В эти воды души моей

Они сошли на берег, и демон скормил маленькому, растущему дьяволу сливочное мороженое с дольками фруктов. Жара стояла неописуемая. Мороженое растворялось на глазах. Но: «Будет тебе столько мороженого, сколько не сможешь съесть. Будут тебе лодочки, лошадки, плюшевые кролики и ручные писатели… ровно до тех пор, пока ты не дорастешь до чего-то большего». Сиэль уже уловил некую ноту в их отношениях, и то ли подсознательно, то ли осознанно вел себя местами нарочито по-детски. Смех, жесты, шутки. Капризы. Тень синеглазого ангелочка, которого не достоин ни один из двоих, даже Артур с его лубочной физиономией и рыцарскими замашками. В образе Артура было столько же пошлости, сколько неряшливости и нелепости. Однако он, как баран велся на уловки Сиэля, и то краснел, то ощущал себя на седьмом небе от счастья всякий раз, когда выражали благосклонность или хвалили. Сущий мальчишка. — Вы очень напоминаете мне моего младшего брата, — робея, пояснил он, когда рука невольно коснулась макушки Сиэля. Жест — как сердечный порыв. Юноша воспринял касание спокойно, лишь удивленно посмотрел на Артура снизу-вверх. — Правда? Где же он теперь? — Живет с матерью, усердно учится. Мечтает стать ветеринарным врачом. — Скучаете? — Д-да. — А у мистера Михаэлиса нет братьев и сестер, однако, — вот дела! — кажется, я кого-то тоже ему напоминаю. — От чего это вы так решили? — поинтересовался Артур. — Он иногда тоже касается меня. Демон за спиной засмеялся, как с доброй старой шутки, а Себастьян удивленно приподнял брови: — Касаюсь… вас? Артур уже поспешил словесно ретироваться, оправдываясь вновь и вновь, лопоча нечто вроде: «Я же ведь не… вы просто как брат, мне неловко, я вызвал у вас… неловкость». — Будете отрицать? — синие глаза озорно сверкнули, взирая на брюнета. — Нет… скажу, что не помню. — Вот ведь. Купите мне, пожалуйста, еще мороженого. — Оно слишком холодное. В такую жару не вредно ли? — И все же… Сиэль отвернул лицо к Артуру, спрашивая его мнение насчет вида каких-то подстриженных кустов вдали, мол их форма напоминает двух сражающихся: «…Котов». — «А я вижу гигантского спрута… в очках? Он держит… табакерку?» — «Ну у вас и фантазия, знаете ли». Таким образом Себастьяну дали понять, что разговор окончен, а мороженое ждут. Этим днем роль Себастьяна казалась очевидна. Поданное в рожке мороженое Сиэль принял обеими руками, как сокровище. Беспомощный котенок, чьим орудием в среде людей эта беспомощность и является. Очаровательный. Ускользающий. — Вы очень любезны, мистер Михаэлис. Благодарю. — Не стоит. В итоге Артуру уделяли все внимание, Себастьяну не давали и слова вставить и сколько-нибудь лишний раз вмешаться в диалог. Когда они вернулись в гостиницу, Артур снес вниз свои записи: рассказы, черновики. Сиэль уже успел разгорячить писательский пыл своим интересом и похвалой. — Вы так интересно все рассказываете! Думаю, мистер Уордмист, у вас оригинальный и свежий взгляд. — В-вы правда так считаете?.. — Определенно! И очень хочется прямо сейчас узнать ваши работы получше. Возможно, нам всем сейчас это позволит отвлечься от жары. Сиэль устроился в тени беседки и положил рядом соломенную шляпку. Когда молодой мужчина пулей метнулся в свой номер за материалом, Себастьян усмехнулся вслух: — Решили подержать сэра Артура на щедрой диете? Молодых писателей хлебом не корми — одним вниманием доживет до старости. — Я правда нахожу его видение и манеру интересными. Он пишет о хороших вещах, мистер Михаэлис. Высокая мораль. К слову, я очень рекомендую историю про рыцаря и мешок котят. Остроумная и сердечная вещь, которая учит добру и благородным поступкам. — Что ж, подайте мне, и я его съем живьем. Вся эта ваша мораль выеденного яйца не стоит. Вам ли, Сиэль, не знать. В глубине души, разумеется. В тех сказочных синих дебрях, в которые не ступала ножка столь правильного и послушного мальчика. Вы как тот самый мешок котят, который стоит развязать. — Только развязать мешок должен не рыцарь, вы это хотите сказать? Тогда кто по вашему мнению должен