Высшая награда

      Поначалу я даже не поняла, что происходит. Просто краем уха услышала, как приземлялся очередной винтокрыл, как грохали подошвы силовой брони солдат — они выпрыгивали из машины ещё до того, как шасси коснулись взлетной площадки.       Ничего странного. Обычное приземление винтокрыла.       По крайней мере, я так говорила себе, когда ноги зачем-то сами несли меня в ангар — возможно, потому что обычно из кабины винтокрыла не вытаскивают одни за другими носилки, в круг солдат не вклиниваются зеленые формы медиков. Еще на бегу я пыталась разглядеть, что там происходит, но ничего не видела. Внутри всё сжималось от страшного предчувствия.       — ...операционная... не успеем... — обрывками долетало до меня сквозь грохот брони, — выбора нет...       — Держись, солдат... держись...       Мне уже не надо было видеть... но я увидела — и от ужаса перед глазами в один миг потемнело. Поначалу даже не поверила, что представшее моим глазам зрелище вообще может быть человеком. Искореженные обломки силовой брони вперемешку с кусками окровавленной плоти, и даже непонятно было, чем являлась эта плоть до того, как...       — Роджер... Роджер!!!       Задыхаясь от собственного крика, я буквально влетела в неровные ряды медиков, пытаясь растолкать их — но чьи-то руки поймали меня, попытались оттащить.       — Не надо, паладин, — с напряжённым спокойствием произнёс над моим ухом чей-то голос. — Медики делают всё, что в их силах.       — Пустите меня! — закричала я, отчаянно отбиваясь и захлебываясь горем. — Пустите, там мой сын!..       Вздрогнув, я проснулась, словно меня разбудил мой собственный крик, пришедший из недалекого прошлого. Я сидела рядом с кроватью и даже не поняла, как умудрилась уснуть, положив голову на руки. И вот очнулась от беспокойного сна, в который меня погрузили усталость и измотанность, подняла голову. Тревожно обежала глазами лежащего на кровати.       Ничего не изменилось — и это в последнее время даже радовало. По-прежнему тихо и ритмично пищал аппарат жизнеобеспечения, поблескивая индикаторами и разбавляя этим пропахший химией полумрак лазарета.       Привычный гул двигателей Придвена я уже не замечала, хотя других звуков тут, как правило, не было. Дни и ночи не отличались друг от друга, словно внутри Придвена они переставали существовать — а в пропитанных химией недрах лазарета их никогда и не было.       Я поправила простыни и подушку, снова села рядом с кроватью и взяла холодную руку Роджера, приложила к своей щеке. Он был без сознания, его единственный уцелевший глаз если и приоткрывался, то только за тем, чтобы бессмысленно обвести палату лазарета и закрыться снова. Правую сторону лица скрывала плотная повязка, из-под которой противоестественно и страшно проступали какие-то металлические детали. Правая рука у него заканчивалась чуть выше локтя — и из обрубка руки тоже торчали штыри и скобы, аккуратно вживленные в живую плоть. Зачем — я не знала. Кейд, который первое время смотрел на приборы и недовольно поджимал губы, не отвечал ни на какие вопросы. Я пыталась спрашивать, но он лишь медленно и скупо качал головой.       — Надеемся, паладин, — говорил мне Кейд и слегка сжимал моё плечо. Говорил без своей обычной добродушной улыбки. Под глазами у него синели круги, и сами глаза — лихорадочно блестящие от отсутствия сна — смотрели на меня серьезно, словно говоря: «Держись, солдат».       От него почти всегда пахло кровью и отвратительной стерильностью операционной. Я кивала. И держалась.       У меня не было выбора — я тоже была солдатом Братства Стали.       Словно оживший кошмар все эти дни топил меня в черной тягучей жиже — кошмар убежища 111, которое похоронило навеки мою прежнюю жизнь. Я ничего не смогла тогда сделать... И вот снова — моего сына отнимало у меня что-то неумолимое, страшное... В иные минуты мне казалось, что я задыхаюсь, и хотелось разорвать горло, чтобы впустить в себя хоть глоток воздуха.       Приборы всё пищали, лампочки индикаторов мигали в такт с ними, словно отсчитывая последние минуты. Роджер неподвижно лежал, опутанный проводами и контактами, и жизнь в нем поддерживалась лишь только этими машинами. Сидя возле него, я сжимала его ледяную руку, пытаясь поделиться с ним своим теплом, своей собственной жизнью. Господи, да я отдала бы ему ее всю, если бы могла!.. Сухие глаза горели. Я не помнила, когда я в последний раз спала или ела, но не хотелось ни того, ни другого.       — ...выжил?       — Один... Почти весь отряд...       Неровные дорожки крови тянулись через весь ангар, от запаха крови, чьи испарения поднимались от разогретой взлетной площадки, мутило. Послушники, старательно оттирая кровь от обшивки ангара, лишь только развозили ее еще сильнее.       — Аткинс, Гедни... Черт возьми, такой молодой... — бормотал нестройный гул голосов. — Делория...       — Мэксон же пока жив.       — Ненадолго, поди. Видал, как его порвали? Почти пополам. Не, не жилец он.       Чужие голоса тогда долетали до меня смутно, как через воду. Но я слышала. И это отравляло — и отравляло сейчас, как те мерзкие испарения от взлетной площадки несколько часов (дней?) назад, как теперешнее ожидание у дверей операционной. Или как тошнотворно длинные ряды носилок на нижнем уровне базы с лежащими на них телами. Ровный ряд накрытых с головой тел — и они двоились, троились перед глазами, и мне казалось, что конца-края ему не видно, что он уходит куда-то в бесконечность.       Голова раскалывалась на части от ожидания, и я сжимала ее обеими руками, сидя на узкой скамейке возле операционной и вцепляясь самой себе в волосы. Я понимала, что просто не найду в себе сил жить дальше, если и мой мальчик тоже... Раскачивалась из стороны в сторону, но даже не замечала этого.       — ...знает? — донеслось до меня из-за дверей оперблока. Негромкий металлический стук инструментов сопровождал эти слова. Стало быть, очередная операция уже закончилась.       — Данс-то? Пока нет... — ответил другой голос. — Да его уже вторую неделю в Бостоне нет. Его разведгруппа — «три-ноль-пять», вроде? — пока что на севере Салема. И когда вернется, одному Кадену ведомо.       — А сообщить?       — Не-а. Каден распорядился пока что Дансу ничего не сообщать. Откуда мне знать, зачем?.. Ох, как он узнает... что будет, что будет...       Голоса внезапно смолкли, словно их выключили. Дверь открылась, и на пороге появился хмурый скриптор-хирург. Стаскивая на ходу окровавленные перчатки, он мрачно кивнул мне. Я поднялась, шагнула ему навстречу.       — Сиди, паладин, — сказал он и швырнул перчатки в ведро.       Плюхнулся на скамейку рядом со мной, достал сигарету и закурил. Какое-то время он молчал. Сидел, опустив голову и глядя на дым сигареты.       — Что с ним? — спросила я, даже не заботясь о том, чтобы придать голосу твердости. — Не молчите. Пожалуйста. Не молчите! — не заметив, что срываясь на крик, я качнулась к нему, непроизвольно сжимая руки в кулаки.       Медленно и устало скриптор чуть поднял голову, потом снова опустил.       — Тише, паладин... Не кричи, — он сделал затяжку, выпустил дым себе под ноги. — Мы не боги. Делаем, что можем...       — Роджер...       — ...жив, — закончил за меня он. Откинулся назад, привалился к стене и закрыл глаза. — Что могли, то залатали... Но только... эта... Знаешь что, паладин, — скриптор открыл глаза, чуть подался ко мне. — Не знаю, надолго ли твоего мальца хватит. Он сильно пострадал, а чтобы с этим довоенным барахлом ставить на ноги наших бойцов... мда. Разве что Атому не молимся... Но... — он глубоко затянулся, выпустил дым и затушил окурок о бортик мусорного ведра. — Я вот что скажу. В аэропорту у твоего сына больше шансов. Кейд свое дело знает... И не только. После той войны в Бостоне от Института такие сокровища достались, о каких на Западе будут мечтать еще лет пятьсот.       С этими словами скриптор-хирург, хлопнув себя по коленям, встал и отряхнулся.       — Аэропорт? — прошептала я. — Придвен?       — Именно, — кивнул он. — Да ты не волнуйся, паладин. Уже всё решено. Через пару часов мальчишку можно будет транспортировать.       — Через пару... Ясно, — я встряхнула головой и обхватила себя руками. Внезапно продрало ознобом так, что меня стало ощутимо трясти. — Значит так... надо... написать рапорт о сопровождении, и...       — Остынь, паладин, — отмахнулся скриптор. — Мастер-скриптор обо всем уже распорядилась. Винтокрыл готов, сейчас мы нашего бойца оформим для транспортировки, и всё, вылетаете так скоро, как он будет стабилен.       «Хэйлин, — подумала я. — Как всегда предусмотрительна и дальновидна». От разлившейся в душе благодарности даже потеплело.       — Спасибо, — смогла выдавить я. — И мастеру-скриптору... тоже.       — Да ладно, — криво и слабо ухмыльнулся хирург и подмигнул. — Что ты, что Мэксон — вы у нее на особом счету.       Дверь приоткрылась, и кто-то вошел, тихо прикрыл ее за собой. Я не обратила на это внимания — весь медперсонал слился в одну сплошную массу из зеленых форм, бумажных лент с данными аппаратов жизнеобеспечения и целого сонмища разнокалиберных гремящих инструментов.       Но не в этот раз.       — Нора.       Боже, этот голос...       Едва не подпрыгнув, я обернулась, качнулась в протянутые ко мне руки — и Данс обнял меня, прижался небритой щекой к моей макушке. Словно чернейшие тучи в одно мгновение разошлись над головой, показывая лучи света — против воли я принялась всхлипывать, прильнула к мощному мужскому торсу, зарываясь лицом в ткань офицерской формы.       