В эти воды души моей

Себастьян читал на веранде. От недавних прогулок ноги гудели и стреляло колено. «А чего ты хотел? Тебе уже не пятнадцать лет, чтобы бегать с юным козликом по склонам». Но чего таить — только бегать с юным козликом и приятно. Не будь рядом Сиэля, мистер Михаэлис давно бы зачах в обществе мадам Вайт и прочих. Себастьяна только теперь насторожило, что он сравнил юношу с козликом. Ведь козликом в его завуалированном прошлом всегда была маленькая Эмилия. Это может что-то значить? «Тебе нужно расслабиться и прекратить накручивать себя». Себастьяну снился дурной сон. Он и Сиэль еще не покинули океан, они плыли в одиночестве, в сумерках, на узкой лодке. Плыли к крошечному островку с кипарисами и стенами из скал. Это был остров Мертвых с картины Арнольда Беклина. Юноша сидел на корме и постукивал пальчиками по деревянной крышке гроба. По ощущению гроб был не пустым. Почему-то казалось, что внутри находится сам Себастьян, но уверенности не было. Сиэль напевал песенку — что-то из напевов местных пастушков — и то и дело смотрел на мужчину с соблазнительной улыбкой вершителя. Этот остров Смерти под властью юного создания, здесь гостем будет один мистер Михаэлис и тот, что покоится в гробу. Мистеру Михаэлису жутко интересно, кто лежит в ящике, но юноша садится на него верхом и угрожает любопытному пальчиком, затем заливается переливчатым смехом, и в этот момент мистер Михаэлис полностью сдается. Ему все равно, что решит сделать Сиэль, он пойдет за ним куда угодно и сделает все, что тот захочет. Это его моя маленькая, звонкая смерть. Ночные видения никак не уходили из головы, поэтому мистер Михаэлис отвлекался книгами, но настолько бестолковыми, что пожалел, что не взял с собой никакого чтива. У витражного арочного окна — пеликан и птенцы — чернел Двойник. Может быть, это он находился в гробу? Возможно, Себастьян подсознательно чувствует победу Сиэля над его другом? Вниз, раньше всех, спустился Сиэль. На нем были чудные бежевые шорты до колен, впрочем они не могли скрыть косую ранку, омрачившую нежную кожу, светлая сатиновая рубашка и сандалии. — Вы успели с кем-то подраться? — Себастьян опустил взгляд на открытые ноги. Сиэль с мальчишеской непосредственностью переминулся с ноги на ногу и почесал место около царапины, видимо, она жутко чесалась. — Упал в темноте, когда пробирался к мистеру Рыцарю. — Вот как. Вы вчера еще виделись? Сиэль схватил персик и сел на подлокотник подле Себастьяна. Откусил и прожевал, прежде чем ответить. В воздухе завитал сочный, сладкий аромат. — Он уговорил меня… Вернее, я согласился сказать ему, кто из вас двоих победил. — И кто же? — Себастьян переводил взгляд с персика на раскованный, прелестный рот и на синие глаза, полные невинного задора и чувства превосходства. Сегодняшний бежевый костюм был особенно чудным, он подчеркивал редкий цвет глаз. И этот волшебный персик превосходно сочетался с общей цветовой гаммой. Как жаль, нет художника. Как жаль, что Себастьян не мастер кисти… — Я вам не скажу. И он вам не скажет. — Чтобы не обидеть проигравшего? Пустяк, я нисколько не… — Чтобы не обидеть нас с Артуром. Это мы — жертвы. — Не понимаю. — Зато я понял, — упрямо сказал юноша. Он вдруг стал строже и решительнее. — Артур был кое в чем прав: вы умеете. И теперь знаю, как с вами поступать — исключительно хлыстом, пряником и поводом. Я вас слушать не буду, у вас язык больно подвешен. Вы меня будете слушать. И делать то, что я скажу. Как и договаривались… в теории. От теории нужно переходить к практике. Вы не согласны? У Себастьяна от удивления брови поползли вверх — как можно было ожидать столь внезапной