В эти воды души моей

Демонический двойник щелкает тьмой или костями — не разобрать. Белесость и чернь смешиваются: мрак то выступает сгустками, то светится аурой; он окружен метафизическими цветами, щупальцами, лучами, пятнами, которые то расширяются, то пропадают, образуя саму изысканность существования. Из зауженных глазниц строгого черепа зияет Ничто. Великое и парадоксально персональное. Оно словно вылупилось из окружности черепа — яйца мироздания — только ради него, Себастьяна. Себастьян всматривается в него, не видя ничего, кроме Пустоты, но — ощущая, что видит абсолютно все, что необходимо увидеть в жизни любому искателю ровно перед тем, как умереть не напрасно. Видящий Пустоту никогда не станет человеком вновь. Пути назад нет. Себастьян уверен, что картина может быть закончена только тогда, когда художник уничтожит ее. В конце концов, благодаря детской колыбельной и женской утробе он довольно рано сумел обнаружить, что Пустота повсюду. Нет ничего, что не являлось бы ею. Об этом говорят — в равной степени — и глаза дьявола, и осатанелые глаза матери, потерявшего ребенка, и глаза возлюбленного человека. Жизнь — подобна кинопленке в бобине. Великая ложь и шутка. Актеры играют увлеченно, реальность кинофильма куда-то неустанно движется, хотя достаточно выйти в зал, чтобы убедиться — фильм кончится, экран погаснет. Никого не останется. Эмилия оказалась тем самым кровавым билетом в зрительный зал. Себастьян доказал, что он больше ни на что не годный актер. Паршивый. Мерзкий. С ним получатся только гадкие кинофильмы, полные боли и ужаса, все будет идти не по сценарию, а так как взбредет ему в воспаленное сознание. Теперь он всего лишь зевающий критик. Невыносимо… невыносимо скучно. Не за что держаться. «Насколько еще затянется персональная лента? Год, десять, тридцать лет? А после начнется — новый фильм. Все одно и то же. Одни и те же человеческие существа, одни и те же шутки, чувства, трагедии. Бутафория. Едкий анекдот космического масштаба. Мыльный пузырь. Бах! Ничего нет… ПУСТОТА». Если бы демон спросил маленького Себастьяна еще тогда, после сцены с подушкой, тот бы ответил наверняка: «Я сошел со сцены и могу теперь только наблюдать за игрой, но… тут есть какой-то подвох. Я его обнаружил». — «Какой же?» И он, конечно, не захочет отвечать. Пожалуй, это то, к чему никто не готов. Поэтому Себастьян лжет, когда много работает и пишет, когда много любит или пытается как-то еще справиться с горечью бытия. Можно сказать, что он даже сознательно выбирает иллюзии, он не против кинофильмов и снов. Он предпочитает горькие драмы или ужасы — комедии и мелодрамы быстро утомляют и раздражают, за ними никогда ничего нет. За ними нет ничего более явственного, чем за драмой. Театр одного актера — вот, что такое жизнь. Это тонущий корабль, плывущий в Никуда. Корабль, которого не существует. Нет ни волн, ни паруса, ни капитана. Нет даже зрителя. Нет никого. Вот тот ответ, за которым пришел Двойник. Удивительно, сколько бессонных ночей провел писатель, а осознание — вспышка — пришла только теперь, когда Себастьян наблюдал за Сиэлем. У Сиэля тоненькая шейка — этакий изящный штрих по реальности — и юноша как-то незатейливо кротко оглаживает ее. Он уткнулся в энциклопедию, и он знает наверняка, за ним украдкой следят: глаза не поднимаются, рот чуть приоткрыт, названия проговариваются неслышным шепотком. Губы соблазнительно шевелятся, ресницы подрагивают. Чересчур смелые тени пересекают молочную коленочку, покрывают ее, как брошенная салфетка. Себастьян готов пересматривать эту кинопленку вечность; это то, что не надоест никогда. Однако демон смеется над его наивностью. «Я еще