спасти невинных погибающих котят? Кто, мистер Михаэлис? Уж скажите мне. — Не священник и не рыцарь, мистер Фантомхайв. Может, додумаете сами? — Хочу услышать от вас. — Хочу, чтобы вы пришли к ответу сами. — Знаете, что я думаю? — М? — Общение с мистером Уордмистом пойдет нам обоим на пользу. Я — не так сильно войду в вашу… темноту, назову это так, а вы — отвлечетесь от нее. — Если вы искренне так считаете, я сделаю все, что вы пожелаете, и войду, куда захотите. — Тогда я попрошу вас хоть немного терпения и лояльности к нему. Вам необходимы друзья такого рода. — Наивные… простаки? — Добрые, светлые люди, у которых есть чему поучиться. Во всяком случае, они не втянут вас ни во что плохое. И если вы о мистере Уордмисте такого мнения, то что же вы думаете обо мне? — А я о вас не думаю, я вас категорично чувствую. Сиэль хотел было ответить, но тут вернулся Артур. Энергичным шагом он обогнул пышные клумбы — все же задел и перевернул садовую каменную жабу, которую, кажется, никто не умудрялся задевать ранее — затем творец положил на стол ворох бумаг, которые были скреплены ярко-синей лентой. Эта синяя лента сегодня, как Сиэль, который соединяет груду разрозненных и чуждых друг другу бумаг. Мистер Уордсмит был крайне возбужден, а в глазах полыхало воодушевление. Себастьян тотчас вспомнил себя в молодости, в минуты, когда снисходила муза — а посещала она обитель Михаэлиса часто. Бессонные ночи, он сам — сущий Perpetuum Mobile.* Сиэль подсел ближе к мистеру Уордсмиту. Склонив головы над бумагами, они теперь, как сообщники на отрезанном острове. Себастьяну плевать о чем пишет Артур, он уже знает, что там ничего стоящего ни для ума, ни для души — той самой, за которой все изредка, вспомнив, упорно гоняются. Все самое сокровенное находится в тридцати-тридцати пяти сантиметрах от. По темно-синей каемочке шортиков скатывается солнечный зайчиком вниз и… — мимо проходит горничная с начищенным подносом — вверх к аккуратной ручке. Эта рука — вверх блаженства, именно она соединила в себе все высшие досуги: укромные врата, обольстительную прелесть власти, уютную плеть, поучающую длань… И совершенно не случайно до уха доносятся разморенные жарой слова писателя: «… и я думал, что главными героями будут принц и злой дракон. Коварный змий захочет искусить принца и сотворить из него короля, который завоюет весь мир, но кровные узы с братом спасут героя, и они победят зло. Слишком нелепо, да?» — Что мне нравится, мистер Уордсмит, что в ваших историях добро всегда побеждает! — На какой возраст это рассчитано? — вмешивается Себастьян. Он достает сигарету, но Сиэль просит не глушить аромат рододендронов и лилий: «Не разрешаете? Ладно». — «Я удивлен, что вы согласились. Спасибо». — «Прямо удивлены? Серьезно?» — «Разумеется, я бы предпочел, ради вашего же здоровья, чтобы вы не курили вовсе, но понимаю, что это явно чересчу-…» — «Что ж, я больше не курю. Совсем». Сиэль бросил пронзительно-любопытный, востренький взгляд на мужчину, как бы пытаясь понять подвох, но тут же широко и по-ангельски расплылся в улыбке: «Раз так… мистер Уордмист, вы свидетель. Мистер Михаэлис, видимо, полагает, что можно легко разбрасываться словами. Так вот, если вы или я увидим его курящим, ему несдобровать». — Надеюсь, кара будет суровой? — И справедливой, не сомневайтесь. Артур долго переводил взгляд с мужчины на юношу и обратно, затем заметил, что его дедушка пытался бросить курить, но из затеи у него ничего не вышло. Совсем. Он даже умер, подавившись табаком. — У заядлых курильщиков — очень высокая привязчивость. Ее не так легко побороть. Сиэль пожал плечами: — Как раз проверим на мистере Михаэлисе. — Он попросил у проходящей мимо обслуги мороженого. Третью порцию за день. — А вы, я смотрю, сладкоежка, — улыбнулся Артур. Юноша тяжко и глубоко вздохнул: — И я принимаю эту привязчивость с терпением. — Он улыбнулся: «У меня каникулы, мистер Уордсмит. Мороженое я вижу не так уж и часто». — Я бы добавил больше крови, — продолжил прерванную нить беседы Себастьян. Артур со всей своей