши вблизи, чтобы понять, что тот не спал. Сиэль выглядел слегка взволнованным и напряженным. Он сел и сложил руки перед собой — две нескладные, нервные веточки — и они тоже тихонько дрожали от волнения. «Это не книга, а его собственная реакция на нее», — подумал мужчина, опуская в рот дольку фрукта и запивая ее сладко-кисловатый вкус кофе. Сиэль заговорил первым: — Мне не стоило ее читать. — Почему же? — Она вызвала странные ощущения. — Может быть, поделитесь со мной?.. Сиэль неопределенно кивнул. — Этот черный человек, дьявол, верно? — Верно. — Вы описали дьявола, гуляющего по ночному городу. Он заходит в цирк, где смотрит фееричное представление. Все эти клоуны, акробаты, мнимая пестрота — человеческий мир его глазами. — В лучшем случае. Верно. — Но вот на помосте появляется метательница кинжалов. Она выделяется среди прочих циркачей, и я наивно подумал, что вы покажете любовь дьявола и женщины… но… это оказался ангел, также играющий в мире людей, как и сам скучающий дьявол. И мне показалось, что это существо в синих одеяниях, как вы указали, андрогин, но, — Сиэль совсем стушевался, — мне показалось, что, — тут он густо покраснел и опустил взгляд в пол. Себастьян, разумеется, знал причину смущения, и это ему крайне понравилось. Он едва ли сдержался от улыбки. Но нужно было взять себя в руки. — Мне вы можете сказать, что угодно, Сиэль. Юноша повертел головой по сторонам — не смотрит ли кто — затем наклонился вперед. Он понизил голос до шепота. — Это был мужчина. То есть, они… я могу ошибаться? Теперь он напоминал того самого херувима, который узнал «страшный секрет» и теперь невинно сплетничает в райской беседке. Он обескуражен, и в тоже время глубоко внутри заинтересован. — Нет, все верно, — очень просто отозвался Себастьян. — Дьявол влюбился в юношу. Хотя слово «влюбился» слабое для него. Скорее, осознанно оказался поглощен им. Сиэль вспыхнул с новой силой. Он было открыл рот, чтобы что-то сказать, но передумал и сделал глоток молочного чая. Поспешно откусил черничное пирожное и поспешно зажевал и выглядел при этом очаровательно. — Извините, вас смутил этот нюанс? — Себастьян едва заметно подсел ближе. — Я думал, молодые люди в вашем возрасте осведомлены о существовании мужеложства. Но в контексте данного романа, однополость была необходимостью для выражения идеи. — К-какой идеи? — Духи не имеют пола. Разумеется, сложно выразить связь между ними на примере «людей», и передать метафорой то, что, возможно, вообще не передается, и все же… Сиэль не поднимал взгляда. Его вдруг очень заинтересовала чайная ложечка и возможность крутить ее против часовой стрелки. — И ангела… вы показали довольно… — Бесстрастным? Увы, я вижу ангелов отнюдь не добродушными сострадающими созданиями. — Он убил сотни людей просто так. Разве это ангел по-вашему? Странное виденье и… ваш герой попирает все божественное. — Разумеется, он же дьявол. — Дело не в этом, а в том, как он это делает. Вы симпатизируете дьяволу. Это не его мысли и чувства, это… ваше. Это все ваше. В вас так много зла. Почему? Когда я вас увидел в первый раз, вы показались мне замкнутым, но в тоже время… хорошим. — А теперь я по-вашему нехороший? — мужчина сощурил глаза и с лукавинкой воззрился на собеседника. — Потому, что смею писать то, что чувствую? Или вы скажете, что такое чувствовать нельзя? Меня накажут за свою природу? — Это можно и нужно искоренить, — еще тише сказал Сиэль каким-то виноватым, но в тоже время уверенным тоном. Себастьян усмехнулся. Он отставил чашку с кофе и склонился к Сиэлю ближе. Он смутит его, но именно этого ему и хотелось. — Пути господни неисповедимы, верно? Так, кто знает, может быть, именно поэтому я дал прочесть книгу именно вам. — Что вы имеете в виду? — Мне нужна ваша помощь, Сиэль. Может быть, вы именно тот, кто выведет меня «из мрака». — Я не смею, кто я такой? — Тот, кто желает помогать другим. Не вы ли сказали, что хотите освещать другим путь? — Я еще не выучился. У меня нет на это права. — Речь идет о нашем положении, Сиэль. Вы находитесь на светлой стороне, а во мне — много скверны. Вы не дадите мне руку? Пусть это будет одним из ваших опытов. Синева пытливо и впервые за все утро — смело — взглянула на него. Она выдержала много долгих мгновений напряженного вглядывания друг в друга. Это был напуганный и храбрый одновременно свет. Чистый, как самый грязный помысел демона. — А вы правда хотите этого? — исторг маленький рот. Едва-едва слышно. — Да. — «И ведь это не ложь… Как хочется утонуть в нем». — Возможно, вы моя последняя надежда. После смерти супруги, я, признаться, мог