борюсь», — говорит мужчина мысленно, надеясь, что не путается и не произносит слова вслух. Зловонный скрежет — сиплое и сбивчивое дыхание из звериной груди, двойник потешается над ним. У твари в голове лишь одно слово: «Скука», но сам Себастьян еще цепляется за другое. Любовь. «Святой отец сказал мне, что чудовища больше всех на свете нуждаются в любви, потому-то они, собственно, и чудовища, но ты… я не знаю, как тебя любить. И смогу ли. Хотя я — твоя мать». О, да, маленький Себастьян уже тогда, в день эксперимента со Смертью, осознал, кто он есть. Вернее, — кем он не является точно. Мать сделала все возможное, чтобы искоренить чудовище, и умерла. Виктория ничего не сделала, но она умела изысканно убегать. Волшебная игра в прятки. Время текло незаметно. А теперь вон он, взращенный демон, вездесущая тень, дышит за спиной Габриэля, впивается в Себастьяна всем существом: все тени мира его, вся чернота. «Я — это ты, ты — это Я». Габриэль, в свою очередь, склоняется к Сиэлю. После того, как Сиэль с Себастьяном вернулись к остальным, он сел подальше ото всех рассматривать энциклопедию. Габриэль уже нарисовал с Элизабет недурную картинку, впрочем, спорящие художники сами все подпортили: борьба между жесткостью и воздушностью. Из рая, который видела девушка, получилось нечто бесформенное местами, и местами чересчур явственное и резкое. Резкий, угловатый, пятнистый, потекший мирок. «Как будто мыльцем все», — резюмировала мадам Вайт. Мисс Элизабет пожала плечами: «Надо было делать, как хотела, и не слушать Габриэля. Удивлена, как так вышло… вовсе не мило». Мадам вздыхала: «Я всегда говорила своим девочкам, нужно слушать свое сердце, но никак не ухо, нет!» Себастьян смотрел на них, чуть улыбаясь, но лишь потому, что наверняка заприметил на себе осторожное внимание Сиэля. Загадочное волнение осталось бы тайной, если бы не Габриэль, который заглянул в книгу. — Только не говори, Сиэль, что ты нашел конус. Они же очень ядовитые! Книгу поспешно захлопнули. Сиэль осторожен и недоверчив, поэтому ему потребовалось убедиться: да, Себастьян не обманывал, да его собственная настойчивость могла убить. В жертву этому знанию он принес подушечку указательного пальца, которую неосторожно порезал о лист бумаги. Впрочем, никто не обратил внимания — нужные слова достигли уха мадам Вайт, и зычный голос всполошил стайку пичуг вдали. — Конус?! — воскликнула женщина, выпучив глаза. — Ужасная штука! Слышала, в прошлом году умер один француз. Не спасли. Был человек и не стало, а все — кто бы мог подумать — из-за такой маленькой финтифлюшки! А он только и сделал, что случайно наступил. Воистину, фантазия Господа — непостижимость! А вы, молодой человек, все за ракушками охотитесь! Оставьте эту затею старикам, которым больше нечем заняться. Опасные это вещи. Лучше наслаждайтесь юностью, наслаждайтесь жизнью. Ох, уж эти юные создания! Вы со мной согласны, Себастьян? — мадам сощурила глаза и вздохнула: — Кому, как не нам, старикам, понимать ценность молодости и опасную бесполезность безделушек? Меткое слово «старость», даже брошенное в шутку, со скрупулезностью песчинки впилось в атмосферу. Как хлыст. Ядовитая струя, брызнувшая из плода. Оно коснулось аккуратных ушных раковин и проникло внутрь. Юность. Старость. Время. Песок. Вода… Второе слово накладывается на образ мужчины, которого синие глаза выделяют на фоне неба с чайками. На уровне подсознания пропасть между ними становится явственнее: вдруг Сиэль не думал о ней или не ощущал? Себастьяну это не нравится. Миссис Вайт теперь вызывает неприязнь. Она теперь, как враг. К двенадцати дня солнце стало совсем плохое, и все засобирались прочь от моря.