непосредственностью искренне удивился. — В мороженое?.. — Да нет же. В вашу… в вашу эту сказку. Страданий, мук, отчаяния, что там еще бывает ужасного? Но это удивило молодого писателя куда больше, чем кровь в мороженом. Сиэль хихикнул и мимолетно положил ладонь на его острое, худощавое плечо. — Не обращайте внимания, Артур. У мистера Михаэлиса такое чувство юмора. Разумеется, писать нужно о добре, и мы все так считаем. — Так на какой возраст это ориентировано? — повторил вопрос Себастьян, пытаясь игнорировать дружеский жест Фантомхайва. Теперь ему категорично не нравилось то, как близко та двоица сидела друг к дружке. — Я д-думал написать рождественскую сказку детям, — отозвался не без готовности Артур. — Дети любят зрелищность, — кивнул брюнет. — Сейчас их ничем не удивишь. Больше жестокости, как я и сказал ранее, и вас ждет успех. — Да вы точно шутите! — Артур изумился, открыв рот. В такую дырку легко могла залететь муха. — Если бы нормальные сказки рассказывали детям, они вырастали бы крайне зрелыми людьми и трезво смотрели на мир. — Вы же не всерьез?! Чего же хорошего в том, чтобы быть крайне зрелым? Да и… Рождество, мистер Михаэлис, время веры в чудеса… — У моей нянечки — черти топят ее душу в чане — на такой случай была припасена особая история. Называлась она, мм… не дайте соврать… «Волшебные пуповина и ребрышко добродушно съеденного львом ослика». Они буквально были пропитаны магией, как слюнями зверя. — Даже не рассказывайте сюжет. Я считаю, что сказки должны поучать, но исключительно по-доброму. — Как считаете. Я лишь предложил, в конце концов. К слову, сказка была про дружбу льва и осла. Зря вы. — Еще бы! С таким названием. — Законам природы я научился из таких вот историй и прогулкам по лесу. — Все равно это не для детских ушей. У меня есть младший брат, и я даже не представляю, как рассказывал бы ему нечто подобное, на ваш вкус. — А вы уверены, что знаете своего брата? — О чем вы? — Я имею в виду, что дети умеют притворяться перед взрослыми такими, какими те их хотят видеть, — тут Себастьян подмигнул Сиэлю. Юноша кашлянул в кулак и вмешался в разговор: — У мистера Михаэлиса нет детей и братьев-сестер. Думаю, мистер Уордмист, мы вправе объявить ему бойкот на эту тему. — Ха! — кивнул Артур, он уже стал чувствовать себя куда увереннее. — И правда! Они синхронно сложили руки на груди. Сущие мальчишки. Себастьян с улыбкой вздохнул: «Больно надо», он попросил у персонала чашку кофе. Раз курить он больше не мог, то отрадой оставался крепкий напиток. Еще час они читали рассказы мистера Уордсмита. Сиэль вдруг оказался более эмоциональным и открытым, чем обычно. — Волшебная история, мистер Уордсмит! Я в восторге! Хотел бы я прочитать ее в детстве с братом. Мы ведь тоже близнецы, как и герои. — Ого, я не знал, что у вас есть близнец. — Теперь знаете. Уверен, ему бы понравилось тоже. Но только тому ему… в детстве…Ну, вы понимаете, — пролепетал он, смущаясь. Так очаровательно он смущался и лепетал, что даже Артур загляделся. — С возрастом люди меняются… — Взрослеют, вы хотели сказать? — И это тоже. В любом случае, история вышла поучительной и веселой, и доброй… Вы меня удивляете, сэр Уордмист! Сиэль сиял, как маленькая звездочка, и то и дело дружески касался сэра Уордмиста: то галстука, то рукава, то плеча. — Уверен, вас ждет успех. — П-правда так считаете? — Уверен-уверен! Стране не хватает таких писателей, как вы. Я вижу в вас будущую акулу пера. Знаете, у меня интуиция на такого рода вещи. — Вот это да! Мистер Фантомхайв, спасибо! Я буду стараться еще больше! — Я очень рад, что познакомился с вами. — А я как рад! «Ну просто чертова идиллия», — Себастьяну хотелось закурить, но он вдруг никак не мог вытащить из кармана сигареты: как будто он их потерял или стал несобранным на манер этого самого Артура, а затем вспомнил про обещание. «Стоит их выкинуть вовсе». Михаэлис, как и просил Сиэль, искал положительные стороны общения, что выражал в лояльной оценке работ. Даже тогда, когда сказать откровенно было нечего и Себастьян начинал