перемены? Из мальчика, который боится больших догов, которые его не слушаются, Сиэль превратился в мальчика, который расправил плечи и бравадно тянет повод с псом, который в два раза больше его самого. Сидеть! — скажет он. И Себастьян сядет. И ляжет и будет лизать подошвы его сандалии, и не будет для него в жизни ничего более восхитительного и правильного. В груди Себастьяна зажегся огонь. На открытой веранде вдруг стало душно, ворот словно зажал шею в тиски, как ошейник. Сиэль поправил челку, откусывая от персика. В ненавязчивом движении, которое повторялось каждый день по нескольку раз, теперь было еще больше кокетства. Только оно по-прежнему было мальчишеским и… порабощающим. Это тоже был поводок. Один из. Себастьян постарался сохранить спокойствие, но знал бы этот молодой человек, какие чувства, какой шквал чувств, он вызывает в нем! Это его победа. Он уже безоговорочно победил — чем бы все не кончилось. — От теории к практике… Что ж… Уверен, вы знаете, что делать. Как и я говорил, я полностью вверяюсь вам. Сиэль доел последний кусочек фрукта и положил в рот косточку, обсасывая ее. Языком он отодвинул ее в сторону, поэтому правая щека оттопырилась; рука полезла в кармашек шорт и достала на свет что-то блестящее. — Вот. Держите, — сказал он и передал это мужчине. Это был серебряный крестик на цепочке. — Вы будете носить его до тех пор, пока я не скажу. — Думаете, если заставить человека носить крест, он обретет веру? — Нисколько. Просто эти символы действуют даже на подсознательном уровне. Как и молитва. И еще: вы не сдержали слово, вы курили, думали, я не замечу? — И правда… курил, — Себастьян вспомнил: вчера, в то время, как Сиэль читал их с Артуром рассказы. — Курил, вы правы. Сейчас он даже не мог бы сам себе ответить: то ли он действительно забыл, не сдержав спор, то ли проиграл нарочно. Чтобы Сиэль ни в коем случае не решил, что проигрыш нарочный, мужчина решил добавить искренне: — Я как-то отвлекся на этот конкурс и забылся. — Он надел на шею крест и спрятал под рубашку. Даже Виктории не удавалось заставить его это сделать. Металл приятно похолодил кожу. — Я надеялся, в вас куда больше силы воли, — отозвался Сиэль. — Слушайте тогда мое желание: вы найдете еще одну конусную ракушку, ту самую, что мы находили давеча. Вы ее поймаете в банку с морской водой. Я гулял на том месте, но больше ее не видел. — Они попадаются очень редко. Дело случая. «Весьма рокового случая». — Это ваши проблемы, как считаете? — спросил Сиэль. — Будете держать ее у себя в комнате, я буду ее навещать. — Зачем она вам? — Чтобы навещать. Этого достаточно. — Что ж… Раз я проиграл, то достану для вас эту «русскую рулетку». — А сейчас мы пойдем с вами в одно место, которое я хочу вам показать. Между основанием лесистой горы и широкой дорогой, отделяющей овечьи пастбища, затесались руины. Камень и ржавчина. Отрешенные согбенные статуи, навевающие о хладнокровных божествах — кровожадная религия, требующая жертвоприношения под ликом невинности. Вместо окон — зияющие провалы пастей, пропускающие в себя влажный древесный воздух, изредка в нем слышатся нотки апельсиновых деревьев. Еще дальше — старое кладбище с пыльными надгробиями и сгнившими распятиями. Плющом поросла большая часть южной стены, создавая впечатление о том, что место было поглощено природой и ее слугами. В развалинах мелькнул черный козел. Шум от пришедших вспугнул тварь. Взметнув бородой с застрявшими в ней сорняками, он спрыгнул с каменной кладки и медленно ушел прочь, к дороге. Удивительно, что когда-то здесь процветала католическая церковь. Сиэль опустил обе ладони на голову каменного