***

— И какую масть выберете на этот раз? — полюбопытствовал Себастьян у Сиэля. Они выбирали скакунов в конюшне. Близнецы уже успели обменяться сигналами — взглядами и кивками. Мужчине оставалось только ждать команды о начале. Очередная игра с перевоплощениями. Столь интригует. Сиэль стал настороженным и собранным, как человек, которого косвенно предупредили о том, что его вот-вот сбросят на глубину, и он готов подставиться только по очень веской причине. За каждым движением — будь то поглаживание лошади или скольжение рукой по дереву — проскальзывала чрезвычайная неуверенность. Юноша часто оглядывался на Габриэля и Элизабет, которые осматривали лошадей в другой части конюшни. Раздавался звонкий, желтый — солнечный — смех девушки, конюх передал ей кусок моркови, чтобы покормить животное. Как мило. Сцена из очаровательного дня. Были лошади всяких мастей, но выбор у Сиэля, разумеется, шел между двумя. Иначе и быть-то не могло. Сон. Туманные образы. Перепутье. — Вот эту белую, — ответил чуть ли не шепотом и неуверенно погладил миниатюрную арабскую. Та фыркнула и навострила плюшевые уши. Тонкие нервно-дерганные ноги, как натянутые прутья, поджарое тело — очень шустрая. Мужчина приподнял брови: — Снова белую? — То был просто сон, верно? Ну, а вы берите вот этого жеребца. — Черного? — Думаю, он ваш. Подходит. — Что ж, раз вы так считаете… — Себастьян дал знак конюху. Он и Сиэль отошли в сторону, давая вывести лошадей. — Вы выглядите растерянным, Сиэль, — заметил Себастьян. — Вам не хочется устраивать этот фарс? — Не хочется, но выбора нет. К слову, приготовьтесь. Вы же готовы? Если все пройдет хорошо, они окончательно помирятся. — И вы в это верите? Что все должно быть именно так? Сиэль повел головой в сторону и огладил шею. — Мне ли судить? Я ничего об этом не знаю. — О чем не знаете? — Себастьяну вдруг захотелось услышать это слово из его уст. — О любви. Любовь — всегда жертва и риск. Может быть… Я просто помогу и все. И вы — тоже. Себастьян лишь улыбнулся. Оседланных лошадей им вывели наружу. Сиэль и Габриэль о чем-то шутливо заспорили, решая поменяться выбранными скакунами, и пока Себастьян рассказывал Элизабет о любимой лошади юности, которая, увы, сломала ногу в овраге — дьявол был, а не конь — близнецы каким-то естественным и хитрым образом поменялись местами. Вместе с переменой мест произошла та тонкая трансформация мимики и поз, которая могла ввести в замешательство. Кого угодно, но только не демона. Элизабет и Себастьян обернулись. Элизабет не думая, обратилась к Сиэлю, который теперь был уже его братом. — Предлагаю поехать в лес. — Но мы же вроде хотели к морю, разве нет? — ответил он. — Ах, Габриэль, мы сегодня там уже были! Сиэль, играющий Габриэля, вскарабкался на арабскую кобылку, которую выбрал сам. Себастьян приставил палец к подбородку и деланно, громко вздохнул. — Сдается мне, мисс, близнецы снова решили нас разыграть. — Почему вы так решили? — удивилась Элизабет. — Эту лошадь выбрал Сиэль. Молодые люди сейчас договорились, что они меняются животными, однако, садится в нее все же Сиэль. Они лукавят. Травянистые глаза засверкали ярче, они опасливо обвели взглядом два одинаковых лица. — Это правда? — Опять? — тихо сказал Габриэль. — А как ты думаешь, Элизабет? Кто из нас кто? Последнее слово за тобой. Уверен, ты можешь. — Но я… я же просила… Однако, мисс Элизабет следовало обратиться к жениху, а, значит, выбора — разгадывать загадку или нет — у нее не было. Два молодых человека, играющих друг друга с почти безукоризненной точностью: один верхом на белой кобыле, другой пеший и какой-то потерянный. Вся его поза говорила об одном — он неловко ощущает себя в большом мире и как будто хочет извиниться за то, что находится здесь и сейчас. — Габриэль, это ты, — девушка подняла голову на всадника. — Если думал, что ты меня проведешь, то ты ошибся. Сиэль широко улыбнулся. Он желал поздравить Элизабет, которая