зевать, Сиэль напоминал об уговоре красноречивыми взглядами. Тогда мистер Михаэлис просыпался и в паре витиеватых фраз доводил мистера Уордмиста до красных ушей. — Я не стою такой похвалы, что вы… — Мне кажется, ваш конек не детская литература, а взрослая. У вас немного таких рассказов, всего пару набросков, как я понял? — Д-да. В голове так много идей… На самом деле, я считаю, что детскую литературу писать сложнее. Сохранить чистый взгляд и уметь, будучи взрослым болваном, донести историю языком, понятным ребятам… Это особый талант и навык. — Вы правы. Детские писатели стоят особняком от прочих. — А вы никогда не пробовали писать детские истории? Мне кажется, многие авторы пробовали силы на этом поприще. Себастьян отодвинул от себя блокноты Артура и глотнул кофе. Беременной Виктория смягчилась до такой степени, что казалось, способна обнять весь мир. Женской любви хватало на всех. Она стала еще более улыбчивой и постоянно витала в облаках. Вязала пинетки и шапочки, мурлыкала под нос мелодии, постоянно принимала гостей и всех, каждого пришедшего обогревала. Отчего-то Себастьяна стала раздражать особенность жены. Она никогда ни на что не злилась, всегда была тихой, мягкой, покорной, утешающей, любящей, нежной. Ангел во плоти. Ангел, с которым он зачал дитя. Дитя, которому нужно будет дать имя. В голове крутится лишь одно. Как воспаленный нерв, имя пульсирует, отдавая неприятным ощущением. Ему иногда снится, что в чреве жены находится не его ребенок, а Эмилия. Что она зло смеется над ним, над тем, как он пытается жить обычной жизнью. Притворяется не тем, кем есть. Он поплатился слишком высокой ценой: любовью матери, сестрой… но отказаться от самого себя на последнем шаге?.. Это слишком… слишком… — Ты бы мог написать малышу детскую сказку или колыбельную? Вот было бы здорово, — улыбается Виктория. Ее слова — патока. Ее объятия — патока. Ему тошно. — Я не умею писать детские истории, ты же знаешь. — Но ты бы написал не всем, а только своему сыну… или дочке. А знаешь, миссис Паттисон как-то по ивовым веточкам определила, что будет девочка. Интересно… Мне все равно, кто будет, мальчик или девочка. А ты что думаешь? — Я хочу наследника. — Лжец. — Что ж, может, твоя молитва Господу будет услышана. Себастьян не может вспомнить, что на него нашло в тот день. Виктория стала лишь шутливо настаивать на сказке, надеясь развеять чужую хмурость; женщина обвила его шею мягкими руками, — аромат карамели — а Себастьян окончательно раздражился и вышел из дома прогуляться. Он помнит красный коврик на лестнице, который задел ногой. Опасный бугорок, особенно в их доме. Мелькнувшая, щекочущая желудок мысль: «Из всех возможных случайностей произойдет эта», и вот, он уже закрывает дверь. Эмилия за плечами смеется. Девочка, которой больше не существует. Виктория, которой больше не существует. И ребенок, на которого ему изначально было все равно. Занавес. Отыгрыш за Себастьяна Михаэлиса был омерзительным, больше играть он точно не будет. Только не так. «Игра должна приносить удовольствие, если кишка тонка отказаться от себя вовсе», — шепчет черная голова. — Нет. Как вы и сказали, для детской литературы нужна особая предрасположенность, — ответил Себастьян. — А я, наверное, очень люблю детей. Хочу в будущем… завести много, — отозвался Артур и почему-то покраснел. Если за день посчитать, сколько раз мужчина краснел, то можно сбиться со счету. Он и правда необычный тип. Себастьян взглянул на часы и поднялся: — Что ж, приятно было провести время, господа, ну, а теперь прошу извинить, я должен встретиться с отцом мистера Фантомхайва. У нас с ним едва ли не вендетта. — Опять крокет? — зевнул в ладошку Сиэль и извинился. — Вот уж не думал, что вы любитель. — Здесь важно разнообразие, — отозвался Себастьян. — Уж не проиграйте ему. — Это сложно, но раз вы просите… — А мы с мистером Уордмистом сходим на море, верно? — На море? О, д-да. Я буду рад составить вам компанию. — Что ж, приятной прогулки. Мужчина с каменным сердцем развернулся и направился прочь от беседки.