ангела с половинкой лица. Он повертел головой и обернулся к мужчине. — Это место показал мне Габриэль, но ему и Лиззи оно показалось слишком мрачным, поэтому теперь это наше место. Они сюда больше не придут. Им больше понравились скалистые утесы и пляж. Вам здесь нравится? Себастьян поднял кусок обломка: не сразу понятно, что это часть чей-то руки. — Во всяком случае, разрушенные храмы мне больше нравятся, чем целые. Сиэль подошел к нему и неожиданно взял за обе руки. Он потянул мужчину вниз, за собой. — Садитесь. Хотя нет, подождите. Давайте сюда ваш пиджак. Себастьян постелил одежду на землю. Они сели. Юноша положил руки мужчины ладонями вверх, на свои колени. — Теперь самое время исповедаться. Вы мне расскажите о себе все. И больше никаких козлят, мистер. Себастьян шумно сглотнул. Крест, болтающийся на шее как будто потянул вниз, зацепившись за что-то — вдруг стало понятно, что это ошейник, а не символ. Хотя, возможно, и символ, но в гораздо меньшей степени. — Возможно, в силу своего возраста и опыта, — вновь заговорил Сиэль, — я не смогу понять всего, но я совершенно точно приму вашу историю и вас такими, какие вы есть. Себастьян взглянул на Двойника. Он появился позади Сиэля, его козлиная морда, морда Бафомета чернела над левым плечом человека. В какой-то момент показалось, что Двойник и Сиэль — черное и белое — это одно целое. Единое создание, у них одна цель. Они пришли послушать исповедь Михаэлиса и наказать? простить? отпустить? что?.. — Можно закурить? — спросился Себастьян. — Нет, — с мягкой строгостью отказал Сиэль. — Вы довольно жестоки. — Вы больше не курите. Иначе вам не сыскать столько конусов. — Справедливо, — тут мужчина был вынужден признать это. Тогда он заговорил. Он с предельной честностью рассказал все, начиная с детства. С момента убийства младенца Эмилии, своей сестры. Историю своего брака, своей жизни. Он рассказал и про двойника, про черную тень. Демона своего второго «я». Когда он закончил, время было далеко за полдень. Возможно, их искали или ушли без них на пляж, который планировался: «Мистер Михаэлис и наш душенька опять где-нибудь по горе бродят, сами придут!» — скажет мадам Вайт, и все согласятся. Мадам Вайт встретила их вдвоем, уходящих из гостиницы. Не о чем беспокоиться. Сиэль выглядел таким же задумчиво-экзальтированным, как та голова меланхоличного ангела. — Получается, — наконец сказал он, — вся ваша жизнь оказалась под властью того, что с вами произошло в детстве. Что же это было? — Чем бы это ни было, я не справился, и дороги назад нет. — Сиэль по-прежнему держал большие ладони на своих коленях. Их кожа стала горячей. Большие пальцы заводили по линиям и фалангам. — Мне кажется, вы знаете, что это было, — влажные глаза Сиэля не сводили взор с лица Себастьяна. Поднявшееся в зенит солнце опустило столпы света на спрятавшихся в руинах. Себастьян впервые чувствовал себя так хорошо: это затишье не перед бурей, а уже после нее. Возможно, грядет еще не одна буря, но пока что… Пальцы доверчиво ласкают его ладони и глаза вопрошающе взирают на него снизу-вверх. Себастьян и Сиэль, как две печальные статуи посреди развалин. Все эти развалины церквушки — это развалины жизни Себастьяна. Все началось с вопроса о бытии. Нет, не так. — Я не просил этого знания. Я был всего лишь мальчишкой. — Вы узнали то, чего люди пытаются узнать всю жизнь… На что это похоже? Расскажите мне. Единственное, о чем Себастьян умолчал, была сакральная тайна, которая пришла к нему. Нет, уничтожила его, оставив пустую оболочку с именем Себастьян. Просветление — это не добро и не зло. «Просветленные» — это не добрые и не злые люди. — Это