на время стала его невестой, но юношу опередил Себастьян. — Да нет же, — отчетливо произнес он, — уверен, что на лошади сидит Сиэль, и могу это доказать. Сиэль с любопытством и опаской взглянул в лицо Себастьяна. Синие глаза красноречиво прокричали: «Прекратите сейчас же!», но Себастьян сделал вид, что не замечает. Глаза Габриэля едко сверкнули, но, играя роль, он смог лишь тихо произнести: — Попробуйте, мистер Михаэлис. Если не боитесь. Тогда Себастьян повернулся к барышне: — Мисс, вы помните, как Сиэль этим утром читал энциклопедию на пляже? — Да, он действительно читал, он часто что-то читает, — пролепетала девушка. Она теперь выглядела очень растерянной и чем-то отдаленно напоминала Сиэля. — Так вот, — улыбнулся писатель, — я случайно заметил, как он имел неосторожность порезать указательный палец правой руки острой бумагой. Мы можем проверить кто из близнецов кто, достаточно обоим показать руки. От этой новости лицо мисс вспыхнуло, как смоковница: одна мысль о том, что она могла спутать жениха с его братом — снова! — ввергала в пучину отчаянья. — Ну, Габриэль, — зашептала она с горечью, — если ты опять за свое, клянусь, я… Это будет означать очень большие неприятности. Обида, которая перерастет в нечто гораздо большее. Габриэль торопливо спрятал правую руку за спину и похлопал, провел ладонью по лошадиному крупу. А затем легко и робко посмеялся, подражая скромному близнецу: — Палец? А я… а я вот считаю, что наше отличие в верховой езде. Только Габриэль может так отлично держаться на лошади, верно, Элизабет?.. Ой! Ой, осторожно! Животное внезапно вскочило на дыбы, взмахивая передними ногами. Оно попятилось, выпучивая маслянистые глаза, а затем сорвалось с места точно ужаленное. Столп пыли взметнулся в воздух. Сиэль успел пригнуться, вцепляясь в поводья. Возможно, при другом обстоятельстве, все услышали бы крик о помощи, но актер храбро не издал ни звука: то ли растерялся, то ли и правда решил не подставлять брата. Тревожный голос Габриэля раздался следом: — Габриэль, прекрати подыгрывать! Лиззи может напугаться! Силуэт всадника стремительно удалялся. «Сиэль» добавил с горечью и чувством вины: — Он, наверное, это делает, чтобы не унижать меня перед всеми… Себастьян тем временем вскочил на черную лошадь и помчался следом. Снежная кобыла не бежала, а летела над землей, стремительно оставляя позади весь сверкающий свет. Сиэль прижался к ней, сжавшись в комок. Кажется, от страха он перестал дышать. В какой-то момент Себастьяну послышался голос, но слабый и тихий, как отголосок эха. Лошади перебежали через поле, обдавшее жаром раскаленного воздуха и разнотравьем, а затем, как пули, вошли в лесной массив. Арабская махнула через небольшую яму, рытвину в почве, и Сиэль едва не выпал из седла. — Держитесь! — закричал Себастьян, нещадно подстегивая и ударяя жеребца: «Быстрее, быстрее!» — Я не могу остановить! — раздался голос впереди. — Не слушает! Низкие ветви чудом не рассекли лицо — напуганный всадник успел пригнуться. Черный конь поравнялся с белой лошадью, и стал приближаться. Арабская дала в сторону, показалось, что Сиэль вот-вот упадет. Впереди узкая тропа, придется разъехаться, что чревато риском не успеть больше. Дерганная, тянущая лошадь точно сошла с ума: будь на ее месте другая, возможно, трюк Габриэля сработал в полсилы, но попалась именно самая нервная. Сиэль сам ее выбрал. Белая. Белая лошадь из сна. «Я думал, она увезет меня в хорошее место». Проделки демона? Наконец, Себастьяну удалось схватить повод и остановить несущую. Хрип. Топот на месте. Тяжелое дыхание: человеческое, напуганное и — звериное. — Вы в порядке? — мужчина спешился и помог Сиэлю слезть. Кобыла было рванула повод, но была удержана. — Если честно, то перепугался, — прошептал юноша, глубоко выдыхая. Нежные щеки горели, а глаза казались еще больше, чем обычно. Сверкали хаотично, ярко, как звезды. Руки дрожали. — Вы меня спасли. Себастьян