Мне было безразлично, как это выглядит — лишь с ним я могла быть любой. Слабой, беззащитной... Моя поддержка и опора, мой защитник, моя... любовь. Данс принимал всё. От него пахло металлом и смазкой силовой брони, волосы на лбу слиплись от пота. Значит, вернувшись из рейда, он сразу рванул в Бостон.       — Как только смог, сразу прилетел, — как будто услышав мои мысли, подтвердил он, прошептал мне в волосы. Данс легко погладил меня по спине. — Я говорил с Кейдом. Только что.       Не поднимая лица от его груди, я кивнула.       — Нора. Сердце моё... Он сказал, что сейчас основная опасность миновала.       — Я з-знаю...       Данс осторожно взял меня за плечи, немного отстранил от себя, чтобы заглянуть в глаза.       — Послушай меня, — карие глаза огладили меня теплым янтарным сиянием, — Кейд сказал, что состояние Роджера относительно стабильно... — он тронул большим пальцем мой подбородок, едва касаясь, провел кончиками пальцев по щеке. — Сердце моё, наш мальчик справился. Он молодец.       Кейд говорил это и мне тоже, и даже не один раз. Я не могла поверить. Конечно, я знала, что Кейду известно больше, чем мне. Но пока Роджер лежал, опутанный пучками проводов, я не считала, что у него «всё хорошо».       Впрочем... Дансу я поверила.       Как же иначе? Это же Данс.       — Тебе надо отдохнуть, — сказал он, не дождавшись от меня ответа.       — Как я могу... Я должна остаться с ним, — со вздохом я положила голову ему на плечо. — А... ты..?       Я не знала, как задать вопрос, да и надо ли было его задавать — тоже. Разведоперация в Салеме была слишком значима для Братства, чтобы потеря почти целого отряда стала важнее. Каден даже не счел нужным сообщать Дансу о том, что его сын едва не погиб, либо в этом был какой-то другой смысл, но он ускользнул от меня, слишком утомленной для таких сложных размышлений.       Я понимала всё — но от вопроса всё же не удержалась. Я скучала по Дансу, мне не хватало его едва ли не каждую минуту моей жизни, а сейчас — особенно. Сейчас, когда лед этих страшных дней ожидания отступил, дав возможность вздохнуть и согреться от тепла моего мужа, мне не хотелось возвращаться во тьму.       Данс секунду помолчал и своим молчанием уже ответил на мой бессвязный вопрос. Но всё же, помедлив, сказал:       — Должен вернуться. Едва смог выбить увольнение на сутки.       Что ж. У меня есть хоть эти несколько минут... Я на секунду зажмурилась, глубоко вдохнула, загоняя внутрь ненужные эмоции.       — Ты устала, — прошептал он. — Нора... Ты загоняешь себя.       — Нет.       — Перестань, — он сел на стул, усадил меня к себе на колени и принялся укачивать, как ребенка. — Кому будет лучше, если ты сама свалишься от усталости? Ты же нужна Роджеру.       Я свернулась у него на руках, едва не теряя сознание от потрясающего полузабытого ощущения тепла.       — Нужна... — повторила я. — Я не могу спать. Когда я пытаюсь уснуть, то... — я уткнулась лицом Дансу в грудь. Молчала некоторое время. Данс не торопил и не требовал от меня ответа, просто молча укачивал меня и ждал. — Мне не надо было... нельзя было отпускать его. Я так боялась за него... Я всегда боюсь. Ему ведь всего шестнадцать лет...       — Ему уже шестнадцать лет. Он уже мужчина, — Данс немного отстранил меня, в его голосе звякнул металл. — Роджер — солдат Братства Стали. Как бы ты остановила его?       — Я его мать, я должна была!.. — выкрикнула я с неожиданной злостью и рванулась из его рук. Данс не отпустил. Продолжал держать меня за плечи — и мой внезапный порыв иссяк так же внезапно, как и появился. — Данс... — я обмякла в его руках, позволила себя обнять, и мне пришлось на секунду задержать дыхание, чтобы не разрыдаться. — Я не знаю. Это я виновата... я не должна была допускать, чтобы мой сын... Данс... Он ведь чуть не погиб...       Моя измотанность дала о себе знать — слезы сами собой прорвали все мыслимые баррикады из сдержанности и благоразумия. И я расплакалась, утыкаясь лбом в грудь Данса и пытаясь зажать рукой рвущиеся рыдания.       — Всё, как тогда... — сквозь судорожные всхлипы бормотала я. — Я не смогла его защитить... Я же чуть не потеряла его... Снова, Данс, снова...       Гладя меня по голове, по спине, он терпеливо слушал и просто держал меня в объятиях, таких надежных и теплых... Я только сейчас поняла, как мне его не хватало все эти темные страшные дни, проведенные в бесконечном ожидании. Лазарет, операционная, лазарет, операционная... И снова, снова — и мне уже казалось, что во времени не осталось больше ничего, кроме этого ожидания.       Ни дня, ни ночи.       А только бесконечность, в которой моего мальчика мучила нескончаемая боль — и каждый его стон, казалось, рвал меня саму на части.