полный крах. Признаться, я не хочу, чтобы вы это знали. Я хочу, чтобы вы этот момент забыли, но… — Вам нужна моя помощь? Вы… сказали что вы не справились. — Я до сих пор пытаюсь оправиться. Я струсил и сбежал. Есть вещи, от которых не способен отказаться даже Дьявол и Бог. — Какие это вещи? — Быть. Быть Дьяволом и быть Богом. Быть на той стороне, означает быть никем и никогда… Я выбрал быть писателем и… убийцей. Убийцей всего, что мне дорого. В конце концов, это все не имеет никакого значения. — Вы способны любить? Вас ничего не остановило с Эмилией… И все же вы пришли ко мне, значит, в вас все еще что-то есть. Признаюсь, я не понимаю, о каком крахе вы говорите… «И хорошо, и хорошо, мой мальчик! Бесценный дар — жить в неведении. Верить, что существует то, ради чего все это придумано. Верить, что ты живешь не зря. Верить, что «ты» вообще есть». Себастьян коснулся лица Сиэля. На его щеке играли свет и тени от мелких листьев дерева. — Я пришел к вам потому, что вы — особенный. — Я вам нравлюсь, потому что… я — добро? А если я не оно, что вы скажете тогда? Себастьян улыбнулся, он покачал головой: — Сиэль, нет никакой двойственности, нет добра и зла, нет бога и сатаны. Единственный бог и дьявол — это человек. Я не раскаиваюсь в том, что я сделал, но меня невероятно влечет к вам. И боюсь, без исповеди, я не смогу подступить к вам даже ни на шаг. Это будет нечестно. Меня тошнит от этой игры в картонки, от этого театра абсурда. Я не знаю, понимаете вы меня или нет. Себастьян искательно смотрел на Сиэля. Юноша повернул лицо в сторону, он наблюдал за тем, как по дороге от пастбища пастушонок с грязными босыми ногами вел маленькую отару, такую же грязную. Пастушок не мог видеть двух людей, их скрывали обломки стен и деревья. Он пел песню на своем языке. На дороге ему встретился черный козел. Животное преградило путь человеку и упрямо отпугивало овечек. Те сбились в кучу и блеяли. Мальчишка продолжил петь, успокаивая животных. Он оттащил одного барана в сторону, в обход. С трудом, но они двинулись дальше, оставив козла позади в гордом одиночестве. Себастьян тоже слушал песню пастушка, но недолго. Его привлекало выражение лица Сиэля: о чем он сейчас думает? Единственный в мире человек, попытавшийся его понять. Двойник куда-то исчез. Неожиданно для себя, Себастьян поддался вперед. Сиэль в этот момент повернул голову к собеседнику, из-за этого поцелуй вышел смазанным, едва ли не в уголок рта. Горячая кожа пахла цветами и медом. Сиэль поднялся на ноги. — Нам пора. А мне… мне нужно время, чтобы все обдумать, — он выглядел очень взволнованным, лицо окрасилось в пунцовый, даже на шее выступили краски стыда. Но, несмотря на робость, он все еще стискивал незримый поводок, стоило отдать ему должное. Он держался стойко, как мальчик, оставшийся наедине с опасным большим псом. Себастьян ничуть не жалел, что поцеловал его. Это было самое удачное время. Возможно, другого не представится. Они возвращались в гостиницу в молчании. Сиэль держал Себастьяна на небольшой дистанции, изредка давая поручения: — Сорвите вон те лилии, для мамы. Или: — Вон там на холмике, красные огни. Что это? — Похоже на гипеаструм. Сорвать? — Нет, пусть растут. Красивые. Сиэль выглядел слишком спокойно для человека, подтвердившего догадку в том, что друг его семьи — убийца. Или же выглядел он так, как и должно выглядеть достойному будущему пастору, пастушку заблудших овец? Сиэль напоминал того пастушка с грязными ногами. В его отаре — сплошь одинаковые овечки, и неизвестно, что делать, когда дорогу преграждает черный, большой козел, который предпочитает пастбищу — руины церкви.

***

Себастьян нашел конусную ракушку только на третий день, когда уже и не надеялся ее отыскать. Он бродил вдоль берега часами, утром и за час до заката. Разумеется, можно было бы купить пустую раковину у торговцев, но Сиэлю нужна была живая. Та, что таит в себе потенциал смерти. По закону подлости, то что ищешь находится только когда перестаешь искать. Себастьян ожидал, что по этому же закону, он наступит на нее, готовую его ужалить. Но это было бы чересчур, даже для фатальности. Как-то на такой прогулке, будучи босиком и со склянкой в руке, он встретил Артура. — Что вы делаете? — поинтересовался сказочник. — Гуляю. — Артуру не обязательно знать цель этих прогулок. — Зачем вам емкость? Собираете ракушки? — Иногда, знаете ли, хочется заняться пустяками, как в детстве. Артур понимающе кивнул — детскому писателю ли не понимать? Он зашагал рядом. В отличие от Себастьяна он был не босиком, а в ботинках. Впрочем, он последовал примеру коллеги и снял их вместе с неплотным носками. — Осталось четыре дня. Время так быстро пролетело, даже не верится, — сообщил Артур голосом школьника, того самого, который рассказывает родителю о том, как он едва-едва на отлично не сдал стихотворение, но — что-то ему помешало. Себастьян нахмурился. Он и забыл о времени. Внезапно он почувствовал под ногами не песок, а раскрывающиеся расщелины с пустотами. Море надвинулось, как живое. Себастьян поднял скользкий зеленый камушек и бросил в него. Море ответило выжидательным молчанием. Таким угрожающие молчанием способна ответить только стихия. Или дьявольский двойник. — Вы перестали на меня дуться? — заметил Себастьян. Артур усмехнулся и неопределенно повел головой. Его загорелая шея вся была искусана насекомыми. Он много времени проводил на природе, занимаясь своими зарисовками и сказочными проектами. — Не знаю, что на меня нашло тогда, наверное, вспылил. Тетя говорит, во мне сильно уж развито чувство справедливости… А поскольку Сиэля я воспринимаю, как младшего брата, то и влияние ваших работ показалось мне… нехорошим. — А теперь думаете иначе? — Я все еще нахожу то, о чем вы пишите, как бы коварной ловушкой, но я вспомнил, что Сиэль уже взрослый. — Вот как. — Мужчине нечего было сказать. Писателям разного пера почти никогда не удается найти общий язык. — Вы не собираете ракушки, вы столько их прошли. — Мне нужны особенно красивые. Себастьяну всегда нужно все особенное. Артур поднял одну пустую, треснувшую, и повертел в руках, приложил к уху. Тогда-то Себастьян и заметил то, что искал: в конусной форме смерть затесалась во впадинке, наполненной водой, после отлива. Вместе с ней плавала совсем крошечная морская звезда и кусок водоросли. Мужчина не стал поднимать ее в присутствии Артура, только убедился, что это ядовитый конус. Он присел, разглядел его и поднялся, отвлекая внимания Артура. До прилива еще было время. Он заберет ракушку на обратном пути, избавившись от компании сказочника: если испытывать fatum, то в одиночестве, без свидетеля, особенно такого, который после интерпретирует ее в детскую сказочку. Себастьяну приятно было думать о Сиэле, который, должно быть, отдыхал на пикнике с семьей и иногда гадал, исполнил ли его желание мистер Михаэлис? И если да — как выглядит смерть от ядовитой ракушки?.. «Сиэль наказывает меня за Эмилию? Но делает это не самолично, так как он — не судья, он лишь ввергает меня в руки судьбы». Себастьян присел на корточки перед ямкой. Ему вспомнился сон с Сиэлем, знающим что-то, чего не знает он, с Сиэлем хозяином гроба и острова Мертвых. Когда-то давным-давно Себастьян знал, что случится с Эмилией. Он сам был этим знанием. Именно поэтому он должен был взять ракушку снова. Второй раз везения или неудачи? Последней в жизни неудачи?.. Себастьян мог бы изловчиться и поймать ее в склянку, но вместо этого взял пальцами. В тяжелой ракушке трепетала жизнь. Мокрый краешек моллюска сверкнул на солнце. Себастьян вовремя опустил его в склянку с водой: из раковины показался острый гарпун.