усадил Сиэля на черного коня впереди себя. Арабскую он повел за повод рядом. — Вы понимаете, почему все это произошло? — спросил он. Ему теперь было дышать труднее, чем неудачливому всаднику — одна только близость Сиэля, тепло его спины у груди, волновало неслыханно. — Лошадь нервная, — отвечал Сиэль. — Мне никогда с лошадьми не везет. Отец говорит — да как и мадам Вайт — что лошади тонко чувствуют седока. Дежа вю. — Вы даже не попросили о помощи, хотя испугались. — Если бы закричал, стало бы понятно, кто из нас кто. — Какое глупое самопожертвование. Ваши игры с братом зашли далеко. Следует это прекратить. — Габриэль тут не причем. Но зато я видел, что вы нарочно нас не стали путать. Вас же попросили подыграть. — Показалось, что вам не нравится, когда вас путают. К тому же, у меня язык не повернулся назвать вас кем-то другим… Боюсь, Сиэль, я не смогу вас спутать уже ни с кем и никогда. — Глупости говорите. — Возможно. Но, надеюсь, вам было хоть немного приятно. — Мне?.. Вышло нехорошо, мы с вами Габриэля подставили. Теперь он будет злой. — Подставили ли? Вы сказали, что играть с девушкой нечестно. — Да, но это только мое мнение. — И я полностью на вашей стороне. Постоянно идти на поводу брата, не думая о своих интересах… Это глупая игра и только. — Братья должны так делать. И вы уверены в том, что все игры — на самом деле игры? — Играйте, если считаете нужным, но позвольте мне хоть иногда вытаскивать вас из песочницы. — Не стоит. Это мои дела с Габриэлем. Вам не понять, ведь у вас никогда не было брата. — Верно. И тем более — близнеца, и даже боюсь представить, что вышло бы. — Уверен, вы, как я, не были бы. — В семье Михаэлис действовало правило «выживает сильнейший». — А почему вы подумали, что в нашей семье как-то иначе? — Ах, да, внешность обманчива. Что ж… тогда сделайте выражение лица другим, ваша невеста рядом, а вы дрожите. Навстречу прискакали Габриэль и Элизабет. — Габриэль, ты в порядке? — близнец слез с лошади, делая это крайне неловко, как и следует Сиэлю. — Я так испугалась! — горячо воскликнула девушка. — Сиэль решил, что ты подыгрываешь! — О… если честно, то нет, не подыгрывал, — улыбнулся юноша. — Я бы и сам справился — буйная лошадка! — но мистер Михаэлис меня подстраховал и настоял на том, чтобы я слез с нее. Он полагает, у животного нервы не в порядке. И она неуправляемая. Он похлопал черного коня по шее и бойко усмехнулся. — Все в порядке, Лиззи. Пустяк. — Все равно я переживала! Хорошо, что мистер Михаэлис тебя остановил. Сиэль решил это проигнорировать, переглянувшись с братом, который успешно имитировал беспокойство на лице. Он усмехнулся опять: — Так что там про порез? Мы, кажется, остановились на очень щепетильном моменте, который мог меня скомпрометировать. По-видимому Габриэль успел порезать палец травой, так как сразу же продемонстрировал всем и каждому свежую ранку. — Мое клеймо, — сказал он и тихо, виновато улыбнулся. — Элизабет угадала, а мистер Распознающий Близнецов неожиданно ошибся. — Вот ведь бывает, — ухмыльнулся Себастьян «Сиэлю». — Надеюсь, мне простительна такая оплошность. — Это будет решать уже леди. Элизабет расцвела. Кажется, она ощущала себя самой счастливой на свете. — Я же говорила, что не перепутаю! Может быть один раз, но не больше! — И правда. Кому как не любящему человеку, невесте, разгадать тайну двух близнецов? Мне невозможно тягаться, — Себастьян улыбнулся. Хотел бы он увидеть лицо Сиэля теперь, но не мог. Юноша слез с коня. Все вернулись, чтобы поменять лошадь Сиэля — Габриэля — на другую. На этот раз долго масть он не выбирал. В конюшне близнецы снова поменялись местами, став самими собой. До конца прогулки они не разговаривали. Сиэль держался рядом с Себастьяном, рядом ехали Габриэль и Элизабет. Девушка всех отвлекала на пустяки: птицы, растения, олени. Ее переполняли воодушевление и легкость, ведь она всем доказала истинность своей любви. Она так думала.