окончательно потерять ориентиры. Она меня всегда сдерживала. На гладком лбу пролегла крошечная морщинка. — Мать рассказывала мне, как вы ее любили, — сказал Сиэль. — Мне жаль. Она, должно быть, была очень хорошим человеком. — Она была чем-то похожа на вас. Такая же правильная и… «светоносная». Сиэля смутили и эти слова. Их руки на столе оказались слишком близко друг к другу, он медленно отодвинул свои и положил на колени. — Но я не знаю, что я могу… чем я могу помочь вам. Я хочу, но не знаю. — Когда мы с вами впервые увиделись, — настойчиво заговорил Себастьян, — я подумал, что вы — невероятно чистое создание. Поэтому было кощунством давать вам свой грязный роман. Я по ошибке подумал, что вам пойдет на пользу, как это вы выразились, «узнать своего врага в лицо». — Вы правы. Я узнал… — Сиэль задумчиво посмотрел на свои руки, — то, что, наверное, поможет мне… И было бы глупо помогать людям, не зная сполна о недугах, которые они испытывают. Искушения и грехи… я был так обескуражен книгой и откровениями, словно мне лет пять. — Описываемая любовь показалась вам слишком грязной? Удивительно, я описывал ее, как возможно самую чистую духовную квинтэссенцию. — Она неправильная и грязная. — Любовь способна быть такой? — Если она не угодна Богу. — Извините, за мой вопрос. Вы когда-нибудь сами любили? Сиэль отпил чай и посмотрел на мужчину: — Нет. Все мои мысли заняты другим. — Что ж, мне следует хоть немного последовать вашему примеру, — улыбнулся Себастьян. — Что мне теперь делать? Должен ли я вести себя, как хороший мальчик? — Не говорите так. — Как?.. — Вы ерничаете. Мы так не можем продолжать говорить. Я подумаю, что вы неискренни и шутите надо мной. Вы ведете себя, как ре-… — Сиэль осекся. — Вы правы — действительно не можем, ведь вы даже не говорите того, что по-настоящему хотите сказать. Тогда я предлагаю вам вот как: мы будем друг с другом искренни. Я — в желании отдаться вашей светлой воле, а вы — в желании почувствовать, наконец, уверенность в своих силах. Идет? — Почему вы решили, что мне это нужно? Уверенность? — Я вижу, как вы сравниваете себя с братом. Это может пагубно сказаться на всей вашей жизни. — Это не так. — Вы уверены? Сиэль задумался и очень медленно ответил: — Мы можем просто быть искренни друг с другом. Мы можем стать друзьями. И я могу вам помочь… надеюсь на это. — Я уверен, что именно вы можете помочь. И я готов следовать за вами, Сиэль, — тонкие губы расплылись в улыбке. — Что это? Называйте, как хотите — веление души, голос с неба… я слушаю вас. Я хочу вас слушать. Едва Сиэль взглянул на Себастьяна, как его щеки вновь вспыхнули, окрасившись в ярко-маковый цвет. Хрупкий юноша оказался настолько неумолимо привлекательным, что, в конце концов, Себастьян уготовился делать все, что он ни захочет, до тех пор, как следует. А до какой именно поры, и каким образом — знает и подскажет Второй. — Хорошо, — только и промолвил сдавленно синеглазый ангел. К ним подошла Элизабет с гувернанткой. — Доброе утро! Сиэль осторожно взял со стола книгу и переложил к себе на колени. Он не хотел, чтобы ее видели. Себастьян обернулся к девушкам. — Доброе утро, мисс. Как вам спалось? — Чудесно! Угадайте, что мне снилось? — Херувимы со снежными крылышками и нимбами? Девушка засмеялась. Ее звонкий голосок буквально пробудил ото сна сонное царство предутреннего кафе. — Как вы проницательны! — бросила она мужчине и весело посмотрела на Сиэля, но тот даже не догадался, что речь шла о нем. Тогда она села за соседний стул и громко заявила: — Я их ловила за крылышки. Они сопротивлялись. Вот умора! Сиэль красноречиво взглянул на Элизабет. — Я все помню, Лиззи, не надо на меня так смотреть. Себастьян улыбнулся и обратился к Сиэлю: — Мне поведали, что вы прекрасно пели в церковном хоре. — Это было давно. — Не так уж и давно, — хихикнула девушка. — Хотелось бы послушать. Сиэль пробубнил нечто вроде: «Это было ужасно». Подошли остальные. — Какие жаворонки, однако, так рано встать! — сказала Рейчел. Габриэль сел рядом с братом и Элизабет. Он слегка ущипнул брата за локоть и что-то прошептал ему в ухо, тот захихикал. За завтраком все стали обсуждать планы на день. Выяснилось, что открывается выставка кукол. Мужчины тут же остались без права голоса, так как оказалось решено идти смотреть. Себастьян склонился к Сиэлю: — Вы хотите, чтобы я пошел с вами, или дать вам время подумать и отдохнуть от своего общества? Сиэль ответил сразу же: — Конечно идете со мной, — и тут же смутился собственного ответа — на его взгляд фраза прозвучала чересчур повелительно. Мужчина лишь мягко улыбнулся: — Как скажете.