Такая хорошая жизнь

Ким Джуни влюбляется моментально и по уши, у неё трогательно рдеют щечки и кончики ушей. Она улыбается от уха до уха, и на эту улыбку невозможно не реагировать совершенно определённым образом. Ким Минсок сам себя не узнает, но он улыбается в ответ. Джуни невероятным образом роняет стул, задевает стол и с него летит посуда, которую Минсок не успел убрать за только что ушедшими гостями, и Джуни замирает, как мышка, и кусает губу. Какая же она ужасная растяпа! Минсок тихо матерится, Джуни краснеет сильнее и что-то лепечет, извиняется, тараторит, порывается поднять всё, что уронила. Она искренне хочет помочь, но Чимин, которая пришла с ней в недавно открывшееся кафе, благоразумно удерживает подругу от новых подвигов. Джуни лучше всех на свете умеет разрушать, причём - с самым невинным видом. Конечно, это относится только к предметам, людей она скорее лечит просто тем, что живёт и улыбается. Ким Минсок откуда-то знает это и, прибрав следы погрома, подходит к столику у окна, чтобы снова улыбнуться до неприличия хорошенькой (хоть и слишком высокой) школьнице. Положение спасает все та же Чимин, прерывая череду робких взаимных улыбок, она пишет номер подруги на листочке, протягивает симпатичному официанту, и прямо говорит: - Позвони ей, она будет ждать. Кстати, её зовут Джуни. Минсок немного в шоке, но в целом, он рад. Сам бы он попросить не осмелился, наверное. Минсок звонит этим же вечером, приглашает погулять, и буквально с ума сходит, потому что она выше его чуть ли не на полголовы, и это так больно бьёт по самолюбию. Парни его, конечно, застебут потом. Но Джуни такая милая и непосредственная, смущенная и при этом хохотливая, что одно свидание с ней стоит и не таких мучений. А если учесть, что это только первое, из великого множества, то можно и вовсе забыть о всяких там несущественных глупостях.

***

Где-то в середине весны, одному Господу Богу понятным образом, Джуни портит свои школьные туфли: от одной отлетает пряжка, вырванная с корнем, нос другой покрывается непоправимыми царапинами. Происходит это почти одновременно, и как сама хозяйка туфель остаётся в вертикальном положении - вот загадка. Для Джуни это нормально. И, казалось бы, чего проще: пойти и попросить у брата новые туфельки, он же купит, сразу, не задумываясь ни на миг, для непутёвой сестрёнки ему не жалко. И деньги есть, слава богу, и он её любит так сильно-сильно, да и привык уже. Потому что Джуни постоянно нужно что-то новое: телефон, школьная форма, плеер, документы... Если не сломает, так потеряет. Да, Джуни, истинно, это тридцать три несчастья. Если не все триста тридцать три. Поэтому ей просто стыдно, так стыдно, что она готова вот-вот заплакать. Так не хочется опять просить, опять извиняться, краснеть. Брат опять расстроится... Поэтому она молчит, просто глядит на свои испорченные туфли. И, сидя в парке на скамейке, прячет ноги, чтобы Минсок не увидел. Потому что ему показать тоже стыдно: она же девочка, хоть и огромная слишком, длинная, как тотемный столб, но она девочка, и перед ним ей хочется быть прекрасной. Ну хотя бы просто хорошенькой. Джуни мучается так дольше недели, то и дело прилаживая перемычку на туфельке новой булавкой, и прячет ноги, как может. Все время находит что-то на небе, рекламных щитах, чтобы Минсок смотрел туда, и ни в коем случае не вниз. Джуни иногда такая дурочка. На девятый день (это воскресенье), Минсок не выдерживает. Он ведёт Джуни в парк, усаживает на скамейку, а сам, строго-настрого запретив ей говорить что-либо, садится перед ней на корточки, и достаёт из рюкзака коробку с новыми, самыми красивыми в мире школьными туфлями. Он сам меняет старую обувь на новую, коротко гладит узкие щиколотки, и широко улыбается. Джуни краснеет и закрывает лицо руками, и опять чуть не плачет, потому что это трогательно так, и оппа такой заботливый. Оппа такой внимательный и такой хороший - ни разу не сказал ничего, не сыпал обещаниями, просто взял и спас. Брат может доверить её Минсоку, не боясь, Джуни уверена в этом. Осталось малое - убедить в